Произвольный этос и принудительность эстетики

Согласно чувственно-эстетическому (зрительно-эс­тетическому, слухо-эстетическому и т. п.) и соответ­ствующему действенно-эстетическому образу мысли, легитимно все, что чарует, стимулирует нигилистичес­кую душу. И было бы в духе постмодерна придумать также свастику вместо серпа и молота в спинке нового стула дизайна от Моранди, как и серо-полосатые, инс­пирированные концлагерями пижамы одной японки-модельера, т. е. игнорировать этическо-идеологическую идиосинкразию. Нигилистическому Я нужно выр­ваться из своего Я, стать отрывающимся, увлекающим­ся. Нигилистическое Я мыслит эгоцентробежно [egofugal], топофобически [topophobisch], исходно [wegkünftig], а не приходно [hinkünftig], не филотопически [philotopisch]. Следовательно, с нигилистичес-

* Новый дизайн (исп.).

[83]

кой точки зрения, мир (люди и вещи) имеет ценность лишь в функции его эстетической способности прово­цировать, прельщать, побуждать, увлекать, захватывать. И поскольку раздражители действуют лишь пока вли­яют на Я и расходуются, эстетический мир видений [Erscheinungswelt] должен перманентно обновляться. Неверность вещам и людям, которые ценятся лишь эс­тетически, как я уже показал в Де-проецированном че­ловеке,является в той же мере психической необходи­мостью, в какой она стала социальной добродетелью в потребительско-эстетическом обществе, настроенном на перманентное экспансивное производство и потреб­ление. Пример с Моранди поясняет это: зрительно-эс­тетическое и, значит, действенно-эстетическое потреб­ление стульев беспредельно (экономика и реклама спо­собствуют этому, опираясь в том числе на аргументы в пользу политики полной занятости), тогда как с точки зрения седалищно-эстетической потребительной цен­ности одного стула вполне достаточно на всю жизнь. Критерий эстетического, перемещенный в психику вследствие замены эстетики истины эстетикой очаро­вания и воздействия, позволяет считать и объявлять эстетическим все, что приводит в возбуждение, гонит вовне и вдаль нигилистическое Я. Тело нигилистичес­кого Я, де-проецированное от Другого, редуцирован­ное к physis*и мета-физической потребности, тоже эс­тетически используется, инструментализируется, экс­плуатируется, мобилизуется, расширяется, «простира­ется» (Лиотар)¹² и сенсибилизируется в качестве ис­точника удовольствий, переживаний во всех их чувственно-физических измерениях: гастрономичес­ком, сексуальном, хватательном, упаковывающем (ср. упакованный Христо Рейхстаг) и др. Избавленное от

* Природа (греч.).

[84]

этическо-идеологического корсета, сковывавшего от­ношение людей к миру, автономное нигилистическое Я свободно. Все люди, попадавшие в этот корсет, были стиснуты более или менее сходным способом -- опре­деленным воззрением на правильное устройство мира, на доброе и злое, красивое и некрасивое и соответству­ющими способами деятельности. Автономное нигили­стическое Я свободно воспринимать мир уже не как это должно, но как ему угодно [beliebt]; оно стало от­крыто восприятию, больше смотрит, слушает, пробует на вкус то и другое; а что ему годится, диктуется ис­ключительно интересом восприятия, именно мета-фи­зической нуждаемостью, значит - его потребностью латать прореху в бытии. «Fait,n'importe quoi"(Тьерри де Дюв)¹³. Кому нравятся дыни, а кому кавалерийский офицер (русская поговорка). Если бы только это. С предметно-эстетической точки зрения эстетическая прихотливость простирается от пустых и потому еще более формально-болтливых картин, от «украшения» (Вельш)¹⁴ наших городов до облагороженного дизай­ном и товарно-эстетически упакованного мира наших потребительных ценностей; от товарно-эстетических потребительных ценностей до их рекламы, выдающей себя за искусство (супер-эго Михаэля Ширнера¹⁵); от наркотической зависимости в топофобном путеше­ствии до bungee jumping;от рок-концерта до оглуши­тельного рева реактивных истребителей; от морицевских* фантазий разрушения через хеймовскую** рево-

* Мориц (Moritz) Карл Филипп (1756 1793) - немецкий пи­сатель.

** Хейм (Heym) Стефан (р. 1913) немецкий писатель, в своих романах выступивший с острой критикой тоталитарных режи­мов.

[85]

люционную и баррикадную ностальгию, юнгеровскую* военную эстетику добоснийско-сербского террорис­тического туризма и т. д. Другие могут быть замучены пытками до смерти, как в snuff movie**,или пасть под градом гранат — шутка, довольство, переживание, жизнь скучающей нигилистической западной души оп­равдают это. Так, освещаемая телевидением война в Персидском заливе была рентабельна не только эконо­мически для нефтяного бизнеса, но и эстетически — для многих миллионов людей, как, впрочем, и для пи­лотов США, задействованных в абстрактной, чистой, без грязи и пыли, в известном смысле, бестелесной ап­паратной войне; они сидели в своих кабинах, как дети за игровыми автоматами. «И ведь великого мы хотим; наша душа хочет простираться далеко, наша сила вооб­ражения желает охватить многое. Как только эта цель достигается, все, чего хотелось, может сгинуть» (Мориц)¹⁶. Когда зло сулит удовольствие, осуществляется постмодернистская метаморфоза этически демоничес­кого в эстетически благоприятное. Впрочем, «bungee jumping is an esthetical question», «a very good feeling» (Деррик де Крецкове)¹⁷ — эстетика паники. В мире, который больше не требует Я, не бросает ему вызов, делает его излишним, одинокое Я вынуждено бросить вызов самому себе: при помощи bungee jumping сбра­сывает с высоты тело, этот лишний балласт, непосред­ственно к границе между бытием и небытием, чем вы-

* Юнгер (Junger) Эрнст (1895-1998) — немецкий писатель и философ. Его романы, публицистика и философская эсссистика содержат критику современной цивилизации с иррационалистических и нигилистических позиций. ** Гнетущее кино (англ.). Речь идет о документальных съемках и показе реально произошедших убийств, насилия, пыток и г. п. С некоторого времени такие фильмы рассматриваются как осо­бый стиль кинопроизводства.

[86]

зывает чудовищное напряженно-расслабленное ощуще­ние, достигает великого, а именно дарит самому себе жизнь. Туризм с авантюрами и борьбой за выживание, скалолазание в экстремальных условиях, автолихачество с ездой в обратном направлении, русская рулетка относятся к тем эстетическо-игровым вызовам себе, в которых развлечение, «эйфория» (Месснер¹⁸) тем ин­тенсивнее, чем в большей мере ставкой игры является собственная жизнь. Вершина-восьмитысячник — пара­дигма ситуации, в которой мета-физически нуждаю­щийся человек, не затребованный, не пользующийся спросом в сегодняшнем обществе, не желающий жить плоской банально-эстетической жизнью, вынужден ставить себе цели, которые нужны лишь для того, что­бы выдернуть свое Я из себя, привести в движение вре­мя, катапультировать себя. Вершинные цели это — Дру­гое, предлог мета-физического удовлетворения, эрзац трансценденции. Предлог, говорю я, поскольку на вер­шинах никто ничего не терял. Где жизнь стала легкой, ее нужно время от времени искусственно утяжелять ради обострения чувства жизни.

Прихоти, стечения обстоятельств, апории, «осцилля­ции» (Ваттимо)¹⁹... В первую очередь нигилистическое Я знает лишь одно: прочь из тавтологической идентично­сти Я=Я, прочь из прорехи бытия. И то, как оно эстети­чески инструментализирует мир ради психической аф­фектации, ради эстетического, зависит от состояния Я, от теперешней скуки, поскольку она не что-то абстракт­ное, отвлеченное, но конкретная, индивидуальная, воз­никающая у определенных людей с их соответствующи­ми возможностями, опытом, потребностями и жизнен­ными мирами. От скуки я могу пойти в кино, могу ин­формироваться до помрачения перед телеэкраном, ку­рить, искать проституток, веселиться до смерти, ходить по магазинам, объедаться тортами, пьянствовать, изме-

[87]

нять дизайн моей квартиры, мастурбировать до истоще­ния, бить гомосексуалистов, bungee jumpen,мчаться на мотоцикле неведомо куда, «чтобы скорее там оказаться»²⁰, смотреть snuff movie и многое другое. Решающим крите­рием для всех этих многообразных, полиморфных деятельностей является, в конечном счете, их направленность на то, чтобы стимулировать нигилистическую душу, раз­веять чувство ненужности рождения и жизни, а не на то, чтобы совершить в мире что-нибудь определенное, быть полезным обществу, религии, партии и другим. Да и к чему и как быть полезным обществу, если само общество стало чем-то абстрактным, анонимным. Общественная гу­манитарная деятельность осуществляется организация­ми и институциями, выполняется людьми, которые де­лают свою работу и получают за это деньги, как и все, занимаются ли они исследовательской деятельностью или производят на конвейере автомобили. И налоги платят именно для того, чтобы те могли пойти на заработную плату общественно-политических деятелей, которая опять же облагается налогами для социального обеспече­ния.