Теория справедливости

Конечно, мы не можем знать, как эти концепции варьируются, и вообще, варьируются ли они, пока мы не имеем лучшего описания структуры. А его у нас нет, даже для случая одного человека, или однородной группы людей. Если мы можем охарактеризовать чувство справедливости (образованного) человека, мы могли бы сделать хороший рывок в направлении к теории справедливости. Мы можем предположить, что каждый человек обладает целостной формой моральной концепции. Поэтому для целей этой книги в расчет будут приниматься только взгляды автора и читателя. Взгляды других используются лишь для прояснения наших собственных взглядов.

Я хотел бы сделать акцент на том, что теория справедливости, по крайней мере, на ранней стадии, является в точности тем, чем она является, а именно, теорией. Это теория морального чувствования (если воспользоваться терминологией XVIII века), устанавливающая принципы, управляющие нашими моральными способностями, или более специфически, нашим чувством справедливости. Имеется определенный, хотя вряд ли ограниченный, класс фактов, которыми проверяются выдвигаемые в качестве догадки принципы, а именно, наши обдуманные суждения в рефлективном равновесии. Теория справедливости подвержена тем же самым правилам метода, как и другие теории. Определения и анализ значения не занимают особого места: определение — только один из инструментов, используемых для построения общей структуры теории. Как только каркас теории в целом разработан, определения теряют специальный статус и живут или умирают вместе с теорией. В любом случае, невозможно развить серьезную теорию справедливости, основанную только на логике и определениях. Анализ моральных концепций и априорные утверждения, пусть даже в традиционном понимании, — это слишком слабое основание. Моральная теория должна быть свободна в использовании случайных предположений и общих фактов в той мере, в какой это ей нужно. Другого пути понимания наших обдуманных суждений в рефлективном равновесии нет. Это классическая концепция предмета, принятая большинством британских писателей, начиная с Сиджвика. Я не вижу причин отходить от нее25.

Более того, если мы сможем найти точное описание наших моральных концепций, тогда вопросы значения и обоснования могут оказаться гораздо более легкими с точки зрения поиска на них ответа. В самом деле, многие из них могут вообще не оказаться вопросами. Возьмем, например, экстраординарный прогресс в понимании значения и обосновании утверждений логики и математики со времени Фреге и Кантора. Знание фундаментальной структуры логики и теории множеств и их отношения к математике преобразовало философию этих дисциплин, чего никогда не смогли бы сделать концептуальный анализ и лингвистические исследования. Следует иметь в виду разделение теорий на разрешимые и полные, неразрешимые, но, тем не менее, полные, и наконец, ни полные, ни разрешимые. Проблема значения и истины в логике и математике фундаментально изменилась после открытия логических систем, иллюстрирующих эти концепции. Как только будет лучше понято действительное содержание моральных концепций, в моральной теории смогут произойти подобные трансформации. Возможно, что убедительные ответы на вопросы значения и обоснования моральных суждений могут быть найдены только на этом пути.

Поэтому я отвожу центральное место исследованию наших действительных моральных концепций. Но следствием признания их сложности является принятие того факта, что наши нынешние теории примитивны и имеют серьезнейшие дефекты. Мы должны быть терпимы к упрощениям, если они открывают нам общие очертания наших суждений и приближают нас к ним. Контрпримеры должны делаться с осторожностью, так как они говорят нам только то, что мы уже знаем, а именно то, что наша теория в чем-то неверна. Важно обнаружить, как часто это случается и насколько серьезна эта проблема. Вообще-то, все теории в чем-то неверны. Подлинный вопрос всегда заключается в том, какой из уже предложенных взглядов является наилучшим приближением. Естественно, для осознания этого факта необходимо некоторое видение структуры конкурирующей теории. Именно по этой причине я постараюсь классифицировать и обсудить концепции справедливости, опираясь на их базисные интуитивные идеи, так как это раскрывает основные различия между ними.

В представлении концепции справедливости как честности я противопоставлял ее утилитаризму. Я делал это по ряду причин, в частности, для целей изложения, а также потому, что несколько вариантов утилитаристского взгляда долгое время доминировали в философской традиции. И это доминирование продолжается вопреки тем трудностям, которые постоянно возникают в утилитаризме. Объяснение этого любопытного положения дел, я полагаю, содержится в том факте, что не было выдвинуто ни одной конструктивной альтернативной теории, которая имела бы сравнимую с утилитаризмом ясность и системное представление и которая в то же время облегчала бы все сомнения, с ним связанные. Интуитивизм неконструктивен, перфекционизм неприемлем. Моя догадка состоит в том, что договорная доктрина, надлежащим образом разработанная, может заполнить эти пробелы. Я полагаю, что справедливость как честность представляет собой попытку в этом направлении.

Конечно, договорная теория, которую я представляю, подвержена тем же критическим возражениям, что и другие теории. Она не избегает примитивизма, который свойствен всем существующим моральным теориям.

Весьма обидно, например, что так мало сейчас можно сказать о приоритете среди правил, и хотя лексический порядок весьма эффективен в ряде важных случаев, я все-таки, полагаю, что он не полностью удовлетворителен. Тем не менее, мы свободны в использовании упрощающих средств, и я часто делаю это. Мы должны рассматривать теорию справедливости как направляющую схему для сосредоточения внимания на нашем моральном чувствовании и для постановки, с учетом наших интуитивных способностей, более ограниченных и управляемых вопросов, дабы иметь суждение. Принципы справедливости выделяют определенные рассмотрения как морально существенные, а правила приоритета указывают на подходящий прецедент, когда происходит конфликт между рассмотрениями, в то время как концепция исходного положения определяет основную идею, которая должна дать пищу для наших размышлений. Если схема как целое призвана прояснить и упорядочить наши мысли, и если при этом она стремится уменьшить разногласия и найти какой-то порядок в наших убеждениях, тогда это все, что разумно требовать от нее. Понимаемые в качестве частей общей схемы многочисленные упрощения, действительно оказывающиеся полезными, могут считаться на некоторое время оправданными.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Здесь я следую работе Г. Харта — H. L. Hart. The Concept of Law (Oxford, The Clarendon Press, 1961), pp. 155–159.

2. Д. Юм. Исследование о принципах морали (Соч., М: Мысль, 1965, т. 2, гл. III, ч. I).

3. Никомахова этика, ll29b—1130b5. Здесь я следовал интерпретации Грегори Властоса — Gregory Vlastos «Justice and happiness in The Republic», in Plato: Л Collection of Critical Essays, ed. by Vlastos (Garden City, NY, Doubleday, 1971) vol. 2, p. 70. По поводу трактовки Аристотелем справедливости см. работу У. Харди — W. F. R. Hardie. Aristotle' Ethical Theory, (Oxford, The Clarendon Press, 1968), ch. X.

4. Как следует из текста, я буду считать работы Локка Два трактата о правлении, Руссо Общественный договор и этические работы Канта, начинающиеся с Основ метафизики нравственности, в качестве образцов традиции общественного договора. При всем своем величии. Левиафан Гоббса поднимает специальные проблемы. Общий исторический обзор можно найти в работах Дж. Гуэ — J. W. Gough. The Social Contract (Oxford, The Clarendon Press, 1957), О. Герке — Otto Gierke. Natural Law and the Theory of Society (Cambridge University Press, 1934).

Представление договорной точки зрения в качестве этической теории можно найти у Г. Грайса — G. R. Grice.

The Ground of Moral Judgment (Cambridge University Press, 1967). См. также § 19, сноска 30.