Неорационализм

3.                Выводы  из  модели  познания  моделями

   Итак, мы показали, что в отличие от эпистемологической позиции марксизма наше познание не является абсолютно адекватным отражением действительности. Оно отражает ее лишь в условном, модельном смысле. В частности, одну и ту же область действительности, даже в случае, если ставится одна и та же познавательная задача, можно описывать разными моделями с разными исходными понятиями и качественно отличающимися выводами, которые лишь количественно будут совпадать в той зоне, где каждая из таких моделей   «работает».

      С другой стороны в отличие от эпистемологической позиции экзистенциализма, наше познание не является продуктом субъективным, не дающим нам истину. Как уже было сказано, наше познание дает нам истину (в модельном смысле),   внутри  границ  применимости   моделей.

     И все-таки, положение экзистенциализма о том, что мы не можем руководствоваться нашим познанием при решении жизненно важных для общества и индивидуума проблем, все еще не опровергнуто вполне. Дело в том, что наши модели дают нам истинное знание в пределах границ их применимости. Но эти границы мы не всегда знаем.  Более того, дело еще в том, что любая наша самая боль¬шая и самая универсальная модель является лишь частным случаем еще более универсальных моделей, которые пока еще не построены и посему действительность, описываемая ими нами не познана и, как правило, не воспринимается, но это не значит, что она нас не касается, или не коснется в бу¬дущем. Причем касание это может мгновенно изменить всю окружающую нас действительность, так что применение мо¬делей, которыми мы до сих пор с успехом пользовались, окажется решительно неуместным. В этом случае не мы в своем активном применении модели выходим за пределы ее применимости, а некий процесс, более глобальный, чем охватывает наша модель (модели), выбрасывает нас из действительности, этой моделью описываемой. Оценить вероятность такого выброса нам не дано, ибо это можно сделать только на основании более универсальных моделей, чем те, которые у нас имеются, а когда будут более универсальные, то и они   будут   частными   случаями   каких-то   еще   более   универсальных, еще не построенных, поэтому все равно останется возможность воздействия на нашу действительность каких-то неизвестных или даже известных процессов, но таких, что причинность их лежит за пределами наших моделей и воз¬можность, вероятность их воздействий мы не можем оце¬нить. Единственно, что можно сказать о такой возможнос¬ти, это то, что за время существования человеческой циви¬лизации, если не считать Ноева потопа, глобальных, в мас¬штабе всей земной цивилизации, выбросов — изменений действительности не было. Более частные были: извержения вулканов, мощные землетрясения и тайфуны, уничтожавшие даже отдельные цивилизации, как например, известное из¬вержение Везувия. На сегодня, правда, наше познание при¬близилось к возможности моделировать эти процессы в мас¬штабе земного шара и, следовательно, оценивать вероятность их появления. Но вот по поводу того, например, не врежется ли в нашу планету через несколько лет комета, которая унич¬тожит землю, или не случится ли какая-либо космическая катастрофа, например, на солнце, которая коснется и нас, мы   ничего   сказать   не   можем.

     Возникает вопрос, не является ли это обстоятельство основанием для выводов экзистенциализма? То есть основ¬ной постулат экзистенциализма неверен и это было показано выше: у нашего познания есть объективное содержание. Но стоит ли опираться на это познание, если завтра может прилететь  комета   и  уничтожить  всю  землю?  Вот мы в соответствии с красивыми моделями проектируем капитализмы, социализмы, какие-то этические систе¬мы и т. д., а завтра бац, в землю попадет комета и ай-я-яй, просто «Rех» Чюрлениса. Или его же картина «Молчание», там, где в сумерках бесконечно спокойное море и на гори¬зонте гора, а у подножья два огонька. Кажется, все пребы¬вает в этом оцепенении много веков и будет вечно. Но вас не покидает ощущение неясной угрозы, таящейся в картине. И вдруг озноб проходит по коже — это же не гора, и не костры. Это затаившееся чудовище с глазами, полными ужаса и тайны. Вот-вот оно прыгнет и содрогнется тишина.Или, скажем, грубый факт конечности нашего земного существования, который с такой силой завораживает экзистенциалистов. Тут не только устройства общества и этики вроде бы не стоит проектировать, а даже такие простые ве¬щи, как запасти бутылочку пива в холодильнике, дабы, вер¬нувшись в жаркий день с работы, побаловать себя оным, не стоит делать. Ведь в тот именно миг, как открываешь двер¬цу холодильника, может ударить комета и... Или, что го¬раздо проще, тебя по

дороге домой задавит автомобиль.

      Но до таких крайних выводов доходят только отчаявшие¬ся мистики. Экзистенциализм, в частности, до этого не доходит. Наоборот, экзистенциалисты уделяли немало внима¬ния так называемым малым радостям жизни. Сартр, напри¬мер, писал, что выкурить трубку может доставить не мень¬ше удовольствия, чем половой акт. И действительно, любил выкурить ее, сидя за столиком открытого парижского кафе под нежарким солнцем. Может быть, правда, он никогда не планировал этого маленького удовольствия, а только случайно, проходя мимо кафе, каждый раз радостно воскли¬цал: «А не выпить ли здесь чашечку кофе?». Странно толь¬ко, что он пил его всегда в одно и то же время и в одном и   том   же   кафе.

       С точки зрения вышеизложенного модельного подхода легко объяснить, почему в нашем бренном мире вместе с воз¬можностями непредсказуемых неприятностей, включая пред¬сказуемые, вроде конечности нашего персонального существования, все же есть смысл планировать, в соответствии с нашим пониманием причинных связей, и осуществлять не только маленькие удовольствия, но и лучшее устройство общества, этику и прочее. Это потому, что выводы из наших познавательных моделей, так же как и фундаментальные посылки имеют причинно статистическую природу. То есть, если я заготовлю в холодильнике пиво, то вполне осознаю, что может случиться и так, что я его не выпью, но вероятность, что я его выпью, вследствие правильного моделирования процесса действительности (хоть и весьма неформализованного моделирования, за ненадобностью формализованного в данном случае) намного выше совокупной вероятности комет, автомобильных катастроф и прочего, могущего помешать осуществить   мне   мое  намерение.

Так, что я пью пиво и исповедую общественные идеалы, не вступая в противоречие с собой и исходя из единого фундаментального подхода. Сартр же, отправляясь выпить ча¬шечку кофе, заведомо использовал известные ему причинные связи объективной действительности: он знал, что в том за¬ведении, куда он направляется, обычно готовят хороший кофе и нет причины, чтобы на сей раз он был хуже. Но когда он касался общечеловеческой этики, например, то отрицал то ли наличие объективных причинных связей, то ли нашу способность познавать их, и, во всяком случае, целесообраз¬ность  этим   познанием   пользоваться.

   Кроме того, несмотря на свою зачарованность фактом конечности нашего бытия, экзистенциализм проповедует активное участие каждого в общественном процессе, а стоит ли активничать в предположении, что завтра этот процесс прекратится  вообще.

     Таким образом, вопрос сводится к тому, должны ли мы участвовать в этом процессе с учетом объективно существующих (до прилета кометы) законов-связей, наложенных на этот процесс и отраженных в нашем познании через модели, или мы должны бороться за нашу индивидуальную свободу в полном пренебрежении к этим законам и связанным с ними общечеловеческим ценностям. И тут выводы из предложенного мной модельного подхода и экзистенциалистский расходятся.