Философия. Книга вторая. Просветление экзистенции

Случайное своеволие витальных интересов вовлекает индивидуума в страстную борьбу, приводит к наслаждению и удобству, а затем создает в нем волю к разрушению и ненависть к своему собственному существованию и существованию других; он изводит сам себя в пустоте субъективности. Но и объективность общества, тем более снабженная в лице государства блеском наличного бытия в себе, во всякое мгновение вырождается как изолирующаяся объективность.

Поскольку объективность общества не есть истинное как наличие само по себе, но становится им только в удовлетворении субъективности, находящей в ней себя, поскольку, однако же, далее, субъективность и объективность не становятся в обществе таким целым, которое бы замыкалось в самом себе, - между индивидом и целокупностью общества сохраняется некоторое напряжение. Субъективность и объективность видят, что истина в форме индивида выступает против них обеих.

Хотя индивид становится исполненным смысла самобытием, только если он находится в обществе, в котором отождествляется с некоторой идеей, но также лишь в том случае, если он сохраняет в себе неотменимую ни в каком обществе независимость. Изолирующийся индивид впадает в ничто, но в ничто же впадает и потерявшийся во всеобщности социальной объективности и субъективности.

1. Милосердие (Karitas) и любовь.

- Поскольку человек живет не только в борьбе, но также и во взаимной помощи, этой помощи свойственна некоторая упорядоченная правильность, границы которой в обществе в силу его нравов и учреждений бывают во всякое время неопределенны. Помощь имеет два вполне разнородных истока:

Я помогаю этому определенному человеку, потому что люблю его в его сущности и его возможности, как этого, незаменимого для меня, единичного человека. Я вижу его в иерархии существ, не объективируя этой иерархии и не определяя ему, положим, известного места в ней. Я внутренне обращаюсь к подлинной самости в нем, помогаю не согласно всеобщим этическим положениям из долга по известной теории, но потому что я открыт для этой души. Материальная сторона помощи есть только следствие случайной ситуации. Я остаюсь на том же уровне с ним, действую не как имеющий преимущество, но из самоочевидности любви, из которой я только в мгновения усталости противопоставляю себе себя самого как долженствование.

Иначе обстоит дело, если мы, не взирая на лица, помогаем как ближнему всякому человеку, случайно встречающемуся в наших ситуациях. Эта помощь безусловна только у святого, который, раздарив все свое, отрекается от себя самого как существования в мире и живет лишь до тех пор, пока случайность и помощь от других оставляют ему эту возможность; но фактическое существование требует удерживать в себе своеволие к жизни, а тем самым необходимо требует ограничения пространства для другой жизни. Помощь обделенным в таком случае относительна. Милосердием, в отличие от любви, называется позиция, при которой помогают без близости нашего собственного самобытия к самобытию другого, при неравенстве уровней и в отсутствие безусловности.

Мотивы милосердия многообразны:

Сознание вины существования всех без исключения людей влечет к компенсирующим действиям; помощь есть как бы длящееся погашение вины, хотя вина от нее не умаляется.

Тот, кто оказывает помощь, сознает в себе, что и он тоже мог бы, - или еще может, - попасть в подобное положение.

Побудительным мотивом для помощи является, далее, наслаждение благодеянием в сознании своего превосходства, самодовольство милосердных и сострадательных чувств и удовольствие от радости другого, которой я сам был причиной, от мелких любезностей, смотря по нашим склонностям, при собственном благополучии, и от изумления и благодарности другого.

Милосердие может всего живее выступать на первый план в тех ситуациях, где помогающий как раз хочет уклониться от оказания активной любви, которая через действительное отстранение своеволия поставила бы его в безоговорочную открытость (Offenbarkeit) подлинной дружбы; он не осмеливается достигнуть в любви, невнятно для себя самого, общего с другим восхождения. Поэтому возможно, что обширное милосердие идет рука об руку с черствостью сердца и эгоцентричной волей к власти, и что она оказывается несостоятельной там, где требуется умение не предать, любя, в иерархии существования своего благородства ради простой функциональной способности и моральности обыденного, находящим себе нескончаемые рациональные оправдания.

Милосердие, далее, соответствует известной сентиментальности, ищущей сердечных движений, но без внутреннего потрясения. Сильные движения души, вовсе, однако, не затрагивающие сердцевины нашего собственного и чужого бытия, становятся как бы эрзацем действительной жизни. Тяга к нищете делает тех, кому мы помогаем, раздражителем, который притягивает и отталкивает нас, но по-настоящему остается недействительным. Роль нищих была поэтому в истории неоднозначна. Нищенство осуждали, как потому что распознали возможные корни склонности подавать милостыню, так и в интересах нуждающихся в помощи людей, которым полагающееся им должно доставляться по праву и правилу, а не по прихоти и случайности. Но нищенство также и культивировали в интересах среднего человека, желающего наслаждаться своим милосердием без обременительной для него повинности.

Любовь проявляется не в аффектах сострадания, сожаления и утешения, - этих функциях чистого страдания и безлюбовности, -но в приближенном к существованию углублении каждой приближающейся особенной ситуации, силой внутренней жизни, которой рассудок только служит, а затем и в собственно помогающих действиях, которых никогда не удается исчерпывающе обосновать, и которыми в спокойствии души, надежно и с непрерывною верностью совершается то, что материально возможно совершить для подлинного бытия другого. Это может сделать только тот, кто, - в возможности или действительно, - находится в пограничных ситуациях.

Если милосердие состоит в помогающих поступках согласно всеобщим категориям, слепых к особенности существа, отмеряет, взвешивает и судит по мерке моральных всеобщностей, то она не имеет в себе любви. В милосердии заключена возможность другой любви к человеку вообще, которая, в своей подлинной силе, совершенно отказывается также сравнивать, взвешивать и мерить и, как солнце, одинаково светит всем - и цветам, и сору. Помочь нужно каждому ближнему, возможно большему числу их, даже всем. Это милосердие может превратиться в психологический импульс, действенный в социальной объективности. То, что в жизни общества, с нарастающим его усложнением, становится все более необходимым для одного только поддержания порядка существования масс, то имеет здесь на субъективной почве исток воления. Жизненные возможности массы требуют организационной структуры для предохранения от безработицы, болезни, инвалидности, для помощи и обеспечения заблудшим и беспризорным. Общество может сохраниться, только если люди, которые от отчаяния хотели бы разрушить все существующее, остаются в таком меньшинстве, что публичная власть как функция середины (Funktion des Durchschnittlichen) всегда может справиться с ними. Общество существует только при условии относительного довольства большинства, которое не может впадать в отчаяние, но должно иметь по меньшей мере надежду и шанс, и минимум радости жизни в настоящем. Поэтому ставшее социальным милосердия имеет также следующую тенденцию: о тех бедствиях, которые постигает обширные группы людей, заботу проявляют безлично. Это попечение не охватывает редкого и своеобразного в несчастии отдельных людей. Отдельно взятого несчастного мы можем и ненавидеть, хотя помогаем ему, если такие несчастные встречаются во множестве.

Социальная объективность милосердия идет двумя путями. Как церковная действительность она остается по своему смыслу милосердием, как следствием солидарности всех людей. Как государственная действительность она превращается в организацию прав и обязанностей.