Сочинения в двух томах. Том 2

Противно здравому смыслу питать страх или ужас на основании какого бы то ни было мнения или воображать, что, свободно пользуясь своим разумом, мы чем-нибудь рискуем в будущей жизни. Подобное мнение заключает в себе как нелепость, так и непоследовательность. Нелепо верить в то, что Божество обладает человеческими аффектами и даже одним из наиболее низменных человеческих аффектов—ненасытной жаждой славы. Непоследовательно полагать, что Божество, обладая этим человеческим аффектом, не обладает также и другими, в частности равнодушием к мнениям существ, стоящих намного ниже его.

Знать Бога, говорит Сенека, означает то же, что почитать его. И действительно, всякое иное почитание нелепо, суеверно, даже нечестиво. Оно низводит Божество до низменного уровня людей, которым просьбы, мольбы, подарки и лесть доставляют наслаждение. Между тем подобное нечестие еще наименьшее, чем грешит суеверие. Обычно оно низводит Божество гораздо ниже человеческого уровня и представляет его в виде капризного Демона, который пользуется своей властью,, не считаясь с разумом и человеколюбием. И если бы это божественное Существо было расположено считать обидой пороки и безрассудства неразумных смертных, являющихся его собственными созданиями, то, несомненно, плохо пришлось бы приверженцам большинства народных суеверий. И никто из людского рода не заслужил бы тогда милости Божества, за исключением немногих теис-тов-философов, которые придерживаются или по крайней мере стараются придерживаться должных взглядов на его божественные совершенства. Точно так же единственными лицами, имеющими право на его сожаление и снисхождение, могли бы быть философы-скептики (секта, почти столь же редкая), которые благодаря прирожденному недоверию к собственным способностям воздерживаются или же стараются воздержаться от всякого суждения о столь возвышенных и необычайных предметах ³⁶.

Если вся естественная теология, как, по-видимому, утверждают некоторые, сводится к одному простому, хотя и несколько двусмысленному или по крайней мере неопределенному, положению, а именно что причина или причины порядка во вселенной, вероятно, имеют некоторую отдаленную аналогию с человеческим разумом; если это положение не подлежит расширению, изменению или же более подробному выяснению; если оно не дает нам повода ни к какому заключению, касающемуся человеческой жизни и способному быть источником какого-либо действия или воздержания от действия; если указанная аналогия, несмотря на все свое несовершенство, не может быть распространена за пределы человеческого разума и перенесена с некоторым подобием вероятности на другие свойства духа; если дело обстоит действительно так,—то что еще может сделать самый пытливый, мыслящий и религиозный человек, кроме того, чтобы давать свое прямое философское согласие на это положение всякий раз, когда оно выдвигается, и верить, что аргументы, на которых оно покоится, превосходят возражения, высказываемые против него. Конечно, возникает некоторое изумление ввиду величия рассматриваемого объекта, некоторое грустное чувство ввиду его неясности, некоторое презрение к человеческому разуму ввиду того, что последний не может дать более удовлетворительного ответа на такой необычайный и величественный вопрос. Но поверь мне, Клеант, самое естественное чувство, которое испытывает в данном случае правильно организованный дух,—это томительное желание и ожидание того, что небо удостоит рассеять или по крайней мере уменьшить наше глубокое неведение, даровав человечеству более обстоятельное откровение и поведав ему природу, атрибуты и действия божественного объекта его веры. Человек, в должной мере сознающий несовершенства человеческого разума, с крайним рвением обратится к истине откровения; тогда как надменный догматик, уверенный, что он в состоянии воздвигнуть полную теологическую систему при посредстве одной только философии, отнесется с презрением ко всякой другой помощи и отвергнет этого постороннего наставника. Быть филосо-фом-скептиком является для ученого первым и самым существенным шагом к тому, чтобы стать здравым верующим христианином,— вот положение, которое я охотно рекомендовал бы вниманию Памфила; и я надеюсь, что Клеант простит мне такое вмешательство в воспитание и поучение его воспитанника.

Клеант и Филон недолго продолжали этот спор; но если редко что-либо производило на меня большее впечатление, чем все рассуждения, высказанные за этот день, то сознаюсь, что, после того как я серьезно обдумал все в целом, я не могу не признать, что принципы Филона более вероятны, чем принципы Демея, но принципы Кле-анта еще ближе подходят к истине.

ЭССЕ

ОБ УТОНЧЕННОСТИ ВКУСА И АФФЕКТА¹

Некоторые люди отличаются известной утонченностью аффекта (delicacy of passion), что делает их особенно чувствительными ко всем событиям жизни. Каждое благоприятное происшествие вызывает у них большую радость, а каждая неудача или несчастье—глубокое огорчение. Любезностью и обходительностью можно легко завоевать их дружбу, но малейшая обида способна возмутить их. Всякое проявление внимания или оказание им чести сильно воодушевляет их, а выражение неуважения их крайне задевает. Несомненно, что людям такого типа свойственно испытывать в жизни более сильные радости и более тяжелые огорчения, нежели людям холодного и уравновешенного характера, однако я уверен, что если все взвесить, то не найдется ни одного человека, который не предпочел бы иметь уравновешенный характер, будь он в полной мере хозяином своего нрава.

Благосклонность или неблагосклонность судьбы в очень немногом зависят от нас самих, и, если человека, которому свойственна такая чувствительность характера, постигает неудача, им всецело овладевает скорбь или негодование, лишая его всякого вкуса к делам повседневной жизни, здоровая радость по поводу которых составляет главную долю нашего счастья. Большие удовольствия случается испытывать значительно реже, нежели большие огорчения, поэтому последние чаще сталкивают чувствительные натуры с испытаниями, не говоря уже о том, что людям, способным все переживать бурно, свойственно переходить все границы благоразумия и предусмотрительности и совершать в жизни опрометчивые поступки, которые часто оказываются непоправимыми.

Наблюдаемая у некоторых людей утонченность вкуса во многом напоминает утонченность аффекта; причем первая проявляется в той же чувствительности по отношению ко всему прекрасному и безобразному, в какой вторая—по отношению к процветанию или бедствиям, одолжениям или обидам. Когда вы демонстрируете произведение поэзии или живописи человеку, обладающему такой способностью, его утонченное чувство (feeling) заставляет его чутко воспринимать каждую деталь данного произведения; при этом мастерски сделанные штрихи воспринимаются им с таким же наслаждением и удовлетворением, с каким отвращением и возмущением он замечает небрежности и нелепости. Любезная и рассудительная беседа доставляет ему самое большое удовольствие, тогда как грубость и дерзость воспринимаются им как тяжелое наказание. Короче говоря, утонченность вкуса оказывает то же действие, что и утонченность аффекта. Она расширяет сферу нашего счастья, равно как и наших горестей, и заставляет нас быть чувствительными как к печалям, так и к радостям, которые ускользают от остальных людей.

Однако, я полагаю, каждый согласится со мной, что, несмотря на это сходство, утонченность вкуса является желанным явлением и ее следует развивать, в такой же мере утонченность аффекта—это качество, достойное сожаления, и от него нужно по возможности избавляться. Жизненные удачи и неудачи очень мало зависят от нашего желания, но в выборе книг, развлечений и компании мы в значительной степени являемся господами положения. Философы пытались сделать счастье совершенно независимым от внешних вещей. Достигнуть такой степени совершенства невозможно, но каждый умный человек будет стремиться построить свое счастье в основном на тех объектах, которые зависят от него самого, а этого достигнуть другими средствами, кроме указанной утонченности чувствования (sentiment), невозможно. Когда человек обладает этой способностью, он более счастлив от того, что доставляет удовлетворение его вкусу, чем от того, что удовлетворяет его телесные желания, и получает от какой-либо поэмы или от рассуждения больше наслаждения, чем от того, что способна дать самая дорогостоящая роскошь ².