После Кастанеды: дальнейшее исследование

С другой стороны, процветала метафизическая спекуляция, которая чем дальше, тем больше обусловливала саму конкретику «потустороннего» опыта. Религиозная традиция очень быстро стала выполнять роль вполне определенной установки во всех случаях измененных режимов восприятия. Шаманы, а в еще большей степени жрецы начали бессознательно интерпретировать получаемые откровения в духе общепризнанного мифа, и в какой-то момент вообще перестали замечать сенсорный опыт, противоречащий традиционным представлениям. Как видите, религиозная мифология отдалила от человека измененные режимы восприятия, привела к искажению и обеднению его психического опыта.

Тем не менее то и дело объявлялись люди, сумевшие преодолеть созданные официальной религиозностью барьеры. С исторической точки зрения они всегда являлись представителями либо предрелигиозного, либо пострелигиозного мышления. Конечно, сосуществование с развитым религиозным институтом, его метафизикой, философией и практикой, неминуемо накладывало на этих самодеятельных энтузиастов заметный отпечаток, с каждым веком все более весомый и разносторонний: их еретическая сущность подвергалась неизбежным метаморфозам, религиозные термины и спекулятивные конструкции вуалировали их генетическую чужеродность по отношению к массовой идеологии, и все же сам дух исследования хранил оригинальность культивируемого подхода, что и обусловливало настороженное к ним отношение правящего клироса. Предрелигиозные формы духовного поиска чаще всего оказывались тесно связанными с народной магией, о которой следует говорить отдельно.

Магия, ведовство, колдовство — все это принадлежало к промежуточному виду психоэнергетической практики, стихийно сложившейся в эпоху поздних анимистических воззрений, когда миф и религия уже зарождались, но пребывали в эмбриональном, почти неощутимом состоянии. Метафизика уже витала в воздухе, но не хватало последнего организующего усилия ума, чтобы соединить разрозненные догадки в единую антропоморфную модель мироздания и навсегда разделить догму и ересь, общепринятую идеологию и анархию свободного поиска. Маги и ведуны отдавали предпочтение эксперименту, терпимо относились к многообразию интерпретаций и часто пересматривали собственные воззрения, если практика того требовала. Они с легкостью блуждали в лабиринте самодельных предрассудков, иногда окончательно запутывались в сотканной ими паутине полуоформленных идей, но бывали способны совершить подлинную революцию и сделать таким образом шаг вперед на пути постижения Реальности. Однако их свобода от нравственных и этических ограничений порою оборачивалась духовной трагедией, когда сиюминутная выгода пересиливала высокое стремление к истинному знанию, что влекло за собой обращение к человеческому злу и распад личности. Тем не менее высокая магия как своеобразная практическая дисциплина, направленная на постижение человека и мира, продолжала существовать, оберегая свои исследовательские методы от консервативного влияния религии. К сожалению, время сделало свое дело, и большая часть магических школ в попытках ассимилировать религиозную мифологию и метафизику окончательно деградировала, пав жертвой своей эклектической всеядности: их опыт стал однобоким, утратил разнообразие, а иллюзорное всемогущество ритуала отвлекло внимание магов на бессмысленные поиски ничего не значащих вещей. Необратимый развал магического направления мысли случился так давно, что сегодня мы имеем дело с поистине жалкими обломками второстепенных идей, заслуженно осмеянных еще в эпоху Просвещения.

Пострелигиозная форма духовного поиска имела относительно более счастливую судьбу. Это направление, собственно говоря, и получило название мистицизма или оккультизма, причем если первый традиционно связывается с общей мировоззренческой установкой, то последний подразумевает конкретные дисциплины, методы, практические техники, направленные на достижение "тайного знания" и необычных способностей.

Активно используя находки идеалистической и религиозной философии, мистики отчасти заимствовали, отчасти заново открыли психотехнические процедуры, известные древним магам. Они оказались способны удержать внимание на разрешении экзистенциальных проблем человека, объявить познание единственно достойной целью мистических упражнений, но развитое абстрактное мышление, спасшее их от падения в "магический материализм", сформулировало цели и идеалы, построенные на умозрительных фикциях, не имеющих ничего общего с Реальностью и отражающих только особенности человеческого интеллекта.

Поиски философского Абсолюта — предельно абстрактного принципа божества — могли привести лишь к культивированию психоэнергетических состояний, в которых переживание наиболее соответствовало умственному идеалу, выведенному благодаря логическим построениям теологов. Вопрос о том, соответствуют ли богословские рассуждения реальному положению вещей во вселенной, рассматривался весьма осторожно и никогда не выходил за пределы частностей. Дерзость древних магов более не привлекала оккультистов, безоговорочно признавших ряд ключевых идей религиозного сознания. Их еретические догадки в лучшем случае достигали пантеистического размаха, но идея всегда побеждала живое чувство, подчиняла себе любой опыт, и порочный круг замыкался: мистики осмысляли воспринимаемое с точки зрения заимствованной философии, а затем просто воспринимали мыслимое, не замечая, что бесконечно утверждают один и тот же способ галлюцинировать. Безусловно, они накопили богатый практический опыт и разработали психологические дисциплины, которыми и сейчас можно пользоваться для реального расширения способности воспринимать и подготовки к психоэнергетической трансформации (особенно это касается восточных школ оккультизма), но сами замерли на пороге, не в силах отказаться от метафизических заблуждений традиционного философствования своего времени.

"Вторая волна" духовного поиска, родившаяся на фоне институированной религиозности, разбилась о гранит вечно замкнутого на себе человеческого ума. Подсознательное разочарование, копившееся в течение столетий, в конце концов повернуло значительную часть пытливых европейских умов в сторону естествознания — натуральной магии, как тогда говорили. Очевидность физического эксперимента, повторяемость опытных результатов, возможность проверить ту или иную гипотезу с высокой степенью определенности — все это направило нашу цивилизацию по пути технологического использования окружающей среды, что и привело к апофеозу воинствующего материализма и прагматизма. Два изначальных мотива духовного поиска — стремление к познанию и стремление к власти над природой — получили возможность беспрепятственной реализации в чудовищно искаженном виде. И сегодня мы оказались в немыслимой ситуации, противоречивость которой многим еще только предстоит осознать.

Оглядываясь назад, мы видим, что история человеческого знания оказалась растянутой во времени реализацией одного фундаментального парадокса. Он с поразительной откровенностью бросается в глаза, как только мы принимаемся рассматривать эволюцию познавательных усилий человека во всей ее целостности, не избегая анализа ни магии, ни мистики и оккультизма, ни всех прочих духовных исканий. Ведь именно в туманных рассуждениях оккультистов самый главный вопрос разума "Что же есть человек и какова его судьба во вселенной?" прямо ставится во главу угла — безо всяких экивоков, затушевывания сути дела частностями, изощренными выкладками теоретиков вокруг специальных (и второстепенных) тем и вокруг обыкновенной словесной мишуры, переполнившей отдельные направления академической науки. Здесь и заключен тот самый парадокс умственного развития нашей цивилизации.

Мало того, что природа человеческого существа по-прежнему остается самым темным местом в организованном знании, — этот самый вопрос отодвинулся на периферию науки, в ту подозрительную область, что переполнена сумасбродными фантазерами и шарлатанами, в сферу так называемой паранауки, чтобы не мозолил глаза и не портил общий вид славных достижений вездесущей технологии. Даже психология и философия — дисциплины, по определению предназначенные взывать к сердцевине всякого вопрошания, к источнику чувства, мышления и воли, — пережили за последнее столетие серию настораживающих метаморфоз. Кажется, что утилитарный подход естественных наук заразил своими пагубными метастазами глубинную почву нашего мышления. Академических философов все меньше увлекают окончательные проблемы жизни и смерти, познаваемости и бесконечности бытия, они трудятся над интерпретацией социальных процессов, изучают индустриализацию и урбанизацию, национальное сознание и экологический дисбаланс, осмысляют успехи естественных наук и эволюцию эстетических идей — все эти, безусловно, важные вещи находятся в центре философствования, что мыслителю прошлого показалось бы несколько странным. Психология пошла в этом направлении еще дальше: природа сознания и психических процессов представляется весьма второстепенным вопросом на фоне педагогических исследований, проблем социальной адаптации, общения, практической психотерапии и т. д. и т. п. Это, конечно, не означает, что автор плохо относится к прикладным исследованиям в данных областях, но наблюдаемый симптом отхода от фундаментальной проблематики отражает, по всей видимости, безнадежный тупик, в котором оказались важнейшие науки о человеке. Призыв древних мудрецов "познай самого себя" натолкнулся на непредвиденные сложности — можно сказать, что на пути самопознания человечество потерпело жестокое поражение. В этом разделе мы попытаемся разобраться в причинах наших неудач и выяснить, есть ли надежда на какие-то реальные перемены в обозримом будущем.