Палм-бич

– Да, чудесно. Спасибо.

Про себя Джо Энн застонала. Власть сопряжена с ответственностью за свое поведение, по крайней мере, в таких ситуациях, как сейчас, когда вся на виду. Господи, как же, черт возьми, она вынесет все это без настоящей выпивки?

Солнце жгло немногочисленных посетителей с необычной для этого времени года силой, а они осторожно пробирались между торговыми палатками. Здесь было собрано гораздо больше состояний, чем в латиноамериканском государстве средних размеров, но все же присутствующие выискивали то, что подешевле. Отрезы перкаля по пятьдесят центов, старое плетеное кресло за два доллара, дешевый, сваренный из железных полос столик за пятнадцать долларов. Делали вид, будто они – обычные люди. Потом, после обеда, они сложат полученные за приобретенные вещи чеки, и в должное время эти помятые бумажки доберутся до Нью-Йорка и окажутся в конторах Прайса, Уотбрхауза, где их расправят на полированных красного дерева столах и приплюсуют к суммам, освобождаемым от налогов. Освободить от налогообложения пятьсот тысяч долларов, направленных в качестве дара Юридической библиотеке Вирджинского университета. Пятьдесят центов за бывшие в употреблении простыни. Конечно, это было жеманством, но жеманство это многое значило.

Бережливость, боязнь показухи были частью того незнакомого непосвященным языка, с помощью которого общались эти особенные люди. Читатели журнала «Нэшнл инкуайерер», воспитанные на не исчезающих со страниц сплетнях о жизни всякого сброда – актеров и знаменитостей, – имели обыкновение думать, будто отличительной чертой богатства является мотовство. Однако они и понятия не имели, как ведут себя по-настоящему богатые люди. Любой из этих власть имущих Хоуб-Саунда мог бы купить Элизабет Тейлор только на проценты с процентов от своих доходов, но в то же время они с особой щепетильностью выписывали друг другу чек на какие-нибудь полтора доллара, проигранные или выигранные в бридж или канасту. Они берегли фольгу и обертку для рождественских подарков, разъезжали на ухоженных, но старых «фордах», а синие «роллс-ройсы» и престижные черные «бентли» оставляли в своих просторных гаражах. Никто из них не делал из своих домов «произведений искусств», яхты их были старыми, пища простой, а самоуверенность беспредельной.

Джо Энн уныло посмотрела на ближайшую палатку. Она знала, что ей необходимо что-нибудь купить. Что-нибудь не слишком дорогое. Иначе никак нельзя. Обитатели Палм-Бич пользовались здесь репутацией непомерных мотов. Но их уважали. К тому же глазки-буравчики со всех сторон следили за кассой, в том числе всевидящие очи самого могущественного в Хоуб-Саунде лица, его непререкаемой владычицы и верховного судьи – самой Пермелии Прайор Рид. Пермелия Рид владела клубом «Джюпитер-айленд» и в прямом смысле решала, кому можно позволить войти в его святые врата. Она правила этим небольшим сообществом железной рукой, сохраняя его малочисленность, отборность и высокий класс. Никто, если только ему не хотелось превратиться в отшельника, не мог пренебрегать ее мнением. Некогда, как рассказывают, одна неразумная девица надела в клуб слишком смелый купальник, и на нее упал взгляд круглых, как бусинки, глаз королевы. К девице был послан официант с розовым шерстяным свитером, чтобы прикрыть ее неподобающую наготу. И позже, гласит легенда, в Хоуб-Саунде стало принято отмечать недостойное поведение вручением аналогичного предмета одежды – такого же убедительного символа вынесения светом смертного приговора, как белое перо, являющееся символом трусости. Никому из обитателей Хоуб-Саунда, получивших этот внушающий ужас джемпер, так и не удалось «воскреснуть» в местном обществе.

Джо Энн ненадолго задержалась у набора изящных вешалок для одежды из темного дерева, с вырезанными на них инициалами «Дж. Д.Х.». Это, кажется, то, что нужно. Только немного громоздкие.

– Не правда ли, они чудесны, миссис Стэнсфилд? Я не выношу современных вешалок, а вы?

Дама из клуба «Джюпитер-айленд», стоявшая за прилавком, пришла в движение. Разве это не забавно – быть продавщицей, или, как их теперь называют, работником торговли. Владелица самого крупного в Смитклайне жилого комплекса делает вид, будто торгует. В интересах благотворительности, разумеется. В этом году деньги предназначаются для «Природного центра» Хоуб-Саунда.

Джо Энн пробормотала нерешительное согласие, когда эта голубых кровей продавщица принялась тщательно отсчитывать сдачу с пяти долларов. Джо Энн с благоговением приняла ее. Господи, даже в старые времена в Нью-Йорке она сказала бы: «Сдачи не надо». Теперь же она задумалась: а не следует ли, по правилам игры, пересчитать возвращенную мелочь?

Появилась Лора со стаканом теплого лимонада.

– Не хотите ли немного перекусить? Могу порекомендовать шарики из шпината. Я сама их делала.

– Нет, спасибо, Лора, – коротко ответила Джо Энн.

Все это начинало превращаться в какой-то кошмар. Слава Господу, такие распродажи случаются только раз в два года. За все долгое время карабканья на вершину Джо Энн и подумать не могла, что дойдет до такого, – расхаживать среди прилавков со всяким добытым с чердаков хламом богачей, чтобы собрать немного денег для какого-то богоугодного заведения, тогда как его можно с легкостью облагодетельствовать одним солидным чеком. Сколько провела она длинных жарких бессонных ночей, мечтая о том, чтобы ее пригласили вступить в находившееся в Палм-Бич отделение «Америкэн гарденклаб», поскольку это считалось безоговорочным признанием принадлежности к высшему свету. Теперь же, когда она заправляет там, Джо Энн столкнулась с ужасающей скукой действия его механизма. Вот она, на самой вершине, обливается потом под пологом тента, возведенного служителями модельного дома Христа Спасителя, и играет в шарады с паршивыми старухами, чьи банковские счета столь же велики, сколь длинны их родословные.

– О, Джо Энн, я так рада, что вы здесь. Как приятно увидеть знакомое лицо из Палм-Бич.

Елейный голос, неприкрыто льстивый и дружелюбный до угодливости, исходил ни от кого другого, как от Элеонор Пикок.

Джо Энн обернулась и взглянула на свою бывшую недоброжелательницу. В глазах ее мелькнули холодные мстительные льдинки.

– Элеонор, дорогая. Что вы здесь делаете? Какие-нибудь выгодные покупки? Может быть, качество этого хлама чуть выше, чем на развалах в Уэст-Палм-Бич?

Как ей уже приходилось делать сотни раз до этого, Элеонор Пикок проглотила оскорбление с милой улыбкой. Она никогда не получит прощения за прилюдное «покушение на убийство» на благотворительном балу «Общества регулирования рождаемости», да она и не рассчитывала на это. Марджори Донахью начисто стерла ее с лица земли. Потом Элеонор на какое-то короткое время была реабилитирована в период конфликта Джо Энн с Марджори, однако только для того, чтобы снова быть выброшенной на свалку после смерти Донахью. С продвижением Джо Энн к вершине власти, где образовался вакуум, акции Элеонор в высшем свете окончательно камнем пошли ко дну. Потом, когда она уже меньше всего рассчитывала на что-то и почти убедила Арчи оставить службу и переехать в Коннектикут, новая королева предложила ей нечто вроде негласной сделки. Условия сделки не очень устраивали ее, но в этом было хоть какое-то спасение. Джо Энн дала понять, что готова позволить ей жить. В обмен на это Элеонор обязана была сносить любые оскорбления и унижения, до каких только мог додуматься жестокий и изобретательный мозг новой властительницы. И она никогда, никогда, не имела права сказать что-либо в ответ.

– О, Джо Энн, вы недобры ко мне, – засмеялась Элеонор, через силу изобразив на лице фальшивую улыбку. Она не уходила, готовая принять еще несколько словесных ударов, прежде чем кошке надоест играть с мышью. Теперь она почти привыкла к этому, но лишь почти. Она разменяла свое достоинство на место в высшем обществе Палм-Бич. Конечно, в сутках не было ни одного часа, когда бы она не забрасывала всемогущего Господа молитвами ниспослать гром и молнию на голову своей ненавистной повелительницы, но она уже более или менее оставила надежду на вмешательство божественных сил.