Прежняя любовь

Телефонные звонки прекратились в тот день, когда у нас гостила Хэрриет. Она машинально сняла трубку и произнесла: «Алло». Тот, кто звонил, положил трубку значительно быстрее, чем обычно.

Я сказала себе, что это совпадение и волноваться мне не о чем.

Джек не раз пытался поговорить со мной с того вечера, когда к нам заезжали его родители. Пока мне удавалось уклоняться от всех его попыток. Я не хочу, чтобы он узнал то, что знаю я, но каждый раз, когда мы общаемся, я боюсь проговориться или как-то иначе дать ему понять о том, что мне известно.

С большим трудом мне удается дотянуться до телефона и снять трубку (иногда я чувствую себя так, как будто авария произошла только вчера).

— Алло? — говорю я.

Молчание.

— Алло? — повторяю я.

Молчание.

— Алло, — осторожно произношу я.

Там кто-то есть. Я это знаю. Кто-то слушает меня, не произнося ни слова.

— Я даю вам последний шанс, — жизнерадостно говорю я, потому что не хочу, чтобы он понял, что ему удалось меня растревожить. — Алло?

Молчание.

— Ну что ж, как знаете. До свидания.

Моя рука трясется так сильно, что мне не сразу удается правильно положить трубку на рычаг.

Я подтягиваю колени к груди и смотрю на телефон, мысленно заставляя его зазвонить снова. Заставляя этого человека доказать мне, что мои страхи не беспочвенны, что это не игра моего воображения, подстегнутого дневниками Евы.

Телефон вызывающе смотрит на меня, отказываясь подчиняться и делать что-либо, чего он сам не желает. Неправильно набранный номер, разъединившаяся линия, человек, слишком поздно осознавший, что он не туда попал… Все это уважительные причины, объясняющие молчаливые звонки. Гектор тут вообще ни при чем. Все-таки это мое воображение.

«Дзынь-дзынь» — отзывается телефон.

Я смотрю на него.

«Дзынь-дзынь» — повторяет он.

Мое сердце бьется с такой силой, что у меня начинает болеть треснувшее во время аварии ребро. Боль пульсирует в такт звонкам телефона.

«Дзынь-дзынь!» — настаивает он.

Я срываю трубку.

— Алло! — твердым голосом произношу я.

Молчание.

— Алло.

Молчание.

— Алло.

Молчание.

Я швыряю трубку и еще сильнее прижимаю колени к груди. Мое сердце бьется с утроенной скоростью. Я стараюсь не смотреть на телефон, а вместо этого впиваюсь взглядом в телевизор и пытаюсь унять свое учащенное дыхание и отогнать страхи. Каждый мучительный вдох вызывает стреляющую боль в сломанном ребре. Я кладу на него руку, чтобы физически и эмоционально соединить трещину.

Умом я понимаю, что должна обратиться в полицию. Я должна все рассказать Джеку. Но что я им скажу? Что я нашла дневники покойной жены Джека и что, по моему мнению, ее убил отец Джека, потому что он платил ей за секс и позволял другим мужчинам использовать ее тело? Что я совершила идиотскую ошибку, сказав ему, что теперь ее дневники у меня, и поэтому он и меня пытается запугать? Могу себе представить их реакцию! «Да, Либби, теперь мы видим, что недавняя травма совершенно не исказила твоего восприятия окружающего мира, и, конечно же, мы верим всему, что написано в этих дневниках. Мы не считаем их галлюцинациями тронувшейся умом юной проститутки. Давайте арестуем уважаемого юриста, являющегося одним из столпов нашего общества. В тюрьму Гектора Бритчема!»

Что это был за звук?

Мои глаза устремлены на дверь. Я уверена, что из-за нее только что послышался скрип, а потом глухой стук. Это старый дом, и он постоянно поскрипывает, но я уверена, что на этот раз этот скрип не был случайным. Мое сердцебиение продолжает ускоряться.

Может, позвонить Джеку и попросить его приехать домой? Я все ему расскажу. Я покажу ему дневники. Я скажу, что все знаю о Еве и Гекторе. Я скажу, что Гектор пытается со мной разделаться так же, как разделался с Евой. И он скажет… он мне скажет…

Я и представить себе не могу, что он мне на это скажет.

Что он может сказать? Что станет с Джеком, если он узнает, что делал с Евой Гектор? Ему до сих пор трудно смириться с тем, что она была проституткой. Что же с ним будет, если ему станет известно о тех издевательствах, которым подверг ее его отец? Ведь Джек ее любил. Он продолжает ее любить.

«Дзынь-дзынь!» — снова заводится телефон.

Я молча смотрю на него. Я не хочу отвечать на эти звонки. Каждый раз, когда я это делаю и слушаю тишину в трубке, я все больше убеждаюсь в том, что я не выжила из ума и мне есть чего бояться. Эти звонки служат напоминанием о том, что он может убить меня так же, как, скорее всего, убил Еву. Если я никому не успею об этом сказать, ему это сойдет с рук так же, как и предыдущее убийство.

«Дзынь-дзынь!» — дразнит меня телефон. Я продолжаю смотреть на него. «Дзынь-дзынь!» «Дзынь-дзынь!» Я срываю трубку.

— Алло?

Молчание.

— Алло.

Молчание.

Я бросаю трубку. И тут же:

«Дзынь-дзынь! Дзынь-дзынь!»

Я снова срываю трубку. Из моих глаз уже капают слезы.

— Если ты позвонишь мне еще хоть раз, я позвоню в полицию, — говорю я.

— Либби? — осторожно произносит Джек. — Что происходит?

Это такая неописуемая радость — слышать его голос! Я срываюсь. Мое тело сотрясают неконтролируемые рыдания.

— О боже, Джек! — сквозь слезы шепчу я. — Мне кажется, кто-то хочет меня убить.

Джек

Либби не склонна к истерикам, поэтому, когда она пробормотала — сквозь слезы! — что кто-то хочет ее убить, я ей поверил. Я немедленно оставил все дела и примчался домой. Прыгая через две ступеньки, я взбегаю по лестнице, поворачиваю ключ в замке и едва не сбиваю с ног Либби. Она, босая, стоит за дверью, сжимая в руке мобильный телефон. Совсем как Ева.

Сердце переворачивается у меня в груди, когда я вижу на лице Либби одновременно ужас и облегчение. Такое же выражение лица было у Евы, когда я вечером входил в дом. Неужели кто-то хотел убить Еву? Она никогда ничего такого не говорила, даже после того, как на нее напали на улице. Я постоянно спрашивал у нее, почему она такая нервная, почему вздрагивает от любого шороха. Она неизменно отвечала, что насмотрелась ужастиков и наслушалась историй о привидениях. Но чтобы Либби делала то же, что и Ева, да еще заявляла такое по телефону!.. Что, если Еву действительно убили?

Ну да, убили! Зачем кому-то было убивать Еву? Ее сомнительные занятия остались в прошлом, мой отец не узнал в ней женщину, услугами которой он пользовался, следовательно, она никому не мешала. Кроме того, убийства совершаются в других семьях. В таких семьях, как моя, происходят только несчастные случаи. Либби бросается мне на шею и прижимается так крепко, как будто боится, что ее попытаются от меня оторвать. Прежде она ничего подобного не делала. Я никогда не задумывался над тем, почему Либби никогда ко мне не льнет. Она еще ни разу не искала у меня поддержки. Это с ней впервые. У меня обрывается сердце.

— Все хорошо, все будет хорошо, — шепчу я, поглаживая ее по голове.

Она вся дрожит, и ее сердце бьется с такой силой, что я чувствую это даже сквозь одежду.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Я должна отсюда уехать! — в панике шепчет она. — Сейчас же! Скорее увези меня отсюда! Я тебя умоляю!

— Ты босая, — напоминаю я ей. — Я принесу тебе…

— Нет! — вскрикивает она, и я вижу, что ее истерика нарастает, как прилив, грозя выйти из-под контроля. — Я должна немедленно отсюда уехать.

— Понял, — говорю я и смотрю на Бутча, который настороженно наблюдает за нами из своей корзинки, очевидно, понимая, что у Либби что-то вроде нервного срыва.

Я открываю дверь, и она морщится от струящегося снаружи света. Как я и подозревал, она уже давно не выходила не то что на улицу, но даже в сад.

Она делает глубокий вдох и смотрит на внешний мир, а затем косится через плечо на мир внутренний. Она осторожно делает шаг за дверь, морщась теперь уже из-за холодных каменных плит под ногами.

— Тебе… — начинаю я, протягивая ей руку.