Танцы. До. Упаду. Истерический любовный роман

Она кликнула мышкой, и на экране появилась отрезанная голова с застывшими сгустками крови и алчно выпученными глазами. Очередной бредовый проект ее прежней шефини, над которым она работала в поте лица и в результате приобрела ментальный понос. И кому только пришла счастливая мысль выпустить детскую книжку о приключениях отрезанной поездом головы, которая весело катится по рельсам и любуется окрестностями?

Оставшиеся у нее рисунки Ядя собрала в компактный файл и месяц назад разослала вместе со своим резюме в разные издательства, фирмы по графическому дизайну и рекламные агентства. Может, удастся найти хоть какую-нибудь работу? Деньги подруг, увы, закончились, и страшно подумать, что будет завтра.

Честно говоря, у Яди было ощущение, что они с Готей живут исключительно по инерции. Сын у нее замечательный… Он никогда ни о чем не просил, и если бы она регулярно не листала его школьный дневник, ей бы и в голову не пришло, что у восьмилетнего мальчика могут быть такие расходы. Она давно уже перестала верить, что государство гарантирует ее ребенку бесплатное образование, но, тем не менее, волосы на ногах вставали дыбом.

«Понедельник: посещение этнографического музея. Просьба сдать 15 злотых».

«Вторник: урок музыки, стоимость занятий за четверть — 25 злотых. Внесите, пожалуйста, деньги до конца недели».

«Среда: обязательная прививка от желтухи. Поскольку вакцинация в этом году не оплачивается из фондов здравоохранения, просим заплатить 49 злотых».

«Дирекция школы просит приобрести для детей дополнительную спортивную обувь для уроков физкультуры на открытой спортивной площадке».

«В ноябре мы идем на спектакль «Сорбкушка-Насёдушка», цена билета 22 злотых»…

Отлично, придется, по-видимому, заложить собственную почку.

Ядя проверила почту. Разумеется, ноль ответов на ее предложения. До сих пор был только один звонок. Какой-то псих предложил ей устроиться к нему на работу и сразу же уволиться. Обещал отстегнуть за это тысячу злотых. На Ядино удивленное «Что?!» он пояснил: если бы ему удалось найти десять желающих, то Биржа отстала бы от него и прекратила присылать безработных. Мол, ему невыгодно брать кого-либо на законных основаниях, но если Ядя захочет подработать «по-черному», по расценкам для неквалифицированной бедноты из Бангладеш, то, конечно, можно и поговорить.

Итак, во всей Варшаве не нашлось никого, кому нужны ее знания, талант и образование. Не светила ей также и досрочная пенсия, несмотря на то что десять лет каторжных работ у Леди Ботокс можно приравнять к расчистке завалов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке — год за три, проще говоря.

Вот идиотка, проторчала столько лет в этой конуре, а ведь могла бы купить несколько гектаров бросовой земли и заняться сельским хозяйством — там неплохой пенсионный фонд. Еще бы и безвозвратную ссуду выудила у Евросоюза. Разводила бы, к примеру, кастрированных бизонов или, еще лучше, разбила бы экспериментальную плантацию марихуаны. Но нет, она не занялась сельским хозяйством, поскольку не обнаружила в себе деловой жилки. Впрочем, Сарра, вплотную столкнувшаяся с принудительными лесопосадками, утверждает, что любовь к земле не окупается. По крайней мере, при существующей налоговой системе…

Ядя вздохнула так трагически, что Готя, сидевший на своей подвешенной под потолком кровати, любовно прозванной ими обоими нарами, рассыпал каштаны, с которыми играл. Они раскатились во все стороны, словно в подтверждение законов Мерфи. Как известно, они не распространяются на молодых, красивых и богатых. «Зато я идеальный объект для этих чертовых законов», — подумала Ядя и зажгла маленькую лампочку на компьютерном столике (он же обеденный и он же письменный стол, за которым Готя делал уроки). Крохотную каморку залила волна густого теплого света. Стало немного уютнее. Надо сказать, Ядя из кожи вон лезла, чтобы придать своей квартирке без элементарных удобств вид домашнего гнезда. Единственное, что ей удалось, — это впихнуть все необходимое для жизни на минимальную площадь. Через полгода проживания здесь она открыла для себя поразительную вещь: человек может обойтись без прихожей, душевой кабины, спальной и без минимального личного пространства. Когда она погружалась в депрессию — бездонную, как колодец, — Готя предлагал им обоим ослепнуть, и тогда никто не будет видеть, что делает другой. По его мысли, тогда у них будет «почти как в нормальных семьях, где каждый сидит в своей комнате». Пожалуй, короткое слово «почти» здесь было главным…

Ядя, однако, старалась не сдаваться. Есть масса людей, которым вообще некуда деться. Бывали дни, когда она благодарила судьбу за свою крохотную квартирку. Например, когда смотрела по телевизору репортаж о Чечне или выжженном войной Ираке.

— Я пожарю тебе блины, — вдруг заявила она, почувствовав внезапный прилив энергии.

Готя, выросший на полуфабрикатах и бутербродах, взвизгнул от радости:

— Супер! А ты не устала?

От этого «Супер!» Яде будто током прошило мозг. Она вдруг осознала, что ее собственный сын считает чудом то, что в других семьях является самым обычным делом. На минуту она ощутила себя очнувшейся от белой горячки алкоголичкой, которая, наконец, вспомнила, что у нее есть ребенок, и принесла ему кусок хлеба. Воображение нарисовало Готю, прижимающего к груди корочку, как самое большое сокровище.

«Какая же из меня мать?» — подумала она. Чувство вины душило ее так, что перехватило дыхание.

— Или нет, я запеку курицу! Или сделаю сдобный пирог! — все более запальчиво выкрикивала Ядя, чтобы заглушить сидящего в ней скептика, скрипучим голосом повторяющего: «К черту, к черту, к черту все, хватит!»

Густав наблюдал за матерью со стоическим спокойствием. Он знал: Яде нужно дать время, чтобы она сама притормозила. Но когда она, вместо того чтобы сбавить обороты, принялась вытаскивать из шкафчика наполовину проржавевшие кастрюли и противни, он моментально вмешался:

— Эй, эй, у нас проблема, мам: нет духовки…

— Что? — Ядя оторвала взгляд от груды кухонного хлама.

— У нас нет духовки, чтобы что-то испечь.

— Действительно, — согласилась она, и фьюююю… из нее вышел воздух.

А ведь она так хотела (и была готова) самоотверженно исполнить свой долг: сделать какую-нибудь чертову кулебяку с капустой и грибами или любое другое трудоемкое блюдо, имеющееся в репертуаре каждой уважающей себя матери-полячки. Месила бы и месила это тесто израненными руками в сомнамбулическом воодушевлении до тех пор, пока не свалилась бы от изнеможения…

В тот вечер они так и не поели на ужин блинов, потому что, как только первая порция теста шмякнулась на сковородку, раздался громкий стук в дверь.

За дверью стояли Уля и Сарра с глуповатыми улыбками на устах, что предвещало — бог знает по какой причине — чудесный вечер.

Сарра держала в руке пачку конвертов:

— Ты не берешь с коврика почту? Может, там что-то важное…

Важное? Ядя не питала иллюзий. Наверняка очередные рекламные листовки. Эти агенты только и думают, как бы выудить у нее последний грош.

— Важное — это повестка-предупреждение от судебного пристава. Но прежде чем это произойдет, я собираюсь под чужим именем удрать на Балеарские острова. Ладно, входите.

Еще не так давно мамины подруги казались Готе ангелами-спасителями. Но с некоторых пор каждый их приход приводил к тому, что на следующее утро Ядя страдала от похмелья.

— Вы снова будете пить? — деловито спросил мальчик с ходу.

— Господи, да у этого ребенка не глаза, а рентген, — охнула Сарра, ткнув локтем свою спутницу. — Ну, скажи что-нибудь.

— Почему я? — запаниковала Уля.

— Потому что у тебя трое детей, и ты знаешь, как отвечать на трудные вопросы.

— Ну, ладно… похоже, дружочек, что так.

Подмигнув Готе, она вынула из пакета бутылку водки и подрумяненную курицу.

— Неплохо, — резюмировала Ядя, а тем временем Уля продолжала кокетничать с ее сыном.

— Ох, у нас еще есть малиновый сироп и соус табаско. В притоне, где пьют, такого не точно найдешь. Ешь давай курицу, я только что приготовила.