Магический код

Иван в ответ только покачал головой и уронил ее на сложенные на столе руки.

— Ванечка… — Заботливая Маруся легонько дотронулась до его плеча.

Он поднял на нее мутный взгляд. В голове мелькнула туманная мысль о том, что напрасно он так злится на этих добрых и милых людей, что ничего плохого они ему не сделали, совсем наоборот, пытаются помочь, успокоить, довести до номера… Только — какого черта?

— Видите ли, Маруся… Пардон, Наташа… Я хоть и пьяный сейчас, наверное, но до номера, поверьте, уж как-нибудь доберусь сам… Так что вы идите, а я здесь еще немного посижу, на воздухе… Подышу… Мне очень сильно подышать хочется, понимаете?

Маруся понимала. Она вздохнула и посмотрела на Жени-ка. Женик в ответ только руками развел, предоставив супруге самой разруливать ситуацию. Маруся снова вздохнула и поднялась:

— Ладно, Иван. Только вы уж не забудьте, что у вас завтра автобус… И пожалуйста, не нужно больше пить…

— Хорошо, мамочка, — хмыкнул в ответ Иван и, поймав в темноте, поднес к губам Марусину руку с тонкими аристократическими пальцами, унизанными перстнями. Ткнулся сомкнутыми губами и добавил: — Вы не подумайте, я не алкоголик какой-нибудь… Просто сегодня… Это все она, Верка… Эх, черт бы ее побрал! Ванечку маленького…

Маруся смотрела с жалостью, хотя во взгляде ее однозначно читалось — не такой уж ты и маленький, Ванечка, по крайней мере, самогон жрешь совсем не по-детски… Иван махнул рукой — что толку объяснять сейчас, да и ни к чему все это. Выпрямился, попытался сделать максимально осмысленное выражение лица и проговорил почти трезвым голосом:

— Вы идите. А за меня не беспокойтесь. Со мной все в порядке будет. Я немножко воздухом подышу и спать пойду. Приятно было с вами познакомиться…

— Ладно, — решила Маруся. — Я вам завтра на всякий случай в шесть утра позвоню, чтоб вы не проспали.

Иван кивнул, пожал протянутую руку Женика, еще раз приложился губами к аристократичной ручке Маруси. Проводив их взглядом, снова уронил голову на сложенные на столе ладони, чувствуя, что в желудке начинает твориться неладное, и уже проклиная себя за эту последнюю… шестую… седьмую… рюмку турецкого самогона. Поднявшись, все такой же нетвердой, пошатывающейся походкой он обогнул уже пустые столики возле сцены и направился вдоль бортика бассейна к небольшой уютной рощице, нетронутому уголку дикой природы на территории отеля, как раз между теннисным кортом и волейбольной площадкой.

Погулял в рощице минут пять, глубоко вдыхая влажный вечерний воздух, прислушиваясь к пению цикад и пытаясь различить в нем отголоски мотива из фильма «Кабаре»… Вот ведь как все смешалось, и Верка, и девчонка эта с пляжа, и эти две танцевальные лесбиянки из Парижа, вот ведь как все сразу навалилось… А ведь так спокойно эти две недели прошли, так замечательно, и вдруг под конец — на тебе, Иван, все оптом и сразу… Как же разобраться-то со всем этим, чтоб с ума не сойти? Иван обхватил ствол дерева неизвестной игольчатой породы, прислонился к нему лицом и вдыхал его дурманящий хвойный запах. Так бы и стоять — до утра, до завтрашнего вечера, до самого конца жизни, и вдыхать хвойный запах, и слушать пение цикад, не обращая внимания на то, что оно так подозрительно смахивает на песню из кинофильма… Нет ведь, не получится. Рано или поздно кто-нибудь отдерет его от этого милого сердцу игольчатого дерева, какой-нибудь очередной обыкновенный турецкий полиглот в форме охранника, все с той же вежливой улыбкой на лице… И попробуй объясни ему, что у тебя жизнь не сложилась, что в этой жизни для тебя нет ничего дороже и роднее, чем этот ароматный хвойный ствол, и что расставаться с ним тебе совсем не хочется. Не поймет ведь. Скажет — с жиру ты бесишься, дорогой и уважаемый русский турист Иван. Как же это, скажет, жизнь у тебя не сложилась, если имеешь ты крышу над головой, и любимую работу, и приличную зарплату, которой не только на кусок хлеба с маслом хватает, но и на покупку заморских автомобилей и заморских туров… А то, что на душе у тебя хреново, русский турист Иван, так это просто тебе сегодня меньше пить надо было. Так что расцепи свои белы рученьки и отойди по-хорошему от игольчатого дерева, перестань его к себе прижимать так интимно… Если уж тебе интим нужен, так ты к Байраму обратись, он тебе устроит…

— Пить, говоришь, меньше надо было? А, ладно, — вздохнул Иван, обращаясь к воображаемому турецкому полиглоту в форме охранника. — Черт с тобой. Тебе все равно не понять. Не понять…

Отцепившись от дерева, он побродил еще некоторое время по рощице, послушал песни цикад. Тропинка вывела его снова к площадке со сценой — здесь уже не было ни души, официанты собирали столы и стулья, громоздя их друг на друга, изредка обмениваясь репликами на турецком. Пройдя стороной, Иван остановился у бассейна, присел на корточки, зачерпнул воды в горсть и умыл лицо. Легче не стало — хлорка, она и есть хлорка, хороша для борьбы с микробами, но никак не с похмельным синдромом и уж тем более не с душевной болью, воспоминаниями, одиночеством… Ну, зато уж микробов на лице точно никаких не осталось — хоть какая-то польза. Сияя продезинфицированным мокрым лицом, он обогнул бассейн и решил-таки подняться в номер, чтобы принять теплый душ, собрать наконец в чемодан шмотки и попытаться уснуть, по привычке утешая себя мыслью о том, что если ему это удастся, то можно будет храпеть сколько душе угодно и никто не станет пинать тебя в бок… Да, в одиночестве есть свои прелести, с этим не поспоришь.

Он направился было к лифту, но, вспомнив о зеркальной поверхности стен, сразу же повернул к лестнице — только этого ему сейчас не хватало для полного счастья, любоваться отражением своей мокрой, стерильной и пьяной физиономии. Восемь коротких лестничных маршей — не дистанция для бывшего спортсмена. Чемпиона области, кстати, по спортивному плаванию. Бывшего. В заплыве на пятьсот метров. И неоднократного призера — на всех прочих дистанциях.

Первые три лестничных марша и правда дались ему на удивление легко. А вот между четвертым и пятым он внезапно застрял и опустился прямо на ступеньку, повесив голову между коленей и обхватив ее ладонями. Нет, подумалось с тоской, как ты не пытайся убежать от себя, все равно сам себя рано или поздно догонишь и поймаешь… Не уйдешь от себя далеко, не спрячешься. Это только кажется, что маячит свет в конце туннеля, а на самом деле в конце каждого туннеля — тупик. Вот и сейчас — очередной тупик, между четвертой и пятой лестничной площадкой, в гостинице, за тысячи километров от дома — напрасно он думал, что здесь тупиков не бывает, напрасно ехал в такую даль, надеясь вырваться наконец из замкнутого круга…

Вот ведь как обернулось. Иван сидел, низко опустив голову, ощущая над собой всю тяжесть оставшихся над головой шести этажей, и тяжесть темного неба, усыпанного незнакомыми турецкими звездами, и тяжесть каждой этой звезды в отдельности. И ужасно хотелось поддаться этой тяжести, чтобы она наконец раздавила его под собой, впечатала в землю, чтобы он смог наконец забыть и про Верку, шалаву распоследнюю, и про то, что эта Верка сделала с его жизнью, а самое главное — забыть про Ванечку, про Ванечку маленького… Эх, голова-головушка, что ж ты враз так потяжелела, что и не поднять тебя, никак не поднять… Вот ведь, оказывается, как вышло — думал душ принять, шмотки в чемодан собрать, похрапеть всласть на одинокой постели. Нет, Иван Ламихов, модный дизайнер из российской глубинки, не для тебя все эти простые человеческие радости. Сиди тут теперь всю ночь, зажатый в капкане лестничной клетки, и держи на своих плечах оставшиеся шесть этажей и небо вместе со звездами, как какой-нибудь одинокий и пьяный греческий Атлант. И думай, думай, думай о своей глупой, бессмысленной жизни, и ищи всю ночь в этой глупой жизни хоть какой-нибудь жалкий смысл… Тысячу раз прав был любимый писатель Милан Кундера, назвав легкость бытия невыносимой. Наверное, остается только смириться с этим и жить дальше, больше уже не надеясь ни на какой волшебный луч света в темном царстве, выражаясь словами другого, не очень любимого, но уважаемого писателя…