Шесть месяцев спустя (ЛП)

Я не хочу делать это. Всё, чего я хочу, — это сделать всё возможное, чтобы быть новой версией меня, той самой, о которой они так долго мечтали. Возможно, они думают, что я наконец со всем разобралась. За исключением того, что я даже не могу вспомнить своё место на четвертом уроке по тригонометрии.

— Я думаю, со мной что-то не так, — признаюсь я, потому что больше нет смысла ходить вокруг да около.

Мама поворачивается первой, меж ее бровей появляется морщинка. Папа следует за ней, и его улыбка быстро увядает, когда он понимает, что я не шучу.

Они смотрят на меня с выражением всё возрастающего страха, который, вероятно, является отражением моего собственного. С тех пор как увидела пустой дом Миллеров, я была напугана до смерти. И я знаю, что сейчас выгляжу именно так.

***

Четырьмя часами позже я привязана к креслу в тестовой комнате в больнице, в которой остро пахнет дезинфицирующими средствам. Больничная одежда царапает мою кожу, несмотря на то, что я стараюсь не шевелиться, как они и просили.

— Ты отлично держишься, Хлоя! — уверяет меня тонкий голос из динамика. — Всё хорошо?

— Я в порядке.

Абсолютная ложь. Всё не в порядке. Каждый раз, когда вы проводите четыре часа, получая уколы и проколы, в то время как на вас надета больничная, хлопающая на ветру одежда, ничто не может быть в порядке.

По крайней мере, в этой тёмной машине никто не придёт светить мне фонариком в глаза или задавать те же самые пять вопросов, которые до этого мне задавали десять докторов и медсестёр.

Чтобы уберечь себя от неприятностей, я начинаю мысленно составлять список. Нет, с моим зрением всё в порядке. Нет, я не хочу спать. Нет, меня не тошнит. Нет, у меня ничего не болит. Да, у меня есть некоторые проблемы с памятью. Папа и я начали сочинять песню об этом после четвёртого человека, но мама бросила на нас взгляд, после которого могли увянуть даже вечнозелёные растения, так что мы перестали.

Сканирующее устройство скрежещет и гудит вокруг меня. Я стараюсь не думать об этом. Вместо этого я думаю о том, должна ли я была рассказать им всю правду. А именно сказать, что я не помню последние полгода, о которых теперь имею весьма смутное представление.

— Мы закончили, — говорит голос из динамика, и затем поддон, на котором я лежу, выезжает из машины.

Отсюда они направляют меня в другую комнату, где я жду в одиночестве, по меньшей мере, год. Возможно, даже два.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает мама, когда заходит. — Я знаю, мы не должны были ходить в кафетерий. — Она выглядит так, будто плакала всё то время, что я проходила МРТ.

— Всё нормально, — говорю я. — Я не умираю, ты знаешь.

— Конечно, я знаю, что ты не умираешь.

Стоя сзади неё, папа закатывает глаза и делает жесты руками, которые ясно дают понять, насколько она в порядке.

— Контрабанда, — говорит он, бросая мне шоколадный батончик.

— Ты мой герой. — Я отрываю обертку и откусываю полбатончика одним махом. — Умираю с голода.

— Джордж, она не должна есть, — строго говорит мама.

— Знаю, — говорю я с набитым шоколадом ртом. — Я такая бунтарка. Сначала шоколадный батончик…

— А затем она будет грабить банки, — заканчивает папа моё предложение.

Мама сопит, скрещивая руки на груди.

— Это не смешно.

Но на самом деле смешно. Вскоре мы все смеёмся. Я думаю, они оба купили его. Думаю, они абсолютно уверены, что я больше не боюсь.

Невролог, который забрал данные моего МРТ-сканирования, заходит, сжимая в руках результаты. У него самые длинные и тонкие пальцы, которые я когда-либо видела, и усы, которые кажутся заточенными, как карандаш. Я не могу не думать о том, что он был бы идеальным диснеевским злодеем.

— Хорошая новость в том, что я не вижу сотрясения, — начинает он. — Твой рентген выглядит абсолютно нормальным, Хлоя.

Очевидно, стресс держал меня в напряжении всё это время, потому что через минуту после того, как я слышу слова «абсолютно нормальный», я падаю на подушку, будто мои кости расплавились.

Но облегчение длится недолго. Я приподнимаюсь на локтях, хмуро глядя на него.

— Постойте. Тогда что со мной не так?

Доктор качает головой, будто он вынашивает что-то в своем уме. Мои родители ёрзают на своих стульях. О, нет. Я знаю этот взгляд. Я также знаю, что у моих родителей есть много информации об истории моего психического здоровья.

Доктор прочищает горло и смотрит в мою карту.

— Твои родители рассказали мне, что у тебя были проблемы с паническими атаками. Чуть меньше года назад?

— Да, у меня были панические атаки. Но я не начинала теряться во времени.

Никто не говорит. Они все просто смотрят на меня этим заботливым, обеспокоенным взглядом. Тем самым взглядом, которым на меня смотрели дети в школе, когда меня забрали на скорой помощи после первой панической атаки.

Я расстроено трясу головой.

— Я не сумасшедшая.

— Никто этого не говорит, — возражает папа.

Мама молчит.

Доктор надевает выражение нейтрального сострадания, которое они, вероятно, разливают в бутылки или продают в виде таблеток во все медицинские школы.

— Доктора не любят использовать слово «сумасшедший».

Да, они не любят использовать его с людьми, которые, по их мнению, сумасшедшие.

Он прячет мою карту под подбородком и выглядит задумчивым.

— Хлоя, стресс может проявить себя сотнями разных способов, и последствия вполне реальны. Так как ты учишься в старших классах, ты находишься в поворотной точке своей жизни, и это создает давление. Я думаю, тебе необходимо найти способы, чтобы справиться с этими проблемами.

Невероятно. Я не помню последние шесть месяцев, и этот доктор, этот высококвалифицированный профессионал хочет похлопать меня по руке и сказать, что у меня стресс? Он всё говорит и говорит, но я не слушаю. Могу лишь думать о своей медицинской карте, о разделе про панические атаки, который останется со мной до конца жизни.

Я вдыхаю и почти могу почувствовать запах хлорки из бассейна, в первый день, когда это произошло. Всё должно было быть нормально. Я имею в виду, да, у меня были проблемы. Мое свидание на дому провалилось, я завалила первый из двух тестов по истории, но это было мелочью. Это не было трагедией.

Каждая девочка из моего класса проплыла свою дистанцию, кроме меня. На половине обратного пути я почувствовала, как всё моё тело скрутило от жгучей боли в груди. Я упала в агонии, судорожно взмахивая руками по поверхности воды. Нашей учительнице по физкультуре, миссис Шумахер, пришлось вытаскивать меня из бассейна, и я кричала как банши. Так больно мне было.

Они растянули меня на холодном цементном полу за трамплином для прыжков, и я смотрела на капающую с купальников воду, уверенная, что умираю.

Я не умерла. Однако, в конечном итоге, провела несколько месяцев, получая психиатрическое лечение и короткую звездную роль в светской хронике Риджвью Хай.

— Хлоя, ты понимаешь, что сказал доктор? — спрашивает мама, прерывая моё путешествие по закоулкам памяти. Её голос надтреснутый и напряженный, как и её улыбка.

Я заставляю себя кивнуть, и все кивают со мной, глядя со странным облегчением. Они что, ожидали, что я скажу «Нет»? Возможно, брошусь кричать или нечто подобное?

Доктор протягивает моей маме чеки и провожает меня до двери. Отец пожимает ему руку.

— Доктор Киркпатрик говорит, что сможет втиснуть её в свой график приёма сегодня же.

— Мы поедем к ней прямо сейчас, — обещает папа.

Глава 6

Я читала, что во время сеанса терапии анализируется всё: от стула, который ты выбираешь, до времени, которое тебе необходимо, чтобы ответить на вопрос. Так что теперь, вместо того чтобы сфокусироваться на реальных проблемах, я задаюсь вопросом, говорит моя поза о расслабленности или о нарушениях и потенциальной социопатии.