Дыхание судьбы

В течение нескольких недель, на время помрачения сознания, они были словно канатоходцы, танцующие на канате страсти, который связывал их с жизнью. Вокруг них ничего не существовало. Все было просто, потому что оба были в чужой стране, вдали от дома и родных, и у них не было времени узнать друг друга лучше. Интересно, научились бы они ценить друг друга, если бы обстоятельства сложились иначе? Ведь они были так похожи. И у нее, и у него в глубине души зарождался один и тот же гнев, яростный у Андреаса, более потаенный у нее, и они были одинаково пылкими и гордыми натурами.

Они расстались без всяких объяснений, она уехала в Венецию, он, вероятно, в Баварию, разошлись так же, как и познакомились, под воздействием неподвластных им сил. Он исчез, не оставив о себе никакой информации, но она не забыла о нем. Она знала, что никогда его не забудет, но с течением дней воспоминание о нем стиралось, словно обжигалось в печах, которые поглотили все ее внимание. И теперь, когда он снова неожиданно возник в ее жизни, Ливия чувствовала себя растерянной. Испытает ли она то же головокружение? Будет ли вынуждена вновь подчиниться этой неумолимой силе? Теперь она должна была увидеть в нем не только мужчину, но и прежде всего конкурента.

Она лихорадочно пыталась понять, откуда Андреас мог узнать о красной тетради. Ведь она была так осторожна, постоянно меняла тайник, и при каждом возвращении домой проверяла, не обнаружил ли его кто-нибудь. Как она могла совершить такую непростительную ошибку? Если Марко говорил правду и Андреас похитил формулу, все ее старания сводились к нулю, и будущее их мастерских было поставлено под угрозу, поскольку чиароскуро представляло основу их возрождения. Но самым ужасным было то, что она оказалась недостойной доверия своего дедушки.

— Вот! — воскликнул Марко, раскинув руки театральным жестом.

Не сводя глаз с бокала, стоявшего на скромной витрине, Ливия молча обогнула венецианца. Натянутый бархатный шнур не давал посетителям возможности приблизиться к экспонату ближе, чем на метр. Она без колебаний отвязала его и подошла к хрустальному бокалу.

— Дай мне твой платок, — велела она Марко.

Ливия приблизила лоскут красного шелка к бокалу, и тот слегка изменился в цвете, затем резко убрала ткань, и он вновь приобрел свой естественный цвет. Затем она постучала ногтем по поверхности, и хрусталь отозвался чистым звуком сопрано.

«Господи, спасибо!» — с облегчением мысленно воскликнула она. Андреас попытался им подражать, но потерпел неудачу. Она изначально знала, что состав баварского хрусталя отличается от муранского, поэтому формула должна быть значительно изменена, но то, что она увидела, окончательно успокоило ее. К тому же ему не удалось создать образец, который мог бы хранить в себе свет и видоизменять цвета, в чем и состояла загадочность чиароскуро.

Теперь, когда Ливия успокоилась, она дала волю своему гневу. Как он смел так с ней поступить? Он что, с самого начала использовал ее? Нет, это невозможно. Он даже не знал о существовании ее тайны. Она никогда с ним об этом не разговаривала, как, впрочем, и ни с кем другим. Красная тетрадь была душой мастерских Гранди, а о душе не говорят просто так. Должно быть, он обнаружил ее случайно, ведь именно такие случайности, как правило, переворачивают жизнь. Было ли это судьбой или злым роком, но Андреас Вольф украл тайну Гранди, и, как оказалось, он напрасно рисковал быть проклятым. Гранение было безупречным, и Ливия узнала качество изящной гравюры в сантиметр высотой, украшавшей одну из граней, но стеклодел упустил главное, и его бокал был лишен той мистической сущности, которая превращает простой предмет в произведение искусства.

Когда она подняла глаза и встретилась взглядом с Андреасом, стоявшим по другую сторону витрины, ее сердце вздрогнуло так, словно по нему ударили кулаком.

Он совсем не изменился. В своем темном костюме он был так же великолепен, как и в то время, когда был простым немецким солдатом, проигравшим позорную войну. Стоя неподвижно, с бледным лицом, он смотрел на нее с серьезным видом, но она слишком хорошо его знала и понимала, что он не так безразличен, как хочет казаться. Он знал, что виноват, знал, что побежден, но не опускал взгляда. Он ждал от нее вердикта, и эта дерзкая гордость не могла не вызвать в ней восхищения.

Марко стал рядом с ней, сжав кулаки, его тело нервно вытянулось вперед.

— Это тот самый подлец, да? — проворчал он. — Я выволоку его вон с выставки, но сначала как следует отделаю. Мало ему не покажется…

— Успокойся, Марко! — вполголоса бросила она, подняв руку, чтобы не дать ему пройти.

— Но, послушай, ты же не оставишь это просто так! Этот гад украл у нас чиароскуро.

Разъяренная Ливия воспользовалась своими несколькими дополнительными сантиметрами роста, чтобы посмотреть на него свысока. Ей не хотелось повышать голос, и она сделала над собой усилие, чтобы взять себя в руки.

— Нет никакого «нас», Марко. Сколько раз тебе можно это повторять? Мы оба из Мурано, но я — Гранди, а ты — Дзанье. Я не нуждаюсь в твоей помощи, чтобы уладить свои дела. Понятно?

Ее взгляд метал молнии, а решимость была такой, что Марко Дзанье опешил. Убедившись, что он не будет ничего предпринимать, она снова повернулась к Андреасу. Он стоял на том же месте, с опущенными руками.

Она вспомнила, как отзывалось ее тело на невероятные ласки, которые дарили ей эти волевые руки. В течение нескольких месяцев, пока он вызывал в ней взрыв желания, ее существо было полно этим одиноким и ожесточенным мужчиной.

Несколько минут назад Ливия боялась их встречи, но теперь, увидев его, она чувствовала себя удивительно спокойной. Глядя на него, она понимала, что в ее жизни всегда будут возникать тревожащие и опасные сердечные перипетии, что в любви невозможно почивать на лаврах, и нужно постоянно проверять себя. Она была уверена лишь в cristallo, который спас ее, когда она, будучи ребенком, неимоверно страдала, и только он пронесет ее через грядущие испытания и радости.

Она не считала, что Андреас предал ее, завладев тайной Гранди, поскольку лишь муранский мастер может предать другого стеклодува из Венеции, но он украл частичку ее души, и этого она никогда не сможет ему простить.

Толпа гудела вокруг них, но Ливия не слышала ни голосов, ни других звуков. Ей казалось, что она в одиночестве стоит напротив него. Когда она подняла бокал обеими руками, то удивилась его весу, но настоящий хрусталь всегда был тяжелее венецианского.

Она покрутила его в руках, погладила ровные грани, коснулась пальцем гравюры обнаженной женщины, в совершенстве выполненной Андреасом Вольфом, одним из самых талантливых мастеров своего поколения. Ей не нужно было его спрашивать, она и так знала, что он думал о ней, работая один в своей мастерской. Она не испытывала от осознания этого никакой гордости, поскольку выросла среди мастеров-художников и знала, что такое муки творчества, когда стираются границы между реальным и воображаемым, и все становится одновременно настоящим и выдуманным, вечным и мимолетным. У нее было странное ощущение, что этот сверкающий хрусталь отражает в себе ее потребность в богемском гравере, и она понимала, что этот мужчина навсегда останется частью ее жизни, но теперь он принадлежит прошлому.

Ее гнев развеялся, оставив после себя горько-сладкую грусть. Она не злилась на Андреаса, потому что он обладал способностью к страданию, которая сама по себе формировала характер человека. К тому же она была ему благодарна за то, что он вернул ее к жизни, когда она уже считала себя мертвой. Только благодаря ему она стала той женщиной, которая теперь спокойно стояла перед ним, держа бокал в руке.

И когда она снова встретила его взгляд, подняла руки плавным жестом и разжала пальцы. Бокал разбился о каменный пол на тысячу осколков, которые ярко заблестели в лучах света.

В ту же секунду со всех сторон послышались крики. Собралась толпа. Охранник в униформе с золотыми пуговицами устремился к Ливии и схватил ее за руку. Он был растерян и озирался по сторонам, словно умоляя прийти ему на помощь.