«Голубые Орхидеи»

— Боже, Вэл, — задыхаясь от слез, пробормотала она.

— Орхи, — выдохнула Валентина. У них больше не было слов, они просто сжали друг друга в объятиях, обе дрожали.

— Прости меня, прости, — плакала Орхидея, уткнувшись головой в плечо Валентины. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Кит не слышал, что ответила Валентина, да ему и не надо было слышать… то, как сестры прижались друг к другу, слезы, бегущие по их щекам, были вполне ясным ответом.

Кит почувствовал, что и его глаза наполняются влагой.

Две недели спустя отложенная премьера «Доктора Живаго» состоялась, все тысяча пятьсот мест театра «Ледерер» были заняты, и больше ста входных билетов продано.

Джоу Донован сидел в четвертом ряду, слушая увертюру к «Доктору Живаго», почти потонувшую во взволнованном гуле премьерной публики. Что за премьера! Каждому пришлось пройти через приборы для обнаружения металла. Все журналы, телеграфные агентства, программы телевидения и бульварные газеты прислали своих представителей. Около двухсот охранников и полицейских стояло в партере, на балконе и около сцены на случай новых беспорядков.

— Чертовски жарко, — приглушенно сказала рядом с ним Рита Доуэрти. — Можно подумать, что тут разреженный воздух. Я слышала — люди платили по две тысячи долларов за билет спекулянтам. Даже мэр Динкинс не смог достать дополнительных билетов.

— Да, — Донован вытянул шею, чтобы посмотреть на Пичис и Эдгара Ледерер, подходящих к своим местам в первом ряду.

Все было непредсказуемо. Такой драмы, которая случилась две недели назад, не происходило в американском театре со времен гибели Линкольна. Четырнадцать человек получили ранения, шестеро из них достаточно серьезные, и были госпитализированы. В том числе, брат Валентины Михаил Сандовский, перенесший восьмичасовую операцию, во время которой чуть не умер.

А убийца… женщина! Боже, что за невероятная история! После трехдневного пребывания в блоке интенсивной терапии она умерла. Отпечатки пальцев не дали никакой информации. Никто не знал, кто она и, похоже, никогда и не узнает.

Огни в зале стали гаснуть. Занавес волшебным образом взлетел вверх.

— Боже мой, — прошептала Рита, затаив дыхание.

Публика раскрыла рот от изумления и разразилась шквалом аплодисментов. Декорация представляла собой великолепный, белый с золотом бальный зал. Стены его были обиты парчой, а высокие колонны, казалось, были сделаны из каррарского мрамора. Канделябры поблескивают как ограненные бриллианты, разливая вокруг свет. Женщины в атласных бальных платьях и мужчины в военной форме или фраках кружатся под звуки вальса Штрауса.

Остановленное во времени мгновение блистательных минувших царских дней.

— Прекрасно, прекрасно, — шептала Рита, уже плененная фантазией.

Два часа спустя исполнители выходили на аплодисменты. Сначала кордебалет под восхищенный свист, затем Вайнона Райдер, Орхидея и другие исполнители второстепенных ролей под бурные аплодисменты.

Наконец, Валентина за руку с Патриком Суэйзи вышла вперед и сделала реверанс, а он поклонился.

Публика неистовствовала. Аплодисменты усиливались криками и свистом. Валентина и Суэйзи встречали аплодисменты лучезарными улыбками, а затем Патрик поклонился Валентине, отступив назад.

Служитель вынес на сцену огромную корзину, полную голубых орхидей. Он протянул ее Валентине, но она отбежала назад и вывела Орхидею из ряда исполнителей.

— Автор этого мюзикла — Орхидея Ледерер, — сказала она в микрофон своим глубоким грудным голосом, — и, по счастливому стечению обстоятельств, — моя любимая сестра. Снова раздался гром аплодисментов, затем гул поднимающихся со своих мест пятнадцати сотен человек. Люди аплодировали Орхидее и Валентине стоя.

Овация продолжалась и продолжалась.

Улыбающиеся губы Валентины задрожали, она явно пыталась скрыть волнение. Орхидея плакала не таясь. Публика кричала все громче, выражая свою любовь, это был один из тех редких, незабываемых моментов в истории Бродвея, из которых рождались легенды.

Внезапно Орхидея протянула руку к корзине с цветами и подхватила горсть голубых орхидей. Она посмотрела на Валентину и бросила цветы в зал. Какая-то девушка взвизгнула и бросилась ловить цветы.

Усмехнувшись, Валентина тоже взяла гореть орхидей и бросила их в первый ряд Пичис и Эдгару.

Голубые Орхидеи снова вместе.

На следующее утро Джина и сенатор Уиллингем завтракали в небольшой квартирке Джины на Манхеттене. По столу были разбросаны остатки их завтрака в южном стиле, а на полу валялись газеты, открытые на театральных разделах.

Все рецензии восторженные, даже Клайва Барнза.

Валентину называли звездой первой величины, Орхидею — новым и одним из самых ярких бродвейских драматургов.

— Прочти еще раз, Чарли, — попросила Джина, поднимая «Нью-Йорк пост» и протягивая ее жениху.

Сенатор подмигнул и прочел требуемое предложение вслух в третий раз.

— «Рыжеволосая танцовщица кордебалета Джина Джоунз привлекла внимание публики своими гибкими движениями и яркостью исполнения». Тебе нравится, дорогая? Мне — очень.

— Звучит как музыка для меня, — вздохнула Джина. — Я так долго и упорно к этому стремилась. Мне было интересно, способна ли я сделать это, — и сделала! Я хочу весь год участвовать в шоу, Чарли, просто, чтобы доказать, что я действительно добилась чего-то на Бродвее. Но потом… — Джина опустилась к нему на колени и обвила его шею руками. — Уделю время на то, чтобы родить ребенка.

— Только одного? — проворчал Уиллингем, пытаясь скрыть охватившее его глубокое волнение.

Джина усмехнулась.

— Одного? А сколько ты хочешь, Чарли? Давай начнем не слишком стремительно. Я уже не так молода, как была когда-то, — поддразнивала она, — и намерена еще потанцевать. Я и мой танец — мы идем в комплексе.

— Как пожелаешь, дорогая, — радостно согласился Уиллингем. — Только давай завтра же поженимся.

Михаил Сандовский парил где-то между сном и бодрствованием, единственное, что он ощущал, — маленькую крепкую ладонь, сжимавшую его руку.

Он чуть не умер. Пуля прошла в нескольких миллиметрах от позвоночника и пробила толстую кишку. Он ослабел… ужасно ослабел. На его теле появились новые шрамы. Но это совершенно не имело значения.

Он услышал, как зазвонил телефон на тумбочке у кровати.

— Мики, — прошептала Орхидея, почти не отходившая от него, разве только на спектакли. — Я возьму трубку.

Он услышал, как она сняла трубку и ответила:

— Это что, шутка?

Михаил взял трубку и с изумлением услышал знакомый голос президента Горбачева, хвалившего его за службу Советскому Союзу. Он помог спасти жизнь человеку, игравшему большую роль в развитии дипломатических связей между СССР и Соединенными Штатами.

— Я предоставлю вам по праву заслуженный длительный отпуск до полного выздоровления, — продолжал президент, — а также постоянную должность в посольстве в Вашингтоне, если захотите.

Михаил в полном замешательстве повесил трубку. Как все изменилось! Ему даже не нужно становиться невозвращенцем.

— Михаил, — дрожащим голосом прошептала Орхидея. — Тебе придется… Я хочу сказать… ты не должен возвращаться в Россию?

— Я остаюсь, — хрипло ответил он. — Я хочу заняться бизнесом, связанным с ночными клубами… местом под названием «Орхидеи».

Несколько дней спустя Эдгар и Пичис в своих апартаментах в отеле «Пьер» читали газеты о новом идущем с аншлагом на Бродвее мюзикле «Доктор Живаго» и потрясающе интересную статью Джоу Донована в журнале «Пипл», фотография которого была помешена на обложке.

Эдгар, выразительно жестикулируя, разговаривал по телефону со своим юристом, а Пичис листала толстый выпуск «Нью-Йорк таймс».

Здесь была помещена статья о недавнем назначении Роберта Ловелла послом в Советский Союз.