Любовь в ритме танго

Ведь я стремилась именно к этому, говорила я себе по дороге домой. Теперь я хотела другого — настоящей любви, чистого чувства, растворяющего в себе желания. Я шла, вспоминая имена прежних поклонников, которых бросила. Мною овладел страх, что я теряю приоритеты в жизни. Передо мной вдруг открылась другая жизнь, не та, которую я знала до сих пор. Это был самый сильный вызов изо всех вызовов, которым я не подчинилась раньше, теперь я поняла, что, возможно, долгое время ошибалась. Что было у меня в прошлом? Враждебная действительность, где я постоянно искала средство, чтобы обезболить мои раны, теперь я должна позволить себе погрузиться в новую реальность с головой, понять, каково это — любить и быть любимой. Я больше не хотела быть несгибаемой женщиной, без тихой надежной гавани и поддержки, которая всякий раз старалась с головой уйти в работу. Я никогда не чувствовала себя такой уставшей, такой подавленной от проделанной работы. Я видела белую простыню, белейшую, гладкую, возможно, все еще теплую, на ней не было ни единого шва, ни одной складочки, она выглядела новой. Мне казалось, что в этом мягком мире из белой ткани не может случиться ничего ужасного, ведь такой лоск не мог быть результатом действия щелока.

Я вышла за Сантьяго замуж, но я никогда не любила его по-настоящему, этого никогда не было. Я любила иначе, больше всего любила саму себя, но при этом я любила себя недостаточно. Я любила отсутствие проблем, этот бесконечный штиль. Наша жизнь текла спокойно, казалось, этому вялому благополучию не будет конца, мы словно шли по накатанной колее, ровно и медленно. Мне казалось, что я еду на велосипеде по очень гладкому асфальту, мои бесчувственные ноги нажимали на педали без усилия, я легко двигалась вперед. Вокруг меня витала удушливая паутина, невидимая, но дурно пахнущая, мои руки лежали на металлическом руле, поэтому я не могла зажать нос. Я наслаждалась этим безветрием, я нуждалась в нем, наверное, поэтому я смешивала его с понятием покоя. Но я не старалась тянуть одеяло на себя, мне не казалось, что я принесла ради него в жертву свое прошлое. Тогда мне было трудно, а теперь в моей жизни более не было ни споров, ни слез, ни страхов. Теперь больше не было пытки телефоном, который слишком часто звонил, а теперь не звонил вовсе, прекратилась пытка ужином, потому что мой муж, в отличие от других мужчин, никогда не смотрел на других женщин, когда был со мной, и пытка думать о возможной потере, потому что я была уверена, что не могу потерять Сантьяго, ведь это никогда не входило в его планы, закончилась пытка обольщением, потому что он был невероятно хорошо воспитан для того, чтобы пытаться воспитывать меня, и пытка дурными инстинктами, потому что рядом с ним я была сама собой. Время шло так быстро, так глупо, как будто ничего не происходило, до того дня, пока без предварительного уведомления он не похитил меня, тогда же он начал говорить о свадьбе. И я согласилась, мы начали смотреть квартиры, мебель, ходить в банки, которые предоставляют ипотечные кредиты. Все ночи, прежде чем уснуть, я спрашивала себя, все ли у меня хорошо, и каждое утро, просыпаясь, я отвечала себе, что да, потому что со мной все было замечательно, я была в покое. Теперь я была уверена, что не совершаю ошибки.

Я превратилась в обыкновенную женщину, как говорится, в кого-то в высшей мере сильного и настоящего. Я решила, что у нас нет денег, чтобы купить дом, и отказалась меняться на шале на окраине города. Я прошла все этажи в одном мадридском доме, поднялась по восьмидесяти метрам ступеней, потом десять метров по коридору, на Диас Порльер, доме, находящемся почти на углу с улицей Листа. Фасад дома был очень хорошо освещен, здесь было центральное отопление, хотя и очень страшный лифт, квартиры отдавались по дешевке — 34 000 песет в месяц в 1983 году, это была настоящая находка, так говорили. Я успокоила хозяина, заключила договор, выбрала строительную артель, договорилась с рабочими, нарисовала для Сантьяго полдюжины планов. Я точно все рассчитала, купила материалы, выбрала всё вплоть до модели ванны и жила нескольких месяцев в безумии цен, чисел, доставок, рекламы, сроков и платежей. Сносила с надменной стойкостью разговоры штукатура, парня из Парлы, который мне очень нравился, так сильно, что я чувствовала себя, словно передо мной был не человек, а сломанный семафор, не пропускающий меня вперед. Когда все работы по дому закончились, я почувствовала себя очень хорошей хозяйкой и была очень довольна и горда собой.

Теперь, когда у меня больше не осталось нерешенных дел, пришло время примерить белое платье, и тут на меня напала ужасная тоска. Две последние недели заставили меня вспомнить худшую из зим моей жизни, так что я опять начала делать глупости. Сначала я позвонила Агустину, а трубку на другом конце провода подняла девушка. Я растерялась, потому что не знала, его ли теперь этот номер. Я даже не была уверена в том, что та женщина, которую я услышала, находится в его доме, ведь прошло три года после того, как мы последний раз с ним виделись. Потом позвонила в Hamburger Rundschau, их старый номер, конечно, не изменился, и дала последнее объявление, потому что Фернандо все еще жил в моем сердце. Временами память о нем колола меня в сердце, как портниха иголками, которыми прямо на мне наметывала шлейф.

Я собиралась проститься с одиночеством. Один раз подруги согласились пойти в японский ресторан, тогда мы очень много выпили. Больше пить они не хотели, так что мне пришлось сесть в машину, а, въезжая на Колон, я повернула и проехала на улицу Гойи, изо всех сил борясь с собой, потому что у меня было ужасное желание отправиться на поиски мужчины, причем любого, который мне понравится, который позовет меня от первой стойки первого бара, большой или маленький, красивый или уродливый — мне было все равно. Важно одно: мужчина, с которым я могла бы поговорить без стеснения. Я очень быстро доехала до улицы Диас Порльер, почти на углу с Листа, удачно припарковалась, открыла дверь ключом в первый раз, потому что до сих пор лишь изредка посещала мой новый дом, в часы работы привратника, и поднялась на лифте на пятый этаж. На этаже пахло свежей краской и лаком, мебель была составлена в кучу, что-то завернуто в целлофан. Все эти старые вещи стояли вплотную к девственно-белой стене, закрытые от солнца двумя старыми дорожными одеялами, словно я сама их заставила смотреть на неменяющийся пейзаж этого домашнего храма — белого, сырого, невероятно чистого.

— Твой муж был очень странным человеком, бабушка, живым и мертвым одновременно, — доверилась я, не глядя ей в лицо. — Я очень горжусь тем, что я твоя внучка.

Пока я разматывала самое маленькое кресло, вспомнила, как в последний раз смотрела на него тем утром, когда вошла бабушка и прервала мои размышления.

— Что ты делаешь здесь, Малена? — спросила она меня.

— Ничего. Просто смотрю на тебя, бабушка.

— Это не я.

— Конечно, это ты. Я всегда видела тебя с завитыми волосами.

Я подумала, что бабушка снова рассердилась, но она не стала ворчать, только еще сильнее обняла.

— Твой отец никогда тебе не рассказывал ничего об этом, правда? — сказала она, наконец, а я покачала головой. — Ну тогда не говори никому о том, что знаешь, не рассказывай никому, даже твоей сестре. Запомнила? — бабушка сделала паузу и посмотрела на меня. — Это не очень важно, особенно теперь, это очень старая история, но в любом случае…

Тут я решилась попросить у бабушки эту картину. Я сказала ей, что мне бы хотелось иметь эту картину, и она мне ее подарила. Когда папа пошел нас искать, бабушка сказала ему в присутствии меня и Рейны, что если она умрет раньше, чем я покину дом, то она бы хотела, чтобы он сохранил эту картину для меня, и чтобы передал ее мне, когда у меня появятся собственные стены, где я смогу ее повесить. Потом, прощаясь, бабушка сделала кое-что более важное: с редким проворством она протянула руку и сжала мою ладонь. В другой ее руке был маленький ящичек из серого картона, вроде футляра для драгоценностей, который она мне протянула. Я не хотела открывать подарок, пока не останусь одна. Внутри оказалось два земляных ореха в скорлупе — наиболее старые и ценные из сокровищ.