Что я сделала ради любви

Поэтому она позволила всем своим чувствам отразиться на лице.

Толпа затопила тротуар. Защелкали затворы камер. Непрерывно трещали вспышки.

Брэм снова заговорил, перекрывая шум:

– Все вы знаете, что три месяца назад мыс Джорджи поженились в Лас-Вегасе. Но вот чего вы не знаете…

Она понятия не имела, что он задумал, и ей было безразлично. Пусть мелет все, что придет в голову. Всякая ложь будет на его совести.

– …Вы не знаете того, что мы стали жертвами пары коктейлей, сдобренных наркотиками, и что до памятной вечеринки мы люто ненавидели друг друга. С тех пор нам пришлось изображать влюбленных.

Джорджи вскинула голову. Может, она ослышалась? Брэм готов стоять на крыльце «Айви», разоблачая их заговор?!

Оказалось, что так оно и есть. Он рассказал все – в сжатой форме, разумеется, – не упустив ни единого факта, даже гнусной сиены на пляже.

Она рассматривала его решительно выдвинутый подбородок и невольно вспоминала постеры с великолепными киногероями, что висели на стене его офиса.

Папарацци привыкли чаще иметь дело с ложью, чем с правдой, и не поверили ни единому слову.

– Решили навешать нам лапши на уши, верно?

– Ничего подобного, – покачал головой Брэм. – Джорджи вбила себе в голову, что отныне должна вести честную жизнь. Должно быть, насмотрелась ток-шоу Опры [29].

– Джорджи. Это вы подбили Брэма на такое?

– Нет, конечно!

Они нападали, как стая шакалов, трусливых и злобных, но Брэм сумел перекричать всех:

– Отныне мы говорим вам только правду, но не рассчитывайте, что станем исповедоваться как на духу. Мы скажем вам только то, что хотим сказать, даже если возникнет необходимость продвигать картину и нам понадобится реклама. Что же до будущего этого брака… Джорджи хочет уйти от меня. А я люблю свою жену и из кожи вон лезу, чтобы уговорить ее передумать. Пока это все, что вам удастся услышать от нас обоих. Понятно?

Репортеры буквально обезумели. Каждый старался протолкнуться вперед. Брэму каким-то образом удалось отшвырнуть двоих. При этом он обнимал Джорджи так крепко, что оторвал от земли и она потеряла один из шлепанцев. Швейцару удалось открыть дверь машины, и Джорджи скользнула внутрь.

Отъезжая, Брэм едва не задавил двух фотографов, повисших на капоте.

– Не желаю больше слышать ни слова о скрытых мотивах, – прорычал он. Мрачная физиономия и угрожающие нотки в голосе не оставляли места возражениям. – Собственно говоря, я вообще не желаю разговаривать.

Что же, ее это устраивает, тем более что она вообще не знает, что сказать.

Целая кавалькада машин проводила их до дома. Брэм открыл ворота пультом, промчался к гаражу и выключил зажигание. Тишину в машине нарушало только тяжелое дыхание Брэма. Он открыл «бардачок» и вынул DVD.

– Вот поэтому я не смог прийти к тебе раньше. Вот это еще не было готово. Я хотел отвезти тебе сегодня. – Он положил диск ей на колени. – Посмотри его, прежде чем станешь принимать глобальные решения относительно нашего будущего.

– Не понимаю. Что это?

– Полагаю… можно сказать, что это… мое любовное послание тебе.

Он вышел из машины.

– Любовное послание?

Но Брэм уже исчез за углом дома.

Джорджи взглянула на диск и прочла надпись: «Скип и Скутер, уходящие под землю».

«Скип и Скутер» закончился на сто восьмой серии, но на диске было отмечено, что это сто девятая серия.

Прижимая DVD к себе, Джорджи скинула второй шлепанец и босиком побежала в дом. У нее не хватило терпения возиться со сложным оборудованием в кинозале, поэтому она отнесла импровизированное любовное послание наверх и сунула в DVD-плейер в спальне Брэма, а сама уселась на кровати, обхватила руками колени и с сильно колотящимся сердцем подняла пульт.

Сначала она увидела две пары маленьких ножек, шагающих по яркой зелени газона. На одних были черные лакированные тупоносые туфельки и кокетливые белые носочки. Другие были обуты в блестящие черные «оксфордские» туфли со шнуровкой, над которыми нависали обшлага черных брюк. Наконец ноги остановились и повернулись к кому-то, кто стоял сзади.

– Папа… – прошептала малышка.

Джорджи поежилась.

– Ты сказала, что не будешь плакать! – свирепо прошипел мальчик.

– Я не плачу, – пропищала девочка. – Я хочу к папе.

В кадр вошла третья пара туфель. Черных, мужских, узконосых.

– Я здесь, солнышко. Нужно было помочь твоей бабушке.

Джорджи вздрогнула, когда в кадре появилась мужская рука. На безымянном пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо. Рука сжала ладошку девочки.

Ее лицо крупным кадром. Похоже, ей лет семь-восемь. Светлые волосы обрамляют ангельское личико. На шейке поблескивает тонкая жемчужная нить. Девочка одета в черное бархатное платье.

Камера отъехала. Мрачный мальчик приблизительно того же возраста взял мужчину за другую руку.

Вид сзади: высокий худой мужчина и двое маленьких детей бредут по ухоженному газону на фоне тенистых деревьев. Снова деревья. Какие-то камни.

Крупный план.

Это не камни.

Кладбище?

И неожиданно экран заполнило лицо мужчины – Скипа Скофилда. Он был старше, более представителен и очень ухожен, как все Скофилды. Короткие волнистые волосы, черный костюм от дорогого портного, респектабельный темно-красный галстук и белоснежная сорочка. Глубокие борозды скорби рассекают красивое лицо.

Джорджи недоверчиво покачала головой. Не может же он…

– Я не хочу, папа! – вскрикнула девочка.

– Знаю, милая.

Скип подхватил дочь одной рукой, а другой обнял худенькие мальчишечьи плечи.

«Это ситком! Ему полагается быть смешным!» – хотела за вопить Джорджи.

Теперь все трое стояли у свежевырытой могилы. На заднем фоне маячили друзья и соседи, тоже в черном. Мальчик уткнулся лицом в пиджак отца.

– Я уже скучаю по маме, – пробормотал он.

– Я тоже, сынок. Она так и не узнала, как сильно я ее любил.

– Нужно было сказать.

– Я пытался. Но она мне не верила.

Священник начал заупокойную службу. Голос показался Джорджи знакомым. Она прищурилась.

Конец церемонии. Крупный план гроба. Пригоршня земли, разбившейся о полированную крышку. Три большие пушистые гортензии.

Скип. Рядом с ним священник, который не имел права играть эту роль.

– Мои соболезнования, сын, – произнес он, похлопав Скипа по спине.

Крупный план: Скип и двое рыдающих детей. Одни у могилы. Скип падает на колени и прижимает ребятишек к себе. Глаза зажмурены от боли.

– Слава Богу, – выдыхает он. – Слава Богу, что вы у меня есть.

Мальчик внезапно отстраняется. Мстительная ухмылка. Злые глаза.

– Только вот нас у тебя нет!

Девочка подбоченивается:

– Мы воображаемые, ты забыл?

– Мы дети, которых ты мог бы иметь, если бы не был таким идиотом!

Джорджи еще ничего не успела понять, но дети уже исчезли. Мужчина совсем один. Измученный. Отчаявшийся. Он вынимает из венка гортензию и подносит к губам:

– Я люблю тебя. Всем сердцем. Это навсегда, Джорджи.

Экран темнеет.

Джорджи долго сидела, не в силах пошевелиться. Наконец опомнившись, она вскочила и вылетела в коридор. Ну и ну! Такого она не ожидала!

Она скатилась вниз, помчалась по веранде, по дорожке, ведущей к гостевому дому. И сквозь стеклянные двери увидела Брэма. Он сидел за письменным столом, глядя в пустоту. Когда она ворвалась в комнату, он словно взметнулся из-за стола.

– И это – любовное послание?! – завопила она.

Брэм нерешительно кивнул. Лицо его было бледным как полотно.

Она уперла руки в бока:

– Ты меня прикончил?!

Брэм с трудом сглотнул: очевидно, язык ему не повиновался.

– Ты… же… не думала… что я прикончу себя?

– И мой отец! Мой собственный отец хоронил меня!

– Он хороший актер. И… и поразительно порядочный тесть.

Джорджи скрипнула зубами.

– Я заметила пару знакомых лиц в толпе! Чаз и Лора…