Лизонька и все остальные

и из Москвы. Везли Нюру на машине, но только до ограды кладбища, дальше машины не пускали. Дальше на руках. Но то ли народ пошел хлипкий, то ли Нюра отяжелела, но команду несущих пришлось менять трижды. А это, значит, трижды вязать полотенца на рукава. Ниночка нервничала – не хватит материи. Как раз тогда был по всей стране дефицит полотенечного, хорошо, что магазин это понимал и дефицит продавали в нужном количестве по «мертвой справке», как и тюль, между прочим. Сама же эта продажа совершалась в отделе для новобрачных. Как говорится, что ни сделает дурак… Ниночка не выдержала в магазине, стала возмущаться дурью, но, честно говоря, никто ее не понял. Чего ты, тетка, шумишь, если все тебе продают? Лизонька потом стала ее успокаивать: ну, привыкли люди, привыкли. «Мы, мама, удивительно привыкаемый народ. Мы – убиквисты». – «Народ-идиот», – сказала Роза. Леля подняла бровки до самых корней своих седеющих волосиков. «Ваш народ, конечно, лучше?» – «Что значит мой?» Леля плечиками дернула. «Ты что, тетушка, антисемиткой стала, что ли?» – «Нет, это ты про наш народ такое говоришь!» – «Так я тоже ваш народ, не знала, что ли?» – «Но у меня, например, за мой народ гордость!» – «Ну и зря. Чем гордишься-то?»

Это на похоронах! А люди, которые чужие, ушки топориком подняли, вникали с чувством. Чего это родственники тихо лаются? Наследство делят? Господи, какое наследство! Нюра – голь перекатная, одни пустые баночки из-под заморских штучек-дрючек оставила. Интересно, банки сама выела или они ей уже пустые достались? – задавали себе вопрос люди. Поминали Нюру хорошо. Не оставила она после себя злобы, сказала одна старушка. Это дело сейчас редкое, мало кто злобы не оставляет, уйти – уйдет, а злоба так никуда после него и не девается. Мы ею дышим. У! Милая! Оттого и живем так, что злобой дышим… А у Нюры в хате хороший дух… Чистый…

Так было вчера.

Сейчас же на кладбище шли медленно, налегке и освобожденно. Копытила костылями дорогу Женька, как выяснилось в дороге – Евгения Харлампиевна.

– Это все равно стрезва не выговорить, – сказала Роза.

– Ну так зови просто – тетка Женя, – миролюбиво предложила Харлампиевна. – А смолоду звали Жекой. Жека, Жека… Как собаку.

– О! – тут же влезла Анюта. – И я так буду вас звать: Жека Лампьевна.

Лизонька двинула дочь по загривку. Но надо же! Так ее и стали звать, сначала в шутку, а потом пошло-поехало. Во всяком случае, пока добрели до могилы, Жеку Лампьевну уже утвердили окончательно.

– Вы не обижаетесь? – спросила Лизонька.

– Наоборот… Рада. Нравится… Отчество, действительно, не для языка, а так получилось покороче… А Жека – вроде молодость. Колюня ваш, между прочим, иногда вообще называл меня Жекс. Я ему… что я, парень? А он мне: Жекс – имя будущего. Железный комсомол страны. В конце века только такие имена и будут. Никаких там Вань, Коль… Жекс, Фарб, Макс, Юкс… И начнет придумывать, и начнет…

– Мне нравится Жекс, – сказала Анюта. – Я буду вас звать Жекс.

Но это уже не прижилось. Так оно в жизни