Волк в капкане (СИ)

Доктор, у которого к халату был прицеплен бэйдж «Дитер Аккерманн» пристально посмотрел Отто в глаза. Ромингер ответил таким же внимательным взглядом. Врач и спортсмен тут же поняли друг друга — Отто уяснил, что этого доктора обмануть будет непросто, но можно попробовать договориться по-хорошему. Врач увидел, что юнец категорически не согласен терять шансы за медаль из-за такого пустяка, как черепно-мозговая травма. Ладно, это мы еще посмотрим. С виду похоже, что досталось ему капитально.

— Как ваше имя? — начал доктор. Он знал имя спортсмена, и спрашивал исключительно для того, чтобы понять, насколько сильны посттравматические изменения сознания и есть ли признаки амнезии.

— Отто Ромингер.

— Где и когда вы родились?

— 30 марта 1966 года в Берне, Швейцария.

— Ваш возраст? С точностью до месяцев, пожалуйста.

Простой вопрос неожиданно поверг Отто в состояние ступора. Он никак не мог подсчитать. Прошла почти минута, прежде чем он смог сказать:

— Двадцать один год и… и… восемь… нет, семь… нет, правильно, восемь месяцев.

— Какое сегодня число?

— Восемнадцатое ноября. — Это Отто сказал уверенно — на стене висел календарь с пластиковым квадратиком для даты.

— Год?

— Восемьдесят… седьмой. — чуть менее уверенно, потому что года на календаре не было.

— В каком городе вы находитесь?

Пауза.

— Гармиш-Партенкирхен. Германия.

— Квадратный корень из 144?

— Четырнадцать.

Причем тут корень? Отто наизусть знал все квадраты до двадцати и несколько — до сотни, но сейчас ошибся и сам не заметил.

— Что сегодня было? Соревнования?

— Да. Нет… Тренировка. Контрольная тренировка.

— Ваш стартовый номер?

— Двадцать три. Доктор, я в порядке, у меня просто немного болит голова, мне трудно сосредоточиться.

— Скажите «девочка, собака, зеленый»

— Девочка, собака, зеленый.

— Назовите трехзначное число.

— Пятьсот тридцать девять.

— Его же в обратном порядке.

— Пятьсот… нет… я не помню.

(«Ха, надо было сказать пятьсот пятьдесят пять!»)

— При падении теряли сознание?

— Нет.

— Тошнота, рвота?

— Нет.

— Головокружение?

— Нет.

— Слабость ощущаете?

— Нет.

Доктор Аккерманн устало снял очки:

— Молодой человек, я работаю невропатологом уже тридцать четыре года. Из них двенадцать обслуживаю спортивные федерации, в том числе FIS. Вы можете отрицать все симптомы, но, во-первых, я вам не верю, а во-вторых, есть объективные признаки травмы, которые у вас налицо, и в-третьих, я не ветеринар, чтобы ставить диагноз, не задавая вопросов. Не надо мне врать. Не люблю, когда меня держат за деревенского мясника-недоучку.

Отто совершенно забыл, что хотел договариваться по-хорошему, теперь вспомнил:

— Извините, доктор. Жаль, если у вас сложилось такое впечатление. Слабость есть, головокружение тоже, остального нет. Я, может быть, немного выдаю желаемое за действительное. Мне просто непременно нужно участвовать в соревнованиях послезавтра.

— У вас точно есть сотрясение мозга, причем, как минимум, средней степени тяжести. Я склоняюсь к тому, что вы нуждаетесь в стационарном обследовании.

Карие с зеленоватыми вкраплениями глаза спортсмена чуть прояснились от страха:

— Очень прошу вас, если можно, давайте без стационара. Я… должен вернуться в свой отель. Это очень важно. Правда.

— Назовите три слова, которые я просил вас сказать две минуты назад.

— Девочка… — Отто замолчал, морща переносицу. — Еще два, да?

— Час с момента травмы прошел? Нет? Хорошо, полежите вот здесь. Я вернусь через сорок минут.

Отто устроился на низкой, застеленной простыней кушетке и тут же выключился, провалился в глубокий сон.

На стадионе Рене потребовалось несколько минут, чтобы выяснить, что произошло. Ей помогли ребята-спортсмены, которые к этому моменту уже кое-что знали. На месте они развернули небольшую дискуссию насчет того, сильно ли травмировался Отто. Сначала решили, что нет, потому что сам съехал к финишу (оставалось-то метров четыреста) и потом сам шел к машине. Но кто-то уточнил, что Ромингер выглядел при этом «краше в гроб кладут» — бледный до зелени, несфокусированный взгляд куда-то в астрал, кровь на стартовой майке, и его поддерживали под руки Регерс и кто-то из техников. И шел он не к какой-то машине, а к машине скорой помощи. Пока они обсуждали, Флориан Хайнер лично сходил в строение, отведенное для организаторов гонки, и узнал, куда уехала скорая. Рене осталось поймать такси и поехать в ту клинику. На стойке информации она выяснила, что Отто еще у врача. Внутрь ее не впустили, предложили подождать в вестибюле. Она села в кресло и приготовилась ждать. Она избегала Отто и вчера вечером, и сегодня утром, не зная, что теперь ей делать, как теперь все между ними будет. Но случившееся перечеркнуло ее обиду. Теперь ее волновало только, что с ним, сильно ли он разбился.

Ей пришлось ждать больше полутора часов. Наконец вышел Регерс, увидел ее, кивнул, но не подошел сразу — он был с кем-то из врачей. Рене напрягла слух, стараясь услышать, о чем они говорили:

— Лично я считаю, что он не сможет выходить на старт. Если ваш врач подпишет ему допуск…

От сердца отлегло — если бы он так сильно пострадал, как она боялась, они не обсуждали бы допуск к соревнованиям. Наконец, Герхардт подошел к ней:

— Не смертельно. Сотрясение мозга, куча ушибов и растяжений, но держится хорошо.

— Он выйдет?

— С минуты на минуту. Подписывает отказ от госпитализации под свою ответственность. В отеле его осмотрит Джероса — это врач сборной. Он и решит, что дальше. Но лично я не сомневаюсь, что твой дружок Джеросу обработает в два счета.

Для Регерса это было исключительно длинной и ужасающе культурной речью, без единого неприличного слова, но с Рене у него так уж повелось, с тех пор как Отто отрекомендовал его как аристократа духа. Она принимала все это как должное и очень удивлялась, когда при ней кто-то начинал обсуждать самого Регерса, его лексикон и манеры, а так же мать и прочих ближайших родственников.

Отто вышел в холл через несколько минут. Он держался прямо и уверенно, но Рене хватило одного взгляда, чтобы понять, что ему очень плохо. Она бросилась к нему навстречу:

— Отто!

Он обнял ее, прижал к себе, сказал:

— Все нормально, малыш. Пойдем.

— Обопрись на меня. — Рене подставила ему плечо, но он обнял ее за талию:

— Не надо, я могу идти.

— Я вызвал такси, — сказал подошедший Герхардт. — Пошли. Как тебе удалось уболтать этого Аккерманна? Он вышел и сказал, что намерен тебя госпитализировать.

— Он надолго уходил. А я спал. Когда он вернулся, мне стало лучше, я его убедил, что со мной лучше не связываться, и вспомнил про зеленого песика.

Рене в ужасе посмотрела на него. Заговаривается, бредит?

— Про какого песика? Ты в неадеквате! — возопил Регерс. — Черт, я так и знал!

Отто ухмыльнулся:

— Да не пугайся так. Он меня просил повторить три слова: девочка, собака, зеленый. А через несколько минут попросил вспомнить эти слова. А я только девочку запомнил.

— Ясное дело, ты у нас спец по девочкам.

— А ты хотел бы, чтобы я был спецом по песикам? Да еще и зеленым?

Они сели в салон кремового мерседеса-такси — Отто и Рене назад, Регерс на переднее сиденье. По пути Отто обнимал Рене, она положила голову ему на плечо. В отеле их ждал доктор Джероса, официальный врач швейцарской сборной. С ним разговор оказался неожиданно коротким:

— Мой коллега доктор Аккерманн считает, что у вас сотрясение средней степени тяжести, и я подтверждаю его диагноз. Позволить стартовать с таким диагнозом я просто не имею права. Не говоря уже об ушибах… Я снимаю вас со старта. Тренер, кого планируете выставить на замену?

— Соревнования послезавтра, — сказал Отто. — Доктор, очень вас прошу, давайте пока не будем принимать решений. Я успею отлежаться.

Доктор Джероса несколько секунд смотрел на него в раздумье. Наконец, кивнул: