Гобелен

– Ты смотришь на фото? Это мой жених. Он в плену в Германии.

Он не знал, что сказать.

– Боже, как я ненавижу их! – воскликнула она. – Откуда мне знать, что они делают с ним? А здесь было тоже страшно: после полуночи нельзя выходить – могут застрелить; газа и электричества почти не было, мы жгли газеты, чтобы согреться. Мы так голодали, держали цыплят на чердаках, чтобы иметь немного яиц… а предатели ели в ресторанах. Я их тоже ненавижу.

У нее был хрипловатый голос. Он слушал, не вдумываясь в слова, завороженный ее голосом, теплым днем, новой страной, прекрасным городом.

– …из гестапо доносились вопли. Авеню Фош, 74. Мне приходилось проходить мимо по дороге на работу. Эти несчастные… Их отправляли в Германию с товарной станции под Парижем. Было слышно, как кричат люди в вагонах. Сначала ловили евреев, а потом всех подряд.

– Я еврей, – сказал Хенк.

– Я католичка. Ну, мы все молимся одному Богу.

Она кивнула на фото.

– Я молюсь за него каждый день. Знаешь, если бы не фото, я бы забыла, как он выглядит. Я не видела его пять лет.

– Пять лет, – повторил Хенк.

– Да, и я была ему верна, но это так долго, так долго.

Она была молода, может быть, лет двадцати трех. Девушка сидела на кровати, откинувшись на подушки в свежих наволочках. В ее глазах он увидел чистоту и откровенное желание. Для него это тоже было долгое время после Лондона. Неделя за неделей, и каждый день – зрелище кровавой смерти…

Он улыбнулся и подошел к кровати. У нее на платье были петельки и пуговицы спереди. В четыре руки они расстегивали их. Две шелковые полоски упали на пол следом за парой деревянных башмаков. Ему почудился запах персиков, сладкий аромат травы и лета, когда он обнимал ее.

После, когда он встал, она спросила его:

– У тебя есть девушка дома?

– Нет.

– А если бы она была и поступила так же, как я, тебе бы это не понравилось?

Странный вопрос! И он вспомнил свою мать и Поля.

– Нет. Это было естественно и хорошо.

– Ты прав… Я люблю Андре, и это не имеет к нему никакого отношения… Ты смотришь на часы. Тебе надо уходить.

– Да. Я должен встретиться в шесть.

– Ты помнишь, как мы шли сюда?

– О, я хорошо ориентируюсь.

– Тогда ступай.

В городе было почти тихо. На западе небо было розовым, как внутренность раковины, а вокруг лежала голубоватая дымка. По дороге Хенку попадались сожженные танки или перевернутые немецкие машины с разорванными флагами.

Он был полон радости, которую ему подарила девушка, счастлив, что увидит Поля, что идет по нормальной улице среди невооруженных людей. Он слегка напевал себе под нос. И в этот момент раздался выстрел. Затем второй.

Пуля ударила Хенку в грудь, он схватился за нее обеими руками.

«О нет! – пронеслось в голове. – Так не может быть… когда я только что… когда все так хорошо… Я… Генри…»

Красные буквы, образующие его имя, заплясали перед глазами.

«Не я… Мне так много надо…» Хенк упал.

Поль, который стоял за мешками с песком в холле отеля, поджидая Хенка, взглянул наверх и увидел снайпера за парапетом. Он видел, как шел ничего не подозревающий Хенк, и, не думая о себе, побежал ему навстречу. Он почувствовал, как обожгло плечо, но продолжал бежать, бежать к тому месту, где лежал Хенк. Но было поздно; Поль встал на колени и заплакал.

Печальная новость пришла, когда Шерманы обедали. Хенни была вместе с ними. Они только сели за стол, когда в дверь позвонили. В комнату вошла взволнованная горничная:

– Телеграмма. Кто-то из семьи должен расписаться.

Билл Шерман сразу встал. Женщины потом говорили, что они поняли сразу, в чем дело. Им не надо было слышать тяжелые медленные шаги Билла, поднимающегося по лестнице, или видеть его посеревшее лицо.

Несколько раз он пытался выговорить страшные слова – и не мог. Ли, Хенни и молодая горничная смотрели на него.

Наконец он произнес:

– Может быть, мы пойдем и сядем.

Ли подскочила и выхватила телеграмму. Муж подхватил ее, когда она падала. Она кричала и отбивалась:

– Это не правда, я не верю. О, Боже мой. Бог бы не допустил, чтобы это случилось, почему Бог позволил это, это не правда…

– Хенк? – прошептала Хенни.

– Нет! – кричала Ли. – Не верь, Хенни, это ложь, ложь, ложь…

– Это правда, – сказала Хенни. – Да, это правда. Я ждала этого. Так же, как его отец. Войны забирают наших мужчин. Да, да.

Она закрыла лицо руками.

Нора, молоденькая горничная, испугалась и начала причитать:

– О, мистер Шерман, что нам делать?

На крики Ли прибежала повариха и тоже начала рыдать:

– Мистер Хенк… я давала ему сладости после школы. Мистер Хенк.

– Надо врача, – быстро сказал Билл. – Моей жене нужен врач. И Хенни тоже.

Хенни продолжала сидеть закрыв лицо руками, не произнося ни слова.

– Вызовите врача, пожалуйста.

Жуткие крики Ли были такими громкими, что их было слышно на улице.

– Я хочу умереть! Дайте мне умереть, слышите? Оставьте меня в покое!

Билл подхватил ее и потащил на кровать.

Когда врач дал ей сильное успокоительное, они с Биллом спустились к Хенни, которая тихо сидела с Норой. Билл подошел к ней и взял за руку.

– Я не хотел пренебрегать вами, но мне пришлось позаботиться сначала о Ли. Дорогая Хенни, – сказал он, – жизнь плохо обходится с вами последние годы.

– Есть еще несколько миллионов, к которым она тоже плохо относится.

– Вы никогда не плачете? – мягко спросил он.

– Никогда. Не знаю, почему я не могу плакать.

– Я дам вам лекарство, которое поможет вам заснуть, – сказал доктор.

– И вы оставайтесь здесь, – сказал ей Билл. – Я буду рядом, если что-то понадобится.

Выходя из дома, доктор сказал:

– Интересно, как по-разному реагируют люди. Как это ни странно, Ли оправится быстрее Хенни.

– Она намного моложе.

– О, не поэтому. Она не держит в себе. Нельзя все держать внутри.

Двое мужчин стояли и смотрели на улицу, по которой пожилая чета выгуливала большого белого пуделя и играли две маленькие девочки в клетчатых платьях. А в это время люди убивали друг друга по другую сторону океана – полное безумие!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Прошло больше года после окончания войны, когда наконец Поль вернулся домой. Это время он провел в разоренных районах северной Франции в качестве добровольного помощника. Последним впечатлением от Европы были разрушения в Гавре, где немцы в ярости от поражения взорвали железнодорожные пути и доки. Но среди руин, казалось, теплилась надежда на новую, счастливую жизнь. Америка, которая помогала Европе во время войны, предоставляла помощь и теперь.

Сама Америка, как заметил Поль, процветала. Покупали автомобили, дома и одежду. Деньги начали циркулировать так же быстро, как кровь по артериям.

Мариан сменила свой дом в Палм-Бич на больший, со множеством фонтанов, испанской черепицей и королевскими пальмами. Она объяснила, что сезон теперь удлинился и многие из-за недоступности Ривьеры приобрели привычку проводить время во Флориде.

Она явно готовилась к его приезду: купила новую одежду, заказала роскошный обед, расставила цветы в каждой комнате. Но Поль почувствовал за этой праздничностью скрытое беспокойство. В ее вопрошающих глазах застыло страдание. «Ты снова покинешь меня? – спрашивала она. – Могу я положиться на тебя?»

Он ответил на ее невысказанные вопросы:

– Хорошо вернуться.

И, оглядев комнату, он почувствовал, что его приветствуют даже вещи: хрустальная лошадь, подаренная Йахимом, книги, фотографии родителей в резных рамах из орехового дерева.

– Ты переделала рамы!

– Тебе нравится?

– Прекрасно, Мариан. Ты все сохранила прекрасно. Как всегда.

– Так ты действительно рад вернуться домой?

– Конечно. Рад быть здесь и остаться здесь. Легкая удовлетворенная улыбка тронула ее губы, и через минуту она мягко сказала: