Мелькнул чулок

Но сегодня Энни не могла отрицать очевидного. Насилие растерзало не только ее тело, но и душу. Торжествующая в своей несправедливости жестокость сжимала ее в своих тисках. Уверенность в том, что окружающий мир вовсе не враждебен ей, разбилась в прах. Гневные внутренние голоса звучали в ней, они то спорили и мучали ее, то пытались успокоить боль, причиненную ей злом. Энни не знала, как ей жить дальше с этим отвращением и сознанием беспомощности, она не могла смириться с ролью жертвы.

Энни терзалась так, пока боль, лекарства и усталость, слившись воедино, не побороли мятежный мозг. Так ничего и не решив, она заснула.

Она не сознавала, что именно сейчас ее душа, ее личность метались на границе двух дорог, столь непохожих одна на другую. Одна – продолжение спокойной, размеренной жизни, которую вела Энни после смерти отца, другая – незнакомая, опасная, по которой должна идти женщина, а не та жизнерадостная девчонка, какой она была до сегодняшнего дня.

Но пока, безразличная к тому, какой поворот примет ее судьба, Энни спала. Она не знала, что еще до наступления утра чаши весов качнутся, и перед ней откроется узкая тропинка, которая ведет только в одну сторону и по которой пойдет новая, изменившаяся Энни Хэвиленд.

Глава III

За час до рассвета зазвонил телефон. Тихие, но настойчивые гудки не разбудили Энни. Мигающего огонька под диском она не видела. Эмоциональная и физическая усталость, объединившись с транквилизатором, не давала вернуться в реальный мир. Во сне она вновь стала маленькой девочкой и лежала в детской кроватке.

Проснулась она от странного запаха и поняла, что в доме пожар. Девушка вскочила с постели и помчалась вниз по бесконечным лестницам и коридорам. Темные тоннели простирались перед ней, не обещая выхода, но Энни упрямо мчалась вперед.

Наконец она оказалась в гостиной. Там, сидя в кресле, дремал отец с маленькой спящей девчушкой на руках. Энни знала: нужно их разбудить до того, как пламя ворвется в комнату. Она потянула отца за руку. Поздно. Он не двигался и почему-то не был похож на себя. Энни повернулась к девочке. Это оказалась она сама. Но только она дотронулась до девочки, как ужасное подозрение сковало душу. Их ладони встретились, и Энни испугалась: – Она – не я!

Надежда сменилась паникой. Энни взглянула на мирно спящую малышку. Но тут глаза девочки открылись, омерзительный запах заполнил комнату, и Энни вновь поняла, хотя и слишком поздно, что пламя зародилось в этих глазах, искры в них превращались в чудовищные огненные языки.

Энни попыталась убежать, но не смогла сдвинуться с места, Девочка держала ее за руки. Она начала вырываться, но чем сильнее сопротивлялась, тем большую силу обретали эти чужие маленькие руки, сжимавшие ее, словно клещами.

Вопль Энни на самом деле был почти неслышным вздохом, но безжалостное пламя уже начало пожирать ее.

Она вскочила, как от толчка. В ушах все еще звенели ее крики, смешавшиеся с настойчивыми звонками. Сон неохотно уступил место яви, а резкая боль в груди заставила вспомнить все, что произошло.

Энни подняла трубку.

– Послушай меня, – проговорил резкий голос. – Ты причинила мне немало беспокойства. Предлагаю взять деньги.

Энни, не отвечая, сжимала трубку, пытаясь противостоять чудовищной воле этого человека.

– Вы знаете мой ответ, – сказала она наконец. – Проживу и без ваших денег.

– Хочу, чтобы ты поняла кое-что. Никогда, ни при каких обстоятельствах тебе не получить работу в Голливуде. И если в будущем попытаешься напомнить о своем существовании, я уничтожу тебя. Ясно?

Энни повесила трубку и легла на подушку, все еще согретую теплом ее тела. Странно, что голос Керта не встревожил ее. Вместо этого она вспомнила неприятный сон и поняла, что видит его не впервые. Он все время возвращался, хотя, проснувшись, Энни забывала о нем.

Как хорошо сознавать, что ты жива. Страдания, причиненные Хармоном Кертом, принадлежат прошлому, и чтобы поставить на них крест, нужно устремить взор в будущее и идти вперед, несмотря ни на что.

Странное возбуждение загорелось в ней. Только теперь Энни поняла всю глубину своего отчаяния, побудившего ее броситься к патрульной машине, хотя уже тогда она знала, что полиция не поможет.

Одна. Совсем одинока. Но в этом одиночестве было нечто очень ценное, – ей не придется ни от кого зависеть.

Теперь Энни знала, что должна делать. Как она могла когда-нибудь сомневаться в этом? Конечно, она не может исповедаться ни одному человеку, – все, что она ни скажет, покажется чистым абсурдом. Но решимость оставалась с Энни, она завладела и руководила ею.

Неравная битва ждала Энни, поединок, в котором победа казалась почти невозможной.

Но именно эта безнадежность станет ее оружием, эликсиром сверхъестественной магической силы, которая уже теперь успокоила боль и возвратила волю. Она вспомнила маленькую девочку из сна, чьи тонкие пальчики налились стальной мощью.

Энни станет знаменитостью! И именно здесь, в Голливуде. Теперь она это знала наверняка. И, когда настанет время, она разделается с Хармоном Кертом.

Не отпуская от себя эту мысль, она приказала себе больше ни о чем не думать, потому что знала – иначе не заснуть. Энни закрыла глаза. Прошлое отодвинулось, будущее приняло ее в свои объятия, очищая волшебным бальзамом и даруя целительный сон.

Глава IV

Нью-Йорк, 1967 год, 8 сентября

Стояло холодное дождливое воскресенье. В студии эхом отдавался грохот проезжающего грузовика. Запах, доносившийся из соседнего ресторана, где подавали марокканские блюда, вызвал у Роя Дирена смешанное чувство голода и одновременно брезгливости.

Он ненавидел это время года. Рождество наступит еще не скоро. День Благодарения давно миновал, хотя этот праздник ничего не значил для Роя. Лето, его любимый сезон, уже прошло, утонуло в дожде. У Роя не хватало мужества ждать коротких, но прекрасных дней бабьего лета, напоминавших о покое и счастье. Он раздраженно хлопнул дверью, прошел через парк и отправился купить что-нибудь на обед. Рой был один, промерз до мозга костей, и дождь, барабанивший по тротуарам и крышам, словно аккомпанировал унылым мыслям.

Сегодня Рой должен был идти в театр. Трое из его студентов играли в пьесе Олби. Ни один из них не отличался выдающимися способностями, но его присутствие помогло бы им справиться с паникой.

Парочка голубых, считающихся в этом городе театральными критиками, обязательно захочет узнать его мнение.

«Что вы думаете о постановке, мистер Дирен? Вы согласны с трактовкой режиссера?»

Обращение будет почтительным, а Рой при этом должен играть роль мудрого наставника. Но в глазах присутствующих будет мелькать тень презрения, а губы начнут брезгливо кривиться.

Конечно, он заслужил это. Не было ни одного гомика, который не знал бы о пристрастии Роя подбирать партнеров на одну ночь, молодых, красивых, готовых на все в обмен на выигрышную роль. И Рой, тронутый щедростью, с которой они предлагали свои тела, пытался замолвить за них словечко театральным продюсерам.

Но все знали, что он неудачник в любви, как и в выбранной профессии, и что использовал он этих юношей только для того, чтобы попытаться оживить бесполезный, но действующий орган, и поэтому со снисходительностью, напоминающей жалость, они отдавались ему в задней комнате студии или соглашались придти домой. Как он ненавидел эту готовность, покорность, желание угодить, написанные на их ясных лицах. Не потому, что это выдавало их с головой, нет, Рой давно уже считал себя выше всех человеческих слабостей. Нет, просто их глаза говорили о юности и бесконечной способности надеяться. Их голодное желание поскорее знать, что будет завтра, непрестанные попытки поймать золотую птицу счастья освещали их жизнь волшебным лучом.

Тягостно было видеть, как другие танцуют глупый вальс, па которого давно уже забыты им самим.

Зазвонил телефон. Рой поднял трубку.