Судьба Лилиан Хорн

В ближайшем почтовом отделении она бросилась в свободную кабинку, плотно прикрыв за собой дверь.

Потом набрала номер Рут Фибиг и долго слушала длинные гудки. Номер не отвечал. Лилиан Хорн попыталась дозвониться до господина Керста. Тоже тщетно.

Ее охватила паника. Она приоткрыла на минутку дверь, чтобы впустить воздуха в душную кабинку.

Успокоившись, она некоторое время размышляла, потом позвонила в справочную и попросила дать ей номер Хуберта Тоглера в Мюнхене. Казалось, прошла вечность, пока барышня после некоторого колебания соединила ее с нужным абонентом.

– Хуберт, это Лилиан, – сказала она, задыхаясь, – ты должен мне помочь!

– Да, что я могу для вас сделать? – спросил он официально.

– Никому не рассказывай, что вчера вечером я ненадолго выходила из-за стола, слышишь? Если тебя спросят, скажи, что ты не помнишь, или еще лучше: самое большее на пару минут!

– Я не понимаю!

– Хуберт, произошло убийство! Я не имею к этому никакого отношения, клянусь тебе…

– Но тогда…

– Ты что, не понимаешь? Мне нужно алиби! Полиция пытается притянуть меня к этому делу.

7

На анатомическом столе в Институте судебной медицины лежал труп Ирены Кайзер, в пропитанной кровью ночной рубашке и коричнево-красной кашемировой шали. Зияющая рана на шее выглядела особо устрашающе на бескровном теле. Темные невидящие глаза уставились в потолок.

Но это зрелище не производило гнетущего впечатления на двух молодых людей, находившихся в этом голом помещении с зеленоватыми кафельными стенами. Судебно-медицинские эксперты Михаэль Штурм и Джо Кулике давно уже приучили себя видеть в трупе только материал для работы, препарат для исследований. Их не волновали преступления, жертвы которых попадали сюда на вскрытие, и они не проникались жалостью к тем, чья жизнь насильственно оборвалась. Иначе их суровую профессию невозможно было бы выдержать.

Джо Кулике обошел металлический стол со всех сторон, снимая со вспышкой труп. Больше пока делать им было нечего.

– Проклятие, – ругался он, – если старик вскоре не появится, мы начнем без него. – Он небрежно швырнул отработанную магниевую вспышку в мусорное ведро. – У меня нет ни малейшего желания торчать здесь всю субботу.

В широкой полосе солнечного света, проникавшего сюда через зарешеченное окно, ярко вспыхнули его рыжие волосы.

– Тише едешь – дальше будешь. – Михаэль Штурм отогнул рукав своего наглухо застегнутого халата и посмотрел на часы. – Дадим ему еще немного времени. Как главе Института ему положено появиться самое позднее через три часа после того, как он получит сообщение об убийстве, и я готов спорить, что он успеет приехать. До сих пор всегда успевал.

– Меня бы больше устроило, если бы он не колесил бесконечно по конгрессам и симпозиумам, – проворчал Кулике, – вечно всю грязную работу он оставляет нам. А если он даже и не в отъезде, то наверняка предпочитает работать над одной из своих книг, чем…

Михаэль Штурм не дал ему договорить.

– Ты будешь смеяться, но по мне так лучше. Я люблю работать самостоятельно.

– Ну и чудесно. Ты работаешь самостоятельно, а старик пожинает лавры и гребет деньги. Прекрасное распределение труда. Хочешь знать мое мнение, Михаэль? Ты полный идиот! Облегчая так старику жизнь, ты еще хочешь, чтобы он тебя отпустил? Я думал, что прокол с Килем стал для тебя хорошим уроком.

Штурм подергал себя за густую русую бородку.

– Еще не наверняка, что старик тут замешан.

– Дружище, не будь таким наивным! А что, между прочим, сказала твоя Ева? Здорово была расстроена, а?

Прежде чем Михаэль Штурм успел ответить, служитель морга открыл дверь.

– Господин профессор, – возвестил он торжественно.

Джо Кулике состроил гримасу, но тут же принял серьезный вид, как только вошел профессор Фабер в сопровождении служителя, закрывшего за ним дверь и помогшего ему облачиться в халат.

– Доброе утро, господа, доброе утро, – поприветствовал их профессор и окинул одним быстрым взглядом своих холодных стальных глаз молодых людей и труп на анатомическом столе. – Извините, если опоздал, но мне пришлось добираться вертолетом. – Подойдя к столу, он деловито поинтересовался: – Кто из вас был на месте преступления? – И, выслушав объяснения Михаэля Штурма, попросил: – Будьте столь любезны и доложите мне обо всем!

Штурм стал коротко описывать увиденное. Он воспроизвел все детали и вынес свое заключение: насильственная смерть. Обосновав это рваным следом на кашемировой шали, отсутствием предварительных порезов на кожном покрове и ран на руках покойной.

Тем временем профессор Фабер уже осматривал труп.

– Отлично, – похвалил он, – очень хорошо, дорогой коллега, очень точные наблюдения. Следы на орудии убийства?

– К сожалению, никаких. Лезвие все в крови, и отпечатков на нем нет. Нельзя даже определить, пользовались им в перчатках или без. К тому же это самое обычное рядовое лезвие.

Профессор Фабер выпустил негнущуюся руку покойной – та упала.

– Другие следы?

– Я нашел два длинных волоса на правой руке покойной. Но они бесспорно со шкуры степной овцы, лежавшей на полу у кровати.

– Жаль. Ну что ж, тогда господам полицейским придется в виде исключения немножко потрудиться. Они и так слишком привыкли получать от судебной медицины не только врачебную экспертизу, но и доставку на дом собранных вещественных доказательств.

Оба ассистента выдавили из себя обязательный для подчиненных смех на реплику шефа.

– Ну, давайте приступим! – Профессор Фабер снял с убитой шаль.

Джо Кулике сфотографировал пропитанную кровью шаль и оголившуюся шею.

Михаэль Штурм вместе со служителем морга попытались раздеть убитую, но это оказалось нелегким делом – уже наступило трупное окоченение.

Джо Кулике со всех сторон сфотографировал обнаженный труп. Потом служитель морга обтер с тела кровь.

Михаэль Штурм подал профессору большой скальпель, и тот уверенно сделал срединный разрез грудной клетки.

Когда он рассек сонную артерию, брызнула струя крови, но тут же и иссякла. Профессор Фабер вынул сердце, повертел в руках и установил:

– Никакой эмболии. Кровь вытекла свободно.

Штурм проделал электрическим сверлом четыре отверстия в черепной коробке. Он так выбрал для них место, чтобы это повреждение черепа оказалось потом скрытым под волосами. Пропилив от одного отверстия до другого, он откинул небольшой кусок кости черепа.

Профессор Фабер взял более тонкий скальпель и рассек оболочку мозга. Ему хорошо теперь был виден сам мозг.

– Интересно, – сказал он, – взгляните-ка! – Он отступил на шаг, чтобы оба ассистента тоже могли взглянуть на обнаженную поверхность мозга.

– Сероватые бляшки в мозгу, – констатировал Михаэль Штурм.

– Прямо как в учебнике, – поддакнул Джо Кулике, – симптомы рассеянного склероза.

– Сделайте биопсию, – приказал профессор, – и посмотрите потом срез под микроскопом. Вы наверняка получите следующий результат: распад мякотной оболочки при сохранившихся осевых цилиндрах и нервных клетках.

Михаэль Штурм вырезал кусочек больного мозга и положил его в фарфоровую чашку. Потом, не накладывая швов, вновь закрыл черепную коробку и стянул большими стежками кожу.

Тем временем профессор Фабер уже вскрыл грудную клетку и сделал разрез брюшины до лобка. Он вынул желудок и вскрыл его. Желудок был пуст. Его содержимое – красная свекла – уже продвинулось в тонкий кишечник.

– Смерть наступила через три-четыре часа после последнего приема пищи, – определил профессор Фабер.

– В шесть утра я уже был возле трупа, – доложил Михаэль Штурм, – по характеру трупных пятен, а также по степени окоченения я пришел к выводу, что женщина умерла восемь-девять часов тому назад.

– В случае, если покойница поужинала около шести вечера, – сказал профессор Фабер, – все отлично сходится. Тогда, следовательно, она была убита между девятью и десятью часами.