Кремлевская секретарша. На посту в приемной чиновника

Пальцы правой руки Ленина опять начинают бегать по столу. Слышна глухая россыпь ударов. Вдруг пальцы останавливаются.

Сидящие за столом хранят молчание. Сталин сумрачно пускает кудрявые клубы сизоватого дыма. Он будто в стороне от всего. Брежнев с серьезным видом посматривает перед собой. Хмурится Андропов. Озадаченно поглаживает свой кабаний затылок Хрущев.

Вдруг Ленин останавливается, взгляд его делается озорным, легким. Он с хитрецой смотрит на сидящих.

— А что, если нам спросить насчет смысла жизни одного товарища? — Ах, как славно он произносит это слово «товарищ», как мягко, ласкающе звучит оно: «товаищ». Владимир Ильич подходит к двери в соседнюю комнату, приоткрывает ее: — Товаищ Арманд. Вы нам не поможете?

Она, пожалуй, некрасива, но очень женственна. Идет плавно, грациозно. Она из тех женщин, которые обращают на себя внимание, вслед которым оборачиваются.

— Что у вас тут происходит? — спрашивает она. Глаза у нее веселые.

— Мы заспорили о том, что есть жизнь. И, представь себе, абсолютно разошлись во мнении.

— Меня это не удивляет. И что успело прозвучать в мое отсутствие?

— Разное. Включая самый откровенный бред. — Ленин бросает быстрый взгляд на Сталина. — Я, по крайней мере, отстаивал точку зрения, что жизнь дается как испытание для того, чтобы человек преодолевал трудности.

Она улыбается прощающей, доброй улыбкой:

— Нет. Это не так. Жизнь дается нам для того, чтобы мы учились любить. Только любовь может спасти этот мир. Но ой как нелегко — научиться любить. На это тратят не одну жизнь.

Ленин разочарован. Смотрит на Арманд и говорит с укором:

— Вот и ты меня не поддержала.

А она так спокойно-спокойно:

— Прости, Володя, но я сказала то, что думаю.

Она подходит к столу и садится рядом с Булганиным. А Ленин стоит. Задумался. Руки в карманах. Я снова подумал: «Вдруг меня спросит? Что тогда?» Но не мог я всерьез предположить, что он ко мне обратится. И тут Ленин говорит:

— А давайте мы товарища спросим, — и поворачивается ко мне, глаза опять хитрые. — Товарищ, что вы думаете по теме дискуссии?

Я поднялся, в горле пересохло. Стою, переминаюсь с ноги на ногу, не знаю, что говорить. Ленин отвернулся, все молчат. Неловко. И тут меня словно черт попутал. Встал поближе к столу, говорю:

— Понимаете, это тот уникальный случай, когда каждый из вас прав. Если все мнения сложить, целостная картина получится.

Тут Черненко привстает. Лицо сердитое.

— Вас зачем сюда пригласили? — шипит. — Ведите протокол.

Я не отхожу. Стою себе.

— Меня сам товарищ Ленин попросил, — говорю. — То, что сказала товарищ Арманд — в центре. Это основа. На этом все держится. Но каждый из вас прав. Все, что вы сказали, имеет место.

Чувствую, не нашли мои слова отклика. Не нашли — и все тут. Впустую говорил. Черненко с недовольной физиономией опускается на стул. Да и другие с хмурыми лицами сидят. Сталин сосредоточенно пускает все новые и новые клубы дыма. Я просто не знаю, что делать. И тут в пронзительной тишине отчетливо раздаются какие-то непонятные звуки за дверью. Они идут оттуда, из предбанника. Вижу, что звуки всех насторожили. Даже Сталин повернул голову.

— Может быть, он пришел? — озабоченно произносит Ленин.

— Кто? — спрашиваю я, но вопрос повисает без ответа.

Вдруг Ленин обращается ко мне:

— Товарищ, прошу вас посмотреть, что там происходит.

— Хорошо, — говорю я и направляюсь в ту сторону. Проходя тамбур двойных дверей, на секунду окунаюсь в темноту. Свет ударяет мне в глаза. Еще мгновение, и я вижу перед собой парня из охраны. Мы с ним и раньше сталкивались в старом здании. Невысокий такой, круглолицый, крепкий, с быстрыми движениями. Он стоит посреди предбанника и кричит в рацию: «Да, здесь люди». Рация хрипит в ответ что-то невнятное. Парень добавляет: «Сейчас выясню».

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он меня.

— Как — что? На совещание пришел. Протоколировать.

— Какое совещание? Ночь!

— Я тоже удивился, когда позвонили. Но пришел, а тут… — неожиданно я понимаю, как странно будет звучать мое перечисление: Ленин, Сталин, Брежнев, Хрущев, и поэтому я заканчиваю фразу единственным словом, — совещание.

Он смотрит на меня то ли с сомнением, то ли с любопытством. А как бы я смотрел на его месте? Лучше всего, чтобы он сам увидел.

— Идемте, — говорю я и поворачиваюсь.

Вновь раскрываются двойные двери, вновь передо мной зал, но сейчас в нем… никого. Неаккуратно, вразнобой стоят стулья у длинного стола. На зеленом сукне валяются бумажки. Но — никого.

— Ну, вы и накурили, — звучит рядом.

Я собираюсь было сказать, что не курю, но вовремя спохватываюсь — за кого он меня примет, услышав такое. Молчу.

— Где же ваше совещание?

— Может, они там? — указываю я на стену, за которой смежная комната.

— Давайте заглянем, — охотно соглашается он.

Когда мы подходим к двери, я уже не надеюсь, что там кто-то есть. Мое предположение оправдывается — в комнате действительно пусто. Я бросаюсь назад, к столику, за которым сидел. Слава Богу, листки на месте. Пробегаю глазами записи — было! А как доказать? Протокол всякий написать может. Протокол — не доказательство.

Потом со мной разбирались. Почему оказался в опечатанном помещении? Объяснительные три раза писал. Не про Ленина со Сталиным, конечно. А про то, что был звонок, я пришел, и дверь оказалась открытой. Подполковник Гавриков, добрая душа, лично со мной беседовал. Злого умысла в моих действиях не нашли — я же ничего там не украл, не испортил. Но, по-моему, решили, что я малость не в себе. Короче, пришлось мне уйти. Работу другую они сами предложили. В Кремле теперь бываю редко. Тут вот или там, где соборы. Но если честно, я, Ирина Павловна, совсем не жалею, что так получилось. Меня то ночное происшествие просто перевернуло. Я до этого про жизнь не думал. Ну… в философском плане. А тут смог. Я ведь им правду сказал: все они были правы. Это как мозаичная картина: здесь камушек, там камушек, а что-то получается. То, что сказала Арманд, в центре. Мы приходим в этот мир, чтобы научиться любить. Да. Я те листки берегу. И частенько перечитываю.

Ирочка молчала. Что она могла сказать? Что не верит? Этого ей как раз не хотелось говорить.

— Ирина Павловна, вы не сердитесь, что я так задержал вас? — прозвучало после некоторой паузы.

— Нет. — Она поднялась. — Мне было интересно то, что вы рассказали. Спасибо. Мне пора. До свидания.

Теперь она пошла к Спасской башне. «Жизнь дается нам для того, чтобы мы учились любить», — звучали в ее голове слова. Их сказала та, которую связывали с Лениным романтические отношения. Ирочке верилось — так оно и есть. Именно для того и дается людям жизнь.

Глава 6

С восьми до девяти было самое лучшее время. Начальник появился в десять минут девятого, но погрузился в изучение документов. Потом решал текущие вопросы на пару с Виктором Петровичем.

После девяти на нее привычно обрушился ворох проблем — непрестанные звонки, документы, посетители. Около десяти позвонил известный кинорежиссер.

— Александр Сергеевич примет меня? — Он говорил крайне жеманно. — Мне надо увидеть его сегодня. Я по очень важному вопросу.

В последнем Ирочка не сомневалась — к ее начальнику стремились попасть только по очень важным вопросам. Кинорежиссера не было в списке посетителей. Она постаралась ответить как можно мягче:

— Скорее всего, не получится. Все расписано по минутам. Вы обратитесь к Виктору Петровичу.

Кинорежиссер бросил трубку, не сказав более ни слова. Обиделся. Ей была неприятна его реакция. Потом появился бывший премьер-министр, полненький, круглолицый. Он все время поглядывал на часы, будто хотел ускорить ход оставшихся пяти минут.

А потом позвонил полковник, заместитель Александра Васильевича. Потребовал, чтобы она явилась к нему. Тоска охватила ее с новой силой. Дождавшись, когда Елена Игоревна займет ее место, Ирочка отправилась в соседний корпус.