Сладкий папочка

– О чем ты?

Харди пересек комнату и, приблизившись ко мне, взял за плечи, затем посмотрел мне в глаза, в которых застыло недоумение.

– Так ты и впрямь ничего не знаешь? Я думал, ты по крайней мере догадываешься.

– О чем ты?

Губы Харди были сурово сжаты. Он потянул меня к дивану, сжимая мои вялые, как тряпка, руки, и заставил сесть.

– Твоя мать была любовницей Черчилля Тревиса. Это длилось на протяжении долгих лет.

Я попыталась сглотнуть, но горло свело судорогой.

– Это неправда, – прошептала я.

– Мне это Марва сказала. Можешь все узнать у нее сама. Твоя мама ей во всем призналась.

– Почему Марва ничего не сказала мне?

– Не хотела посвящать тебя в это. Боялась, что ты поссоришься с Тревисами. Насколько ей было известно, они могли забрать у тебя Каррингтон, и тогда ты ни черта не смогла бы против них сделать. Позже, узнав, что ты работаешь у Черчилля, она подумала, что он пытается загладить перед тобой свою вину, и решила, что лучше не вмешиваться.

– Бред какой-то. С чего бы это им забирать у меня Каррингтон? Что Черчилль мог... – Кровь внезапно отхлынула у меня от лица. Я замолчала, прикрыв рот дрожащей рукой – мне все стало ясно.

Словно откуда-то издалека до меня доносился голос Харди: – Либерти... кто, по-твоему, отец Каррингтон?

Глава 24

Я возвращалась от Харди с намерением, как только доберусь до Ривер-Оукс, немедленно призвать Черчилля к ответу. В душе моей царил такой хаос, какого я не припомню с момента маминой смерти. Но даже несмотря на это, внешне я выглядела до странности спокойной. «Это не может быть правдой», – снова и снова повторяла я себе. Я не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Если Черчилль – отец Каррингтон... Мне вспомнились те времена, когда мы с ней практически голодали, наши невзгоды, ее вопросы о том, почему у всех ее друзей есть папы, а у нее нет. Тогда я показывала ей фотографию своего отца и говорила: «Это наш папа». Я рассказала ей, как сильно он ее любит, хотя и живет на небесах. Мне вспоминались дни рождения и праздники, ее болезни, все, что ей пришлось пережить без...

Если Черчилль – отец Каррингтон, он ни черта мне не должен. Но он чрезвычайно много задолжал ей.

Прежде чем осознать, что делаю, я поймала себя на том, что подъезжаю к воротам гаража на Мейн, 1800. Охранник попросил предъявить водительское удостоверение, и я засомневалась: не сказать ли ему, что ошиблась, приехав сюда. Однако в результате ничего не сказала – вытащила права, предъявила их охраннику и въехала на стоянку для жителей дома, где припарковала машину. Я хотела видеть Гейджа. Хотя даже не знала, дома ли он.

Когда я нажимала на кнопку восемнадцатого этажа, мой палец дрожал: я боялась, но все же больше была разгневана. Несмотря на распространенное мнение о кипучем темпераменте мексиканских женщин, я в обычных условиях отличалась, в общем, тихим нравом. Я не любила горячиться, мне противен резкий выброс адреналина, сопровождавший вспышки гнева. Однако в ту минуту я была готова взорваться. Мне хотелось кидаться всем, чем попало.

Я решительно, печатая шаг, подошла к двери Гейджа и со всей мочи, так что заболели суставы, забарабанила в нее. Ответа не последовало, тогда я стала колотить в дверь кулаком и когда ее наконец открыли, чуть не упала вперед.

На пороге стоял Гейдж, невозмутимый и готовый ко всему, как всегда.

– Либерти... – Последний слог моего имени прозвучал вопросительно. Пробежав по мне, его светлые глаза остановились на моем разгоряченном лице. Гейдж протянул было руку, чтобы втащить меня внутрь, но я, едва переступив порог, отшатнулась от него. – Дорогая моя, что происходит?

Даже сейчас я лишь с трудом могла устоять перед теплом его голоса и моим собственным мучительным желанием спрятать лицо у него на груди.

– Не смей притворяться, что заботишься обо мне, – обрушилась на него я, швыряя сумку об пол. – Как ты мог пойти на такое, когда я всегда была с тобой честна!

Лицо Гейджа приняло холодное выражение.

– Не мешало бы тебе, – проговорил он вежливо, – вначале объясниться.

– Ты сам прекрасно знаешь, из-за чего я злюсь. Ты нанял человека следить за мной. Ты шпионишь за мной. Не понимаю, зачем тебе это понадобилось. Я ведь не сделала ничего такого, чтобы поступать со мной таким образом...

– Успокойся.

Большая часть мужчин не понимает, что просить обозленную женщину успокоиться – все равно что подбрасывать порох в огонь.

– А я не желаю успокаиваться! Я хочу знать, какого черта ты это сделал!

– Если ты держишь свое слово, – заметил Гейдж, – тебе нечего беспокоиться о том, что кто-то за тобой присматривает.

– Так, стало быть, ты признаешь, что установил за мной слежку? Господи Боже мой! Ты это сделал, я по твоему лицу вижу. Я не спала с ним, черт тебя дери. Ты должен был мне доверять.

– Я всегда следовал старой пословице: «Доверяй, но проверяй».

– Наверное, в бизнесе это работает хорошо, – сказала я убийственным тоном, – но только не в отношениях между близкими людьми. Я хочу, чтобы это прекратилось. Я не желаю, чтобы за мной следили. Убери их!

– Хорошо-хорошо.

Удивленная, что он так легко на это согласился, я бросила на него настороженный взгляд.

Гейдж смотрел на меня как-то странно, и я поняла, что меня всю трясет. Моя ярость прошла, осталась лишь боль отчаяния. Я недоумевала, как это меня угораздило оказаться причиной соперничества двух, не считая Черчилля, не знающих пощады мужчин... На меня накатила безмерная усталость, усталость от всех и всего, и особенно от множества вопросов, на которые не было ответов. Я не знала, куда мне податься и что с собой делать.

– Либерти, – осторожно начал Гейдж, – я знаю: ты не спала с ним. Я действительно доверяю тебе. Прости меня, черт возьми. Однако мне не хватает терпения вот так просто ждать, когда что-то... то есть кто-то мне так нужен. Я не могу отказаться от тебя без борьбы.

– Значит, все дело в том, чтобы выиграть? Для тебя это что-то вроде соревнования?

– Нет, это не соревнование. Мне нужна ты. Мне нужно то, к чему ты скорее всего еще не готова. Больше всего я хочу обнять тебя и держать так, пока ты не перестанешь трястись. – Его голос зазвучал хрипло. – Дай мне тебя обнять, Либерти.

Я стояла неподвижно, раздумывая, можно ли ему верить, и сокрушаясь, что никак не получается собраться с мыслями. В его глазах отражались досада и разочарование, смешанные с желанием обнять меня.

– Ну пожалуйста, – сказал он.

Я двинулась ему навстречу, и он крепко прижал меня к себе.

– Девочка моя, – тихо пробормотал он. Я спрятала лицо у него на груди, вдыхая знакомый пряный запах его кожи, и мне сразу стало легче. Я всеми силами удерживалась, чтобы не прильнуть к нему еще теснее: мне было мало наших объятий. Чуть позже Гейдж аккуратно усадил меня на диван, растирая мне спину и бедра. Наши ноги переплелись, моя голова лежала у него на плече, и я бы, наверное, чувствовала себя как в раю, если б диван не был таким жестким.

– Тебе в квартире просто необходимы диванные подушечки, – проговорила я глухо ему в плечо.

– Терпеть не могу бесполезных нагромождений. – Гейдж слегка пошевелился, меняя позу, чтобы видеть мое лицо. – Ведь не это тебя беспокоит. Поделись со мной, и я все устрою.

– Не получится.

– Но ты все же попробуй.

Мне мучительно хотелось поделиться с ним тем, что я узнала о Черчилле и Каррингтон, но пока считала это преждевременным. Я не желала впутывать сюда Гейджа: если бы он узнал обо всем, то непременно бы вмешался в дело.

А оно касалось только меня и Черчилля.

Поэтому я лишь отрицательно покачала головой, еще теснее прижимаясь к нему, и Гейдж погладил меня по голове.

– Останься сегодня у меня, – попросил он.

Я чувствовала себя хрупкой и незащищенной, и ничто не могло успокоить меня так, как твердая, мускулистая рука Гейджа под моей головой и такое надежное тепло его тела.