Никто не узнает

…лучше бы машину заправил!..

Стоял посреди комнаты прикидывая что еще можно сделать. Вдруг зазвонил мобильный. Снова неизвестный номер. Уже зная, кого услышит, Глеб рыкнул:

— Алло!

— Тебе понравился мой подарок? — с издевкой поинтересовался голос.

— Ну еще бы! — в тон ему ответил Глеб и тут же, очень жестким голосом спросил: — Что с ней?

— Не волнуйся. Всего лишь снотворное. Она скоро проснется… Надеюсь, ты знаешь, как ее отогреть, — голос явно издевался. — Жаль будет, если она подхватит воспаление легких. Или не проснется вообще… Знаешь, люди, которые засыпают в снегу иногда засыпают навсегда.

— Какого черта, ты вообще, — хотел было Глеб задать свой главный вопрос, но собеседник заткнул ему рот гудками.

— Черт! — выругался Глеб. — Что за псих такой?!

Попробовал было дозвониться по загадочному номеру, но абонент был недоступен.

— Фигня какая! — пробормотал Глеб.

Присел рядом с Миленой. Смотрел на обезображенное гримом лицо. Дурацкий парик он сорвал с нее еще тогда, в машине. И вот сейчас ее черные волосы разметались по синей бархатной, вышитой белыми ромашками подушке. Круги румян горели на щеках Милены, словно маки. Кожа ее казалась сейчас особенно бледной, на лбу блестели капли от растаявших снежинок. Глеб аккуратно вытер их.

Ему было больно от того, что он поступил с ней плохо. Поступил, как эгоист и вообще — циничный ублюдок. Это из-за его легкомысленного поступка она сейчас лежит здесь, накачанная снотворным, с размалеванным лицом, в детском нелепом платье и вульгарных чулках в сетку. Из-за него она, такая хрупкая и беззащитная и без того с искалеченной людьми душой, попала в лапы какого-то психопата и… и еще неизвестно что с ней происходило, пока Глеб развлекался со шлюховатыми девицами.

Глеб принес пачку влажных салфеток и попытался стереть ужасный грим с лица девушки. Пятна румян вытирались плохо, оставляя на коже розоватый след, а еще Глеб боялся причинить Милене боль, неловким движением и вскоре бросил это дело. Просто сидел рядом, уперев подбородок в колени и время от времени подбрасывая щепки в камин.

Он не знал, как долго просидел вот так, глядя на огонь и размышляя над странной ситуацией, в которой оказался. Внезапно краем глаза он уловил какое-то движение. Обернулся. Милена тихо застонала и открыла глаза. Они встретились взглядами. Девушка высвободила руки из кокона одеял и медленно села.

— Глеб? — сорвалось с ее губ. — Что?.. Что происходит?

— Я не знаю, — признался он. — Но ты не волнуйся, я с тобой и мы обязательно что-нибудь придумаем.

Похоже, это ее мало успокоило. Она не понимала где она и почему Глеб рядом. Осмотрелась вокруг. Узнала комнату. Окончательно высвободилась из плена одеял и увидела свой странный наряд. Медленно, словно не веря глазам, провела руками по сетке чулок, смяла подол платья. Глеб видел как она побледнела, каким ужасом наполнились ее глаза. Она вскинула к лицу дрожащие руки, провела пальцами по щекам, губам, подбородку, размазав помаду. С удивлением смотрела на свои испачканные ладони.

— Глеб, — прошептала она в ужасе глядя на него. Провела по своему веку рукой и резко сорвала приклеенные ресницы. — Глеб?..

Он никогда не видел ее такой. Он вообще никого никогда не видел в таком состоянии. Что бы в глазах был такой ужас, что бы все тело билось от частой, крупной дрожи.

— Глеб, — ее голос стал просто хрипом.

Милена дрожащими пальцами сдирала наклеенные ресницы с другого века.

— Зай, ты самое главное не волнуйся, — попытался успокоить ее Глеб, попытался обнять, но она оттолкнула его с воплем:

— Нет! Нет! Нет! Не трогай меня! Не трогай!

Начала вырываться и заехала своим острым локтем Глебу в нос. Хлынула кровь. Глеб выпустил девушку и закрыв нос рукой выбежал из комнаты. На крыльце сгреб с деревянных перил горсть снега и приложил к носу. Потом еще. Стоял и ждал пока кровь остановится. Скрипнула дверь.

— Глеб, — Милена стояла на заснеженных ступеньках босиком. Ее голос был таким же дрожащим, как и она сама. — Глеб, извини.

— Иди в дом! — заорал он на нее из страха, что она все же подхватит воспаление легких.

— Прости, — бормотала она, дрожа и глядя на него безумными глазами. — Прости меня.

— Иди в дом!

Ему вдруг пришло в голову, что возможно она в шоке или это из-за колес, которыми ее накачали, и поэтому не чувствует холода и не реагирует на его слова. А еще ему было противно смотреть на ее лицо с уродливым размазанным гримом. Он умыл ее горстью снега и подхватив на руки внес в дом. Она была легкая, почти невесомая.

Опустил на медвежью шкуру, завернув в теплое. Подкинул дров в жарко разгорающийся камин, крепко обнял девушку. Она дрожала. От страха и от холода. Он успокаивал ее без слов. Обнимал, целовал ее холодны щечки, ушки, шейку и лоб. Успокаивал и словно баюкал. Старался понять, что происходит. Кто этот человек, заманивший его сюда и что ему нужно. Но чем больше он об этом думал, тем больше появлялось вопросов, а ответа не было ни одного.

— Глеб, — прошептала Милена, — пусти меня.

Он покорно выпустил ее из объятий. Девушка медленно поднялась на ноги и поплелась по лестницу на верх. Движения ее были заторможенными и угловатыми, а глупое платье делало ее похожей на заводную куклу.

…кукла наследника Тутти…

Казалось, что она с трудом держится на ногах.

Ее небыло минут пятнадцать. Потом она спустилась вниз. Теперь — в длинном стеганом халате цвета гнилой вишни и шерстяных носках домашней вязки. Грим был стерт с лица, но кое-где еще оставались чуть розоватые следы.

Замерев на последней ступеньке, Милена спросила:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Да. Там, в пакетах. Я накупил разной ерунды и там есть бутылка вина.

Девушка подошла к круглому столу у окна и, выудив из пакета вино, скрылась в кухне. Глеб пошел следом, захватив остальные покупки. Поставил пакеты на кухонный деревянный стол, покрытый клетчатой, красно-белой клеенкой, подошел к девушке:

— Зай, — он нежно обнял ее, зарылся лицом в черные волосы. — Зай, ты, знаешь…

Он хотел сказать ей много чего — что раскаивается и сожалеет и что-то еще, но она уперлась ладонями ему в грудь и тихо, но решительно сказала:

— Не надо!

Глеб разомкнул объятья. Он хотел было оскорбиться, но сдержался — сейчас не время для эгоизма. Милене нужно прийти в себя, разложить все происходящее по полочкам, а не виснуть у него, Глеба, на шее посреди кухни, да еще и после их такого некрасивого расставания.

— Милена, я могу тебе чем-то помочь? — спросил Глеб у нее, наблюдая за тем, как она зажигает газ на плите.

— Нет. Спасибо… — она отвечала совсем механически, если такое сравнение приемлемо для живой человеческой речи. — Очень удачно, что вино красное. Я буду варить глинтвейн… Иди в комнату. Пожалуйста…

Глеб послушно вышел из кухни. Конечно, Милена вела себя странно — толком не придя в себя начала варить этот дурацкий глинтвейн… Хотя, рутинные действия вроде бы успокаивают. Это Глеб читал в какой-то книжке по психологии. Возможно это в самом деле так.

Вернулся в комнату с камином. Теперь уже внимательно осмотрелся — чисто выбеленные стены, потрепанные корешки книг на полках массивного шкафа, круглый стол, четыре стула вокруг, словно стражи, громадный диван обитый коричневым потертым плюшем, у стены, рядом с камином, старомодный буфет, кресло-качалка с перекинутым через спинку полосатым пледом… Странный дом. Для обычной дачи слишком много удобств, а для загородного дома слишком много старья. Дом-музей. Дом из прошлого века. Только сейчас Глеб заметил, что в доме нет ни телевизора, ни телефона. Хотя, кажется, в кухне висит старенькое радио. Фортепьяно в одной из комнат на верху. Интересно, кто играет?

Глеба заинтересовали пожелтевшие от времени и совсем новые фотографии, в большом количестве развешанные по стенам. Здесь видимо была собрана вся история семьи. Глеб старался отыскать Милену, но он не мог угадать ее ни в одном ребенке на фото, а на снимках изображающих недавнее время, Милены не было — она не любила фотографироваться и теперь Глеб догадывался почему.