Гринвичский меридиан

Где ты, мой Пол? Может, у англичан свое особое место в раю, где, как у Кэрролла, всегда время чаепития и никто не выходит из-за стола? Пустят ли меня туда? Не знаю. Но мое письмо найдет тебя и там, хоть это и кажется немыслимым. Только ведь все, случившееся с нами, — немыслимо, и кому-то наша история покажется сказкой или болезненной фантазией. Ты научил меня понимать, что это в порядке вещей. Людям всегда кажется неправдоподобным то, чего с ними не случалось. Не могло случиться. Потому что они — другие. У них свои истории.

Меня очень мало осталось на этой земле, Пол. Почти всю меня ты забрал с собой. Я превращаюсь в ссохшееся, скрюченное существо, но старость тут ни при чем. Твое большое, жизнелюбивое тело она не иссушила, ведь мы были вместе и подпитывались друг от друга. А теперь я осталась одна. Если б это произошло, когда мне было тридцать, я все равно стала бы таким вот сморчком.

Я все-таки выучила твой неподатливый язык, но не потому, что глупо жить в Лондоне и не уметь сказать хотя бы пары фраз. Уж это я перенесла бы… Но мне так хотелось говорить с тобой! И понимать все, что ты скажешь. А ты учил русский, и, конечно, твои успехи намного превосходили мои. Чаще всего мы разговаривали на смеси двух языков, изобретая свой собственный, и наконец рассказали друг другу все о Режиссере. Он больше не возникал в нашей жизни, но все же меня не оставляло ощущение, что Режиссер постоянно где-то рядом. И это заставляло меня дорожить каждым мигом. После твоей смерти это ощущение исчезло. Наверное, он ушел вместе с тобой, Пол. Ведь он не мог без тебя жить.

Я думала, что тоже не смогу, но вот как-то живу и даже почти не плачу. Только когда вспоминаю ту историю тридцатилетней давности…

Я понимаю, почему ты испытывал меня, Пол. Ты так хотел, чтобы я любила в тебе лишь то, чего ты сумел достичь. И так боялся, что все порочное, с чем ты родился и столько лет боролся, окажется для меня притягательнее. А это значило бы, что все твои титанические усилия пошли насмарку, и то, к чему ты пришел, не имеет в моих глазах ни малейшей ценности. Ты доверия мне роль судьи собственной жизни, и я, не столько разумом, сколько по наитию, оценила ее. Я родила от тебя ребенка. Именно от тебя, Пол, а не от Режиссера. Большего доверия я не могла тебе оказать.

Но знаешь, Пол, я до сих пор благодарна Режиссеру за то, что он, пусть грубо, но вынудил нас обоих открыть глаза на самое страшное в жизни — возможность потерять друг друга. Кто знает, как сложилось бы все, не окажись он рядом…

Мне так жаль, Пол, что мы с тобой оказались не столь благочестивы, как Филемон и Бавкида, и Небеса не даровали нам возможности умереть в один день, превратившись в деревья, которые мы оба так любили. Я зачем-то осталась на этой земле и каждое утро встречаю теперь удивлением: "Что я до сих пор делаю тут без тебя?!"

Помнишь день, когда твое сердце вдруг остановилось? За несколько минут до этого мы сидели с тобой в Гринвич-парке, на одной из укромных скамеек, и, как робкие школьники, гладили лица друг друга. Видит Бог, за всю жизнь я не испытывала ничего лучше, хотя в ней было много страсти и неистовства. Тебе нравилось бывать в этом месте — близость Гринвичского меридиана волновала тебя. Мне до сих пор кажется, что это произошло с тобой, как раз на этой невидимой линии… Мы пошли через парк к Темзе, и я чуть приотстала, поправляя юбку. Ты обернулся — высокий, все еще крепкий, совсем седой, — губы твои вдруг побледнели и раскрылись. Ты упал передо мной на колени и через секунду затих на земле. Даже уходя, ты успел поразить меня и высказать свою любовь. Ты — невероятный мужчина, Пол. Просто невероятный…

Сегодня открывается мой очередной вернисаж. Марк с женой заедут с минуты на минуту, и, наверное, сейчас не самое подходящее время, чтобы писать такое письмо. Все у меня получается некстати. Но разве, чтобы сказать о любви, требуется особое время и место? Помнишь, как ты разбудил меня среди ночи примерно за год до смерти и сказал: "Ты даже вообразить не можешь, как я тебя люблю!" Разве после этого я могла отказать тебе в яичнице с беконом?

Сегодня я впервые выставляю твой портрет. Не тот, что я нарисовала в молодости, но на нем ты такой же, каким я увидела тебя под сосной. В твоих глазах столько страдания, что мне хочется плакать, глядя в них. Те немногие друзья, что у меня есть, подолгу простаивали перед ним, пока он был дома, и меня уже начинало волновать это оцепенелое молчание. Но потом каждый говорил, что я не писала до сих пор ничего подобного.

Я знаю, что это только благодаря тебе. Кем был бы Петрарка, если б в свое время не встретил Лауру? Во что превратился бы Дали без своей Галы? Разве родился бы великий булгаковский роман, если б великая любовь не вошла однажды в сердце писателя?

Все творчество, начиная с создания первого человека, — порождение любви. Этому ты учил меня. О ней теперь мало говорят, а еще меньше испытывают. Нам с тобой повезло, Пол. Когда я смотрю на твой портрет, то чувствую, что люблю тебя так, что у меня в голове мутится… И не говори, будто это от старости. Звезды не стареют, Пол. Они просто гаснут.

Ты сделал меня звездой, Пол. Уже тем, что поверил в это. Без тебя я так и осталась бы полусумасшедшей девчонкой, боявшейся своего таланта. Ты создал меня, слепил и вдохнул жизнь. Вдохновение ведь так и называется потому, что его кто-то вдохнул в тебя. А я смогла всего лишь написать твой портрет… Но ты, наверное, стал бы уверять, что я сделала для тебя куда больше.

Подъехала машина Марка, надо заканчивать. Жаль, что он совсем не похож на тебя, Пол. У него мои глаза и волосы, и три родинки на щеке. Но ты все равно ни на миг не усомнился, что это твой сын. Ты оказался еще лучше, чем я думала.

Пора идти, а то Марк будет дуться всю дорогу. Он — журналист, у него каждая минута на счету. Но все же он обещает в конце мая, как всегда, отвезти меня в Россию, чтобы отметить там наш общий день рождения. Алена ждет нас, хоть тебя и не будет с нами в этот раз. Я понимаю, что именно тебя она ждала каждый год, ведь ты показал ей настоящую сказочную страну. Не ту, в которой я живу… (Я все еще живу, Пол!) Но ту, в которой родилась. Ты возил нас троих в Суздаль и на Байкал, в Петербург и Горную Шорию. Ты помог разглядеть нам сине-зеленый самоцвет и научил видеть небо. И мне, и Алене было немного стыдно, что ты — иностранец — показал нам Россию и что мы полюбили ее через тебя. Но, наверное, только так и бывает: землю начинаешь любить из-за того, что по Ней ходит один-единственный нужный тебе человек. Мы все так мало любили Россию, потому что мало любили друг друга.

Я не чувствую себя своей в Англии, но не могу вернуться в Россию по той же причине — там уже никогда не будет тебя. Ты лежишь здесь, в своем любимом Лондоне, и я никогда не покину тебя, Пол. Можешь даже не спрашивать: "Правда?"

Марк уже сигналит… Знаешь, что я хочу сказать тебе, Пол? Знаешь? Конечно, знаешь…

Увидимся…

Только твоя

Тамара Бартон".

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.