«Голубые Орхидеи»

Через три дня он станет разговаривать, а через месяц начнет забывать свою мать и сестру-двойняшку.

Их связь теперь разорвалась.

Навсегда.

ГЛАВА 3

— Миша! Миша! Миша! — пронзительный крик Вали прорезал воздух. Она металась и билась под тонким одеялом, пиная Надю коленями. — Михаил!

Надя привычно протянула руки, чтобы заключить дочь в объятия и успокоить.

— Валенька… моя голубка… Ничего, ничего… Это всего лишь страшный сон… постарайся снова заснуть.

— Мама!

Слезы струились по лицу Валентины. Она резко выпрямилась, пристально вглядываясь в непривычную тьму маленькой тесной, чужой комнаты, которую они вынуждены были снимать в чужой квартире многоэтажного дома.

— Мама! — всхлипывала Валя. — Миша плачет. Я видела это во сне, он такой печальный.

— Детка, детка, — вздохнула Надя.

— Мама, — прошептала во тьме девочка. Она скорчилась под одеялом. Иногда, без каких-либо видимых причин, в ее правой ноге появлялась непонятная боль.

— Что, душа моя?

— Почему мы не видели Мишу, когда он умер?

— Потому что он оказался слишком глубоко похоронен под снегом. Успокойся! Не говори об этом. Ты должна быть хорошей девочкой, прилежно заниматься и учиться у меня говорить по-английски и по-французски.

— Почему, мамочка?

— Потому что! — Надя говорила более резко, чем обычно.

— Но… что если Миша все еще там, под снегом? Что, если ему холодно и он боится?.. Я знаю, он боится. Я знаю, он скучает без нас.

— Он умер, моя голубка. Ты должна поверить этому, — хрипло сказала Надя. — Тело Миши погребено под снегом, под тоннами снега. Я получила официальное сообщение. Мне сказали, что нет никакой надежды. Детка, больше сотни человек погибли под этой лавиной. — Надя, слегка покашливая, устало вернулась на место. — А теперь давай спать. Мне нужно завтра рано вставать.

Надя работала переводчиком в УПДК, в правительственной организации, предоставляющей переводчиков, а также горничных, секретарей, швейцаров и шоферов. Однажды Петров, посетив их аскетическое жилье, заметил, что он ждет, когда появится новая вакансия.

— Я готовлю необходимые документы, — сказал Петров.

— Спасибо, — тихо отозвалась Надя.

— Вы кашляете, У вас есть нужное лекарство?

— Я… это всего лишь зимняя простуда.

— Я пришлю антибиотики. — На секунду Петров почти с сожалением окинул взглядом Надю. — Вам следует практиковаться в английском и французском. Если я добьюсь этой должности, вы должны будете оправдать оказанное вам доверие.

Этим вечером они сидели на маленькой кровати, прижавшись друг к другу под одеялом, и Надя читала вслух Валентине по-английски сильно потрепанную книгу «Зеленые яйца и окорок» доктора Сьюса. Отложив книгу, она откинулась на тонкую подушку.

— Я была в Лос-Анджелесе дважды с Большим театром. О Валенька, ты не представляешь, насколько богаты американцы. Там есть улица, которая называется Родео-Драйв, где полно одежды тысячи расцветок, уйма шелка, кружев, блесток, ювелирных украшений. А какое там телевидение, Валентина! А американские машины! Мне бы так хотелось иметь красный «Форд» с откидным верхом!

Валентина слушала, и глаза ее сияли.

— Еще, — просила она. — Расскажи мне еще, мама.

Лицо Нади смягчилось.

— В Калифорнии женщины очень, очень красивые, — продолжала она, — самые красивые женщины в мире. Но ни одна из них не красивее тебя, мой зайчик. Твои глаза такие зеленые, — зеленее, чем Шварцвальд в июне… Даже в Голливуде ты будешь особенной.

Валентине нравилось, когда ее мать говорила так, будто они сами могли поехать в Америку. Она приникла к Наде и нежно поглаживала ее руку.

— Когда-нибудь ты вырастешь, — добавила Надя, кашляя, — а я стану старой, дряхлой и седой, так что тебе придется делать все для меня, душа моя. Ты обещаешь мне? — Она крепко сжала плечи дочери. — Поклянись мне, Валентина, всем святым, Россией, что ты добьешься известности, только тогда все это будет иметь смысл.

Сбитая с толку, Валентина не понимала, о чем говорит ее мать.

— Да, — пробормотала она, желая доставить ей удовольствие. — Мама! — она поморщилась, так как пальцы матери слишком сильно впились ей в плечи.

— Извини, детка.

Надя резко отвернулась к стенке, и ее тело стало содрагаться от рыданий, которые столь часто и неожиданно теперь подкрадывались к ней.

К лету Валентина с матерью были в Париже, где Петров нашел для Нади работу в Советском посольстве. Она стала переводчицей при коммерческом атташе и тратила часы на скучные экономические отчеты и монотонные заседания. Они снимали крохотную квартирку на правом берегу в районе Менильмонтань с его узкими улочками и маленькими домами, недалеко от кладбища Пер-Лашез. В ней было всего три комнаты, но они даже и не мечтали о такой роскоши, как высокие потолки, резные лепные украшения, обои с ворсистым рисунком и маленький газовый камин. Каждое утро Валя ходила в булочную, находящуюся от них через два дома, купить круассаны на завтрак. Потом ей приходилось сидеть с Надей, чтобы проследить, как та поела; ее мама в последнее время похудела и передвигалась словно заведенная.

— Здесь такой хороший хлеб. Но не слишком привыкай к французской кухне, голубка, — однажды утром, в конце второй недели их пребывания в Париже, сказала Надя. Она возилась со своим пальто, отпарывая его нижнюю кромку маленькими ножницами. — У меня есть большой секрет. Мы не останемся здесь.

— Но куда мы поедем? — с тревогой спросила Валентина. Париж казался бесконечно далеким от ее потерянного брата, и она не представляла, как он найдет их здесь.

— Не могу тебе сказать, — прошептала Надя. — Плохая примета говорить о чем-то хорошем преждевременно.

— Но… мы собираемся назад в Россию?

— Это секрет, Валентина… удивительный секрет! — Она обняла дочку. — Так что, пожалуйста, причешись и не забудь умыть свое хорошенькое личико. Мы идем за покупками сегодня!

— Снова?

— Это не просто посещение магазинов, а нечто особенное. — Щеки Нади пылали. — У нас целый день, Валенька, а в конце дня… — Улыбка матери отражала волнение. — О, мы разбогатеем, дочка! Мы станем такими богатыми!

Париж! Валентине этот город дарил невероятное наслаждение. Летящие ввысь соборы, зеленые парки, широкие бульвары и узкие средневековые, вымощенные булыжником улицы. Замечательные магазины и лавки, вкусно пахнущие рестораны — и все это омыто легким июньским ветерком.

Они спустились в метро и доехали до улицы Сент-Оноре, вышли на станции и смешались с толпой. Крепко ухватившись за Надину руку, Валентина смотрела по сторонам. Толпы народа теснились на узких улицах, останавливаясь, чтобы заглянуть в маленькие кафе, блинные, лавки и картинные галереи. Сотни запахов дразняще щекотали ноздри: от аромата цветов, продаваемых уличными торговцами, до дуновения духов модно одетых женщин.

Они бродили около часа, проходя мимо таких магазинов, как «Гермес», «Шанель», «Александрин», «Реми», «Ами» и «Анри а ля Пансэ». Надя болтала с дочерью, показывая ей витрины, заполненные великолепными перчатками, блузами и платьями. Затем она сказала:

— Мы достаточно посмотрели, пора работать.

Они наняли такси на улице Скриба и через несколько минут были на Вандомской площади, где роскошные магазины выставили в своих витринах сверкающие ожерелья и серьги. Для славянского слуха Валентины их названия звучали прекрасно: Бушрон, Картье, Ван Клиф и Арпелс, Шомэ. Но Надя больше не казалась веселой, вид у нее был измученный. И она все время прикасалась рукой к груди, как будто для того, чтобы удостовериться в сохранности того, что положила в лифчик.

В каждом магазине все повторялось по единому сценарию. Валентина ожидала в торговом зале, а Надя в сопровождении ювелира проходила во внутренние помещения. Предоставленная самой себе, девочка ходила взад и вперед, разглядывая стеклянные витрины, в которых поблескивали кольца с бриллиантами, рубиновые булавки в форме стрекоз, кулоны с бриллиантами и сапфирами и извивающиеся золотые цепочки. Через двадцать минут Надя, бледная, выходила.