Элегантность

Я принимаюсь перебирать кисточки на шерстяном пледе (с этими кисточками я знакома уже очень хорошо). Минуты три или четыре проходят в тягостном молчании.

– Вы мне не доверяете, – говорит она наконец.

– Да, я вам не доверяю, – соглашаюсь я, главным образом не потому, что считаю это правдой, а потому что она сама это сказала. В конце концов, кто из нас психотерапевт?

– Вам нужны дополнительные занятия, – со вздохом изрекает она.

Стоит мне только не сделать того, что она хочет, и я всегда слышу это – «дополнительные занятия». У меня бывали целые месяцы, когда я должна была являться к ней каждый день. В общем-то ничего особенного, как-то мы все-таки умудрялись ладить – два года подряд спорили о погоде или о том, могу ли я сидеть во время сеанса. Но сегодня я хочу ей кое-что рассказать.

– Вчера я купила книгу. Она называется «Элегантность».

– Это роман?

– Нет, это книга из серии «Помоги себе сам», своеобразное руководство для тех, кто хочет стать элегантным.

Она недоуменно поднимает брови.

– И что же вы понимаете под этими словами – «стать элегантной»?

– Быть модной, утонченной. Ну, знаете, как, например, Одри Хепберн или Грейс Келли.

– И почему же это так важно для вас?

Во мне вдруг просыпается какая-то девичья игривость, как у коммунистки, которую товарищи по партии застукали за чтением номера «Вог».

– Ну, не знаю, насколько это важно, но, по-моему, стоит попробовать. А? Как вы считаете? – И тут я замечаю ее бежевые ортопедические сандалии.

Наверное, ей все-таки не стоит. Пробую применить другую тактику.

– Я имею в виду, что никто не видел их неряшливыми или неприбранными, они всегда выглядели собранными, холеными, ухоженными и безукоризненно одетыми.

– Так стало быть, вы хотите быть всегда собранной и никогда не выглядеть неряшливой и неприбранной?

Я на мгновение задумываюсь, потом говорю:

– Да, мне хотелось бы быть всегда чистенькой и нарядной, а не ходить все время такой ужасной растрепой.

Она кивает.

– Понятно. Вы не чистенькая и поэтому кажетесь себе грязной. Вы не нарядная и поэтому считаете себя немодной. Вам кажется, что вы не просто неприбранная, а ужасно неприбранная. Таким образом, думаете, что непривлекательны.

Она умудряется представить все сказанное в гораздо более мрачном свете, чем есть на самом деле. Впрочем, в этом есть свой смысл.

– Ну да, я не считаю себя очень уж привлекательной, – признаюсь я, внутренне содрогаясь от этих слов. – На самом деле я представляю себе нечто обратное. Как будто мне безразлично, как я выгляжу.

Она вперивает в меня сверлящий взгляд из-под очков.

– И почему же вам безразлично, как вы выглядите?

На меня вдруг накатывает густая волна равнодушия.

– Потому что… ну, я не знаю… потому что мне это безразлично, – отвечаю я, бессознательно пытаясь подавить зевоту.

– Но ваш муж-то наверняка замечает, – не унимается она.

Интересно, что она подразумевает под этим «замечает»? Может, это своеобразный эвфемизм? И как насчет ее мужа? Замечает ли он ее в этих гольфах, торчащих из-под юбки?

– Нет, мой муж не такой, – объясняю я, отгоняя от себя возникшую перед глазами картину, как они «замечают» друг друга. – Его такие вещи не интересуют. – Веки мои постепенно тяжелеют, и мне кажется, будто они весят тонну.

– Какие именно вещи его не интересуют?

– Ну, не знаю… фигура, внешность, одежда.

– И что вы испытываете, понимая, что его не интересуют ваша фигура, внешность и одежда?

Я снова на мгновение задумываюсь.

– Чувство досады. С другой стороны, почему он должен интересоваться подобными вещами? Он любит меня такой, какая я есть, любит меня, а не то, как я выгляжу. – Я все больше и больше сползаю вниз по стеночке, расплываясь по кушетке, как сдутый баллон.

– Да, но любовь – это не просто чувство и не какая-то голая идея, – продолжает она, нимало не смутившись моим ответом. – И совершенно естественно, что в любви присутствует также и физическая сторона. Вы молоды, привлекательны, вы… сейчас уснете. Я права?

Я дергаюсь и сажусь прямо.

– Нет-нет, со мной все в порядке. Всего лишь легкая сонливость. Поздно легла вчера.

Сама не понимаю, зачем заставляю себя врать. Может, она права и я действительно не доверяю ей? – Ну хорошо, в любом случае на сегодня достаточно.

Стоило ей произнести эти слова, как я сразу оживаю.

Выйдя на улицу, покупаю в киоске два вафельных батончика «кит-кат». Съем их, пока буду ждать на платформе поезд. Все никак не могу оправиться от этой терапии. Неужели это когда-нибудь закончится? Неужели я когда-нибудь наконец выздоровлю и получу свидетельство, которое смогу предъявить мужу?

Металлический голос на платформе объявляет, что по техническим причинам мой поезд задерживается на двенадцать минут. Я сажусь на скамью и достаю из сумки свою «Элегантность». Неожиданный порыв ветра переворачивает листы и открывает книгу на предисловии.

Я вспоминаю свою мать и то, как она ненавидела ходить по магазинам, наряжаться и даже просто смотреть на себя в зеркало. Она не только не стремилась к элегантности, но даже считала интерес к ней пустым занятием, ибо это никак не вязалось с эстетическими канонами полученного ею в детстве сурового католического воспитания.

У нее элегантность ассоциировалась с миром кинозвезд, молоденьких дебютанток и разочаровавшихся в жизни «разведенок».

Бледненькая и невзрачная, она носила очки и короткую черную стрижку, которую делала сама, предпочитала проводить большую часть времени в научной библиотеке, куда ходила всегда в одних и тех же простеньких просторных брюках, возможно, потому, что в преимущественно мужском мире науки, где она вращалась, мода имела мало значения. Однако и здесь не обошлось без Фрейда, и ее так и не воплотившиеся мечты и амбиции разбились о нас с сестрой. Она страстно хотела, чтобы мы стали профессиональными балеринами, эдакими образцами изящества и дисциплины, и мы ежедневно часами напролет упражнялись после школы. Она таскала нас по магазинам, где мы, впрочем, редко покупали нормальную детскую одежду, – такое впечатление, что она устраивала эти походы только для удовлетворения своего alter ego.

Мне вспоминается одно субботнее утро. Мать только что забрала меня из балетного класса, и мы блуждаем по отделам универмага «Кауфманн» в Питсбурге. Мне еще нет двенадцати, но я уже щеголяю в туфлях на высоченных каблуках, а точнее танкетках, и в джинсовой облегающей юбочке – ну точно как мой идол Фарра Фосетт в «Ангелах Чарли». Как и все девочки из балетной школы, я хочу выглядеть как прима-балерина. Мы накладываем тонны туши, теней и подводки на глаза и картинно закатываем их, как безмолвные героини в самых трепетных сценах нашумевших фильмов. Эта преувеличенно прямая осанка, этот смешной изогнутый подъем и «выворотность», зализанные тугие пучки – ну ни дать ни взять умирающие лебеди. И нам совершенно не приходит в голову, что сценический макияж, предназначенный для того, чтобы его можно было увидеть с последних рядов зала «Метрополитен-опера», вовсе не годится для прогулок по улице.

Мы с матерью находимся в отделе вечерней одежды. На часах половина одиннадцатого утра, а мы разглядываем бархат, тафту и блестки. Ей предстоит идти с отцом на официальную рождественскую вечеринку, и мы здесь для того, чтобы выбрать ей что-нибудь. Но это занятие матери совсем не по душе, ей невыносимо стоять перед зеркалом и что-то примерять. Я приношу одно за другим вечерние платья в примерочную, где она в поясе и лифчике сидит на табуретке, обхватив голову руками.