Элегантность

Перевожу взгляд на ноги, вернее на украшающую их пару поношенных бежевых кед. Сегодня я попала в них под дождь, и они промокли насквозь. На протертых мысках потихоньку разрастаются дырочки, через которые уже виднеются подаренные мне на Рождество мамой носки в красно-зеленую полосочку. Я шевелю большим пальцем, и носок проступает наружу еще отчетливее.

Простуда дает о себе знать, я лезу в карман за платком и обнаруживаю там пару непонятного размера черных перчаток, которые нашла на полу в кинотеатре две недели назад. Тогда они показались мне поистине полезной находкой; но теперь вдруг даже мне становится ясно, что я отнюдь не уделяю должного внимания деталям своей одежды.

Возможно, элегантность и заключается во внимании к деталям, но в моем случае, похоже, все обстоит гораздо серьезнее. Совершенно очевидно, что здесь требуются огромные усилия. В невиданном доселе порыве энтузиазма я принимаю решение перетрясти весь свой гардероб. Вывалю оттуда все, что у меня есть, и отберу то, что мне явно не идет, а уж потом, избавившись от лишнего, смогу оценить более трезвым взглядом то, что осталось.

Вот и отлично, нечего откладывать. Вперед, за дело! Сценическим жестом распахиваю дверцу платяного шкафа и едва не падаю в обморок от пронзившего меня чувства глубокой безнадежности.

Оказывается, я располагаю целой коллекцией тряпок, нахватанных в секонд-хендах по всей стране. Все, что я сейчас вижу перед собой на вешалках, как нельзя лучше символизирует понятие компромисса. Какие-то обвислые юбки, горы колючих или проеденных молью свитеров, ни один из которых не подходит мне по размеру. Курточки из подозрительной материи, сиротливые пиджачки, к которым не идет ни одна юбка, купленные только потому, что они подошли по размеру, и это само по себе было уже целым событием.

Но пугает даже не это, а цвет. Вернее, его отсутствие. Интересно, с каких это пор мне вздумалось заменить коричневым черный, серый, красный, цвет морской волны и вообще все возможные цвета и оттенки? Интересно, что бы сказали на это современные дизайнеры или, например, Фрейд?

Я отворачиваюсь и, устремив взгляд в окно, с тоской разглядываю розовые стены гостиной в доме напротив – мои-то обои цвета магнолии. Выцветшей магнолии, если быть точным. Постепенно прихожу к чудовищному выводу: мой гардероб – это гардероб восьмидесятилетнего ирландца. Да-да, именно восьмидесятилетнего ирландца, которому абсолютно наплевать, как он выглядит.

Но меня не так-то просто сбить с намеченного пути.

Выдвигаю бельевой ящик и вываливаю все его содержимое на пол.

Начинаю рыться в переплетенных горах рваных и не совсем еще рваных колготок (последних гораздо меньше), обвислых и растянутых трусов и бюстгальтеров, которые я напрасно заталкивала в стиральную машину, потому что теперь из них торчат прорвавшие ткань косточки. Тщательно отбираю в отдельную груду то, что пойдет на помойку.

Покончив с сортировкой, иду на кухню, беру черный пластиковый пакет для мусора и начинаю набивать его. Странная, доселе невиданная энергия движет мною, но я пока этого не осознаю, а продолжаю наводить «шмон» в шкафу.

Горы безобразной коричневой одежды исчезают с молниеносной скоростью, в пакет летят свитера, пиджаки и допотопные юбки. Вот уже понадобился и другой мешок, там нашли последний приют старые туфли и многочисленные вязаные шарфики. Доходит дело и до кожаной каштановой сумки из «Хоббса» – ведь я могу купить новую. Капли пота выступают у меня на лице, а в шкафу стучат друг о друга пустые вешалки. Я завязываю пакеты и тащу их к мусорным бакам на задворки двора. На улице темно, и я чувствую себя преступницей, уничтожающей следы кровавого злодеяния.

И вот я стою перед почти пустым шкафом и смотрю на результаты своих стараний. Бледно-розовая оксфордская блуза, узкая черная юбка и синий джинсовый сарафан – вот все, что осталось. Да еще на полу жалкая кучка белья, худо-бедно годного для носки.

Вот она, основа моего будущего гардероба, моего нового сознания, моей новой жизни.

Я беру со стола отрывной листок-липучку, делаю на нем надпись ярко-красным фломастером и приклеиваю к зеркалу платяного шкафа. Пусть он всегда маячит у меня перед глазами, чтобы я помнила:

Не соблазняйтесь на то, что не относится к вещам первоклассного качества.

Нет, больше не соблазнюсь.

Я в поезде, что идет до Брондсбери-парк, куда я еду на прием к психотерапевту. Идея принадлежит моему мужу – он считает, что у меня не все в порядке.

Как только мы поженились, у меня начались ночные кошмары. Я с криком просыпалась среди ночи, убежденная, что над постелью склонился какой-то страшный мужик. Я узнавала комнату, все в ней было так же, как днем, но вдруг он появлялся, нависая над постелью. Я отгоняла его прочь, но каждую ночь он неизменно возвращался. Со временем мой муж научился спать под все эти крики, но, когда я начала безудержно и подолгу плакать днем, он все-таки топнул ногой – сказал, что я слишком чувствительна и что мне следует что-нибудь предпринять в связи с этим.

Я подхожу к дому психотерапевта, звоню в дверь, и меня приглашают пройти в переднюю, где стоят кресло и кофейный столик. На столике три журнала, они лежат там еще с того времени, когда я два года назад начала сюда ходить, – осенний выпуск «Хаус энд гарден» за 1977 год и два номера «Нэшнл джеографик». Содержание всех трех я могу рассказать наизусть. И все же я беру в руки номер «Хаус энд гарден» и уже в который раз начинаю разглядывать коттедж, превращенный в старинный шведский замок всего лишь при помощи небольших малярных работ и мебели из «Икеа». Меня уже начинает клонить в сон, когда дверь наконец отворяется и миссис П. приглашает меня войти.

Я снимаю пальто и присаживаюсь на край кушетки, заменяющей диван. Комната вылизана, стерильна. Даже от пейзажей на стенах веет каким-то зловещим покоем, как у выхолощенного Ван Гога – ни тебе буйства, ни страстей – одним словом, ничего, что могло бы представлять опасность. Хочется думать, что за стеклянными дверями, отделяющими кабинет от остальной части дома, можно увидеть собрание взрывного примитивного искусства с фаллическими мотивами и опасную современную мебель во всем размахе живых красок. Шансы, конечно, малы, но я живу надеждой.

Миссис П. – немка средних лет. Как и я, она, похоже, не наделена природным вкусом. Сегодня на ней кремовая юбка и гольфы, и, когда она садится, я вижу, как эластичная резинка врезается ей в ногу, оставляя красные рубцы под коленом. Германское происхождение не спасает, а скорее даже усугубляет ситуацию. Всякий раз, когда она задает мне вопрос, у меня возникает ощущение, будто мы разыгрываем бездарно написанную сцену допроса из фильма о Второй мировой войне. Возможно, как раз здесь скрывается корень проблемы нашего взаимонепонимания.

Я сижу перед ней, и она разглядывает меня из-под очков в тяжелой квадратной оправе.

Сейчас мы опять зашли в тупик – такое бывает каждый раз. Робко улыбаясь, я говорю:

– Сегодня я, наверное, буду сидеть.

Миссис П., не двигаясь, а только моргая, спрашивает:

– Но почему хотите так сделать?

– Я хочу видеть вас.

– Почему вы хотите? – снова вопрошает она.

Нет, эти психотерапевты, ей-богу, как четырехлетние дети – вечно задают один и тот же вопрос: «Почему?»

– Мне не хочется быть одной. А лежа я как раз чувствую себя в одиночестве.

– Но вы не одна, – многозначительно говорит она. – Здесь я.

– Да, но лежа я не вижу вас. – Я начинаю потихоньку раздражаться от этой тщетности и безысходности.

– Стало быть, – она поправляет на носу очки, – вам необходимо видеть кого-то перед собой, чтобы не чувствовать себя одинокой?

Она словно выделяет курсивом мои же собственные слова и швыряет мне их обратно, как делают все психотерапевты. Но я не дам себя завести.

– Нет, не всегда. Но если нам с вами предстоит разговор, я бы предпочла видеть вас. – С этими словами я усаживаюсь на кушетке, как на диване, прислонившись спиной к стене.