Девять месяцев из жизни

Я-то тут при чем? Я же не занимаюсь подготовкой к тестам. Если ей нужны направления в высшие учебные заведения, пожалуйста, всегда рада помочь.

– У нее десять-десять, – Для нашей школы это плоховато, но не невероятно. И опять-таки не ко мне. Но Линда продолжает: – В любом случае, ее мать считает, что она специально завалила тесты, потому что предварительные в прошлом году были больше двенадцати. – Линда замолкает, и мне совсем не нравится эта пауза – сейчас, по-моему, она скажет то, чего я боялась. – Ее мать хочет, чтобы ты встретилась с Викторией пару раз и поговорила бы с ней о колледже. Чтобы помочь ей сделать выбор.

Вот такого безобразия я не ожидала – во-первых, от мамаши, которая попросила об этом Линду, а главное, от Линды, которая просит об этом меня. Ни за что, думаю я. Ни за что.

– Линда, учебный год закончен. Эта женщина понимает, что я уже ушла в отпуск? И не моя вина, что ее ребенок запустил учебу, а она не удосужилась вовремя этим поинтересоваться. За последний год я ей с десяток сообщений оставляла, она ни разу мне не перезвонила. А сейчас, сейчас, она считает, что я должна все это разгребать?! – Меня начинает трясти от ярости. – Извини, Линда, однозначно нет. Я не собираюсь потакать таким вещам. То, что ее отец большая шишка в шоу-бизнесе, еще не значит, что она не должна играть по общим правилам. – Зоя прыгает на кровать и усаживается на мою ногу. Пытается вычислить, бедняга, не на нее ли я сержусь. Слушая Линду, я улыбаюсь ей и чешу за ушком.

– Лара, ты должна с ней встретиться. Без вариантов. Ее отец – не просто шишка в шоу-бизнесе. Этот человек – самый крупный спонсор нашей школы, и, если я хочу составить бюджет на будущий год и платить учителям зарплату, он мне нужен счастливым и довольным.

Так, теперь, значит, зарплата бедных учителей в моих руках. Миленько. Все, чего мне не хватало сегодня утром, – это угрызений совести.

Зоя, удостоверившись, что она в безопасности, укладывается на кровати пузом вверх.

– Это же смешно! – кричу я. – А что если у меня свои планы? Что если я собираюсь уехать на все лето?

По голосу Линды понятно, что она начинает уставать от меня.

– Три дня назад ты мне говорила, что собираешься до августа оставаться дома и ничего не делать.

Боже. Ну почему я такая зануда?

– Лара, тут говорить не о чем, всего несколько встреч. А они выразили желание приписать некоторую сумму к твоей зарплате. В общем, я ей сказала, что ты позвонишь сегодня днем и договоришься о встрече.

– Хорошо, – отрезаю я. – Но с тебя причитается. Линда вешает трубку, я швыряю телефон на пол, а Зоя удивленно вытягивает голову, пытаясь выяснить, почему так шумно.

– Веселенькие у нас получаются каникулы, – говорю я ей, и она сочувственно лижет мне руку.

Проходит полтора часа, я все еще в ярости. Собственно, в это время я должна уже встречаться со своей подругой Стейси у входа в парк, где мы бегаем каждую субботу утром, но моя пост-Линдовая ярость и не думает никуда исчезать, к тому же уже десять, а я даже не вышла из дома, так что минут на пятнадцать я точно опоздаю. Терпеть не могу опаздывать куда бы то ни было, так что несусь с дикой скоростью по бульвару Сансет, пытаясь есть кусочек сыра и рулить одновременно. Правда, после Палисада бульвар начинает вилять из стороны в сторону, сыр начинает тянуться резинками, одной рукой уже не удержать. Приходится доедать это неприличие в три больших глотка, невзирая на отвратительный вид, который я наверняка при этом имею. Когда я доезжаю до Темескаль-Парка, я уже вся мокрая от таких усилий.

Стейси ждет на парковке, как всегда поражая меня в самое сердце своей фигурой. И это при том, что питается она преимущественно жареными перчеными сырными палочками, бифштексами с портером и гордитас [6] из «Тако Белл» [7], не говоря уже о том, что, кроме пробежки со мной по субботам, она больше ничем не занимается. Я за последние два года углеводика лишнего не потребила (ну хорошо, умяла три миски хлопьев и черничные вафли на прошлой неделе, но у меня были месячные, так что не считается) и занимаюсь как бешеная, а в ее брюки я и одной ногой не залезу – а ведь у меня четвертый размер.

В общем, Стейси стоит посреди парковки: розовая бандана на голове, как у тетушки Джемаймы на пачке овсянки, флюоресцентная оранжевая футболка в облипочку с надписью «Хэллоу, Китти» и ярко-малиновые поношенные штаны. Любой другой человек смотрелся бы дико в таком цветовом сочетании, но Стэйси это нисколько не вредит. Когда я наконец вылезаю из машины, она хмурится и смотрит на часы:

– Что это ты опаздываешь?

Я стараюсь сделать серьезный вид:

– Извини. Работала.

В ответ получаю презрительную ухмылку:

– Нет уж, дорогая. Так не пойдет. Оставь это оправдание для людей, у которых настоящая работа.

Ничего другого я и не ожидала. Мы со Стейси вместе учились в юридическом колледже, после чего она продалась в рабство и последние шесть лет вкалывает на дизайнерскую студию по продаже и прокату театральных костюмов. Предполагается, что, раз она принесла себя в жертву фирме, никто другой не имеет права жаловаться на работу. Она же, в свою очередь, беспрерывно плачется на то, какая она мелкая сошка у себя в фирме, хотя никуда оттуда не уйдет по нескольким, вполне очевидным, причинам. Во-первых, у нее нет никакой жизни, кроме работы, и никакого интереса заводить ее. Во-вторых, чем сильнее давит на нее жизнь, тем лучше она себя чувствует. Думаю, она и трех минут не проживет, если вдруг окажется одна в своей комнате без кризиса, который надо срочно разрешать. И в-третьих, хотя она в этом никогда не признается, она просто тащится от того, какие у нее великие и знаменитые клиенты и какая она сама важная персона в связи с этим.

Если не считать циничных ремарок про знакомых, Стейси не может говорить ни о чем, кроме работы, у нее нет свободного времени, а работу она использует как предлог, чтобы оставаться в стороне от всего, с чем она не хочет иметь дела, то есть практически от всего, кроме работы. Неудивительно, что я у нее единственная подруга – вряд ли кто-нибудь еще сможет выдержать ее злобное занудство более пяти секунд. Лично я думаю, что многолетнее облучение флуоресцентными офисными лампами приводит к раку личности. Я, конечно, та еще стерва, но рядом с ней я просто белая и пушистая.

– Не волнуйся, – говорю я. – Тебе я жаловаться не собираюсь.

– Вот и хорошо. Потому что вчера я пришла домой полчетвертого утра, и после обеда надо снова быть на работе. – Она направляется к дорожке парка. – Пойдем. Если не поспешим, опять застрянем в хвосте у иранцев.

Тут она права. Каждый раз, когда мы приходим в Санта-Моника Маунтинз, мы наблюдаем одно и то же странное явление: тусовка старых иранцев, группами по двадцать человек, на рассвете выходит на пробежку. Средний возраст – клянусь вам – лет семьдесят пять, все в приличных брюках, наглухо застегнутых рубашках и с палками, как будто собрались на Эверест лезть. Если не повезет и застрянешь у них в хвосте, считай, что на ближайшие полтора часа обречен двигаться со скоростью четыре шага в минуту и слушать громкое переругивание на фарси. Так что мы, от греха подальше, спешим к своей дорожке.

Уже четыре года каждую субботу мы со Стейси приходим сюда на пробежку, и, хотя наш маршрут до сих пор еще тяжеловат для меня, это уже не такое кошмарное испытание, как было вначале. Стейси же продолжает пыхтеть на подъеме, как Дарт Вейдер [8], и каждые десять минут останавливается попить водички. Я склонна думать, что наша пробежка – это единственные два часа в неделю, в течение которых она дышит некондиционированным воздухом; соответственно, каждую неделю на мои плечи ложится обязанность развлекать нашу компанию, пока дорожка идет вверх.