Суть дела

— Я люблю тебя, Райан. Но я в тебя не влюблена. А я не могу выйти замуж за человека, в которого не влюблена, — сказала я, понимая, что это звучит как подготовленная заранее фраза для разрыва. Подобно необоснованному, пустому предлогу, которым мужчины средних лет объясняют развод со своими женами.

— Откуда ты знаешь? — спросил Райан. — И что это вообще означает?

Я только качала головой, думая о той поездке в метро с незнакомцем по имени Ник, одетым в серо-голубую хирургическую робу, и снова и снова извинялась.

Кейт была единственной, кто знал историю целиком, кому известна правда, даже сегодня. Я встретила Ника до разрыва с Райаном. Если бы не Ник, я вышла бы за Райана. И возможно, я по-прежнему была бы замужем за Райаном, жила в другом городе, с другими детьми и вела совершенно другую жизнь: бледную, анемичную версию моей нынешней. Все те же минусы материнства и ни одного плюса настоящей любви.

Разумеется, среди некоторых наших наиболее фанатичных друзей ходили слухи о неверности, когда всего несколько месяцев спустя мы с Ником начали серьезно встречаться. Даже Райан (который в то время знал меня лучше, чем кто-либо, включая Ника) выразил сомнения относительно временного соотношения событий и удивился, как быстро я пришла в себя.

«Я хочу верить, что ты порядочный человек, — написал он мне в письме, которое до сих пор где-то у меня хранится. — Я хочу верить, что ты была честна со мной и никогда меня не обманывала. Но мне трудно не задать вопрос: когда же в действительности ты познакомилась со своим новым другом?»

Я ответила ему, хотя он просил не делать этого, и заявила о своей невиновности, еше раз извинившись за причиненную ему боль. Я сказала ему, что он всегда будет занимать в моем сердце особое место и, надеюсь, со временем простит меня и встретит кого-то, кто полюбит его так, как он того заслуживает. Намек был ясен — я нашла то, чего желала и ему. Я была влюблена в Ника.

Это чувство никогда не подвергалось изменениям. Жизнь не всегда веселая штука и почти всегда — нелегкая, думаю я, возвращаясь в кухню с настроением разрулить все проблемы и готовая выпить вторую чашку кофе, но я влюблена в своего мужа, а он — в меня. Это постоянная величина в моей жизни, и она останется таковой, пока растут наши дети, меняется моя карьера, приходят и уходят друзья. Я в этом уверена.

Но все равно я ловлю себя на том, что дважды стучу по деревянной разделочной доске. Так как никогда нельзя быть слишком уверенной, когда речь идет о самых важных вещах.

ВЭЛЕРИ:

глава четвертая

На следующий вечер Чарли переводят из отделения скорой помощи Массачусетской центральной больницы через дорогу — в Детскую больницу «Шрайнерс», где находится, как неоднократно говорили Вэлери, один из ведущих ожоговых центров страны. Когда они туда попадают, Вэлери понимает, что им предстоит долгая, напряженная борьба, и все же Вэлери испытывает облегчение, так как речь уже не идет о жизни и смерти, и укрепляется в этом чувстве при виде доктора Руссо, ожидающего их в новой палате.

Еще и суток не прошло со времени их первого разговора, но она уже доверяет ему, как никому другому в жизни. Когда он направляется к ней с планшеткой в руках, Вэлери отмечает поразительную красоту его лица, восхищается изгибом нижней губы, изящным носом, влажными карими глазами.

— Здравствуйте, — говорит он, тщательно произнося каждый слог, держась во всех отношениях официально. Однако есть в нем и что-то знакомое, даже успокаивающее, и Вэлери прикидывает, не пересекались ли их пути раньше, при каких-то других обстоятельствах.

— Привет, — отвечает она, ощущая укол смущения из-за того, что расклеилась накануне вечером. Она сожалеет о своем срыве, но уверяет себя, что все это он видел, и неоднократно, и скорее всего не раз еще увидит ее слезы, прежде чем все закончится.

— Как вы? — с искренней озабоченностью спрашивает он. — Поспали немного?

— Чуть-чуть, — отвечает она, хотя большую часть ночи провела, стоя у кровати Чарли. Вэлери спрашивает себя, зачем она лжет, а потом — какая мать спала бы в такое время?..

— Хорошо. Хорошо, — приговаривает доктор Руссо, еще несколько секунд глядя ей прямо в глаза, прежде чем перевести взгляд на Чарли, который в сознании, но по— прежнему находится под действием сильных успокаивающих средств.

Вэлери наблюдает, как он осматривает щеку и ухо Чарли, ему со знанием дела помогает медсестра: они передают друг другу инструменты, мази, марлю, обмениваются тихими замечаниями. Затем он переходит к руке Чарли и при помощи пинцета снимает повязку с обуглившейся, вздувшейся кожи. Вэлери инстинктивно хочет отвернуться, но не позволяет себе. Борясь с подступающей тошнотой, она запоминает вид пестрой кожи — местами красной и розовой, местами — черной. Она пытается сравнить ее с тем, что видела несколько часов назад, когда в последний раз меняли повязку, и наблюдает за доктором Руссо, за его реакцией.

— Как она выглядит? — нервно спрашивает Вэлери, не в силах что-либо прочитать по лицу врача.

Доктор Руссо говорит быстро, но доброжелательно:

— Положение дел у нас сейчас определенно критическое... Рука у него немного отекла из-за жидкостей, которые ему вливают... Меня немного беспокоит кровоток, но еще слишком рано говорить, понадобится ли ему эскаротомия.

И не успевает она задать вопрос, как он начинает в простых выражениях объяснять зловещий медицинский термин.

— Эскаротомия — это хирургическая процедура, применяемая при полнослойных ожогах третьей степени, когда эдема — или отек — ограничивает циркуляцию крови.

Вэлери пытается осмыслить услышанное, а доктор Руссо продолжает уже медленнее:

— Ожоги делают кожу очень жесткой, негибкой, а так как мы восполняем потерю влаги, обожженная ткань опухает и натягивается еще больше. Это вызывает давление, и если давление продолжает нарастать, оно затрудняет кровоток. В этом случае нам приходится делать надрез, чтобы снизить давление.

— У этой процедуры есть побочный эффект? — спрашивает она, умом понимая, что у всего есть побочный эффект.

Доктор Руссо кивает.

— Что ж, хирургического вмешательства всегда хочется избежать, если это возможно, — говорит он с тщательно отмеренным терпением. — Может быть небольшой риск кровотечения и инфекции, но обычно эти вещи мы контролируем... В общем и целом, я не слишком беспокоюсь.

Разум Вэлери останавливается на слове «слишком», анализируя оттенки и степень тревоги врача, истинное значение его заявления. По-видимому, почувствовав это, доктор Руссо чуть улыбается, сжимает через два одеяла левую ногу Чарли и говорит:

— Я очень доволен состоянием Чарли и надеюсь, что мы идем на поправку... Могу вам сказать, он боец.

Вэлери сглатывает и кивает, думая о том, что лучше бы ее сыну не приходилось бороться. Лучше бы ей не приходилось бороться за него. Она устала от борьбы еще до того, как случилось это.

— А его лицо? — спрашивает она.

— Я знаю, это тяжело слышать... Но здесь мы тоже вынуждены подождать и посмотреть... Понадобится несколько дней, чтобы установить: это ожоги второй или третьей степени? Когда мы определимся с его травмами, тогда и сможем выработать план действий.

Закусив губу, Вэлери кивает. В молчании проходит несколько секунд, и Вэлери замечает у него щетину, появившуюся с прошлого вечера и бросавшую тень на его подбородок и щеки. Она задается вопросом, был ли он дома и есть ли у него свои дети.

Наконец он нарушает молчание:

— А пока мы будем очищать и увлажнять кожу и неусыпно за ним наблюдать.

— Хорошо, — снова кивает Вэлери.

— Мы будем неусыпно за ним наблюдать, — говорит доктор Руссо и касается ее локтя. — А вы постарайтесь поспать этой ночью.

Вэлери выдавливает улыбку.

— Я постараюсь, — говорит она и снова лжет.

Позднее, той же ночью, Вэлери лежит без сна в своем кресле-качалке и думает об отце Чарли и о том вечере, когда они встретились в захудалом баре в Кембридже, всего через несколько дней после грандиозной ссоры с Лорел. Вэлери пришла одна, понимая всю ошибочность своей затеи еще до того, как увидела его. Он сидел в углу, тоже один, курил сигарету за сигаретой и казался таким таинственным, красивым и волнующе встревоженным. Она решила, что ей требуется бездумная связь, и если шанс представится, она уйдет с этим мужчиной. В итоге Вэлери так и сделала три часа спустя, после четырех бокалов вина.