Большой обман

Овладев основами мастерства, я отправилась к Ларри и Полу похвастаться достижениями. Когда я у них на глазах разделила колоду на две идентичные половины и сложила их вместе так, что карты из обеих половин симметрично чередовались, они обалдели. Всю следующую неделю они со мной не разговаривали. Мне уже стало казаться, что это у них — до конца дней. Только бы не рехнулись, пытаясь обучиться вольтам, которые я уже освоила.

— Значит, выполнять трюки ты не разучилась? — говорит Ларри, глядя, как я вытаскиваю очередного туза из-под низа только что перетасованной колоды.

— Не разучилась, — отвечаю я. — Это на всю жизнь — все равно что уметь ездить на велосипеде.

— Да уж, наверное, — раздраженно бурчит Пол, — либо пальцы у тебя по-прежнему слишком длинные по отношению к ладоням.

Его слова переполняют чашу терпения. Попросить их, что ли, рассказать о себе всю правду? Самое время. А может, настучать на них в Королевское общество защиты птиц, что они дурно обращаются с голубями? Или сорвать с головы дуршлаг и потихоньку выползти на улицу перекурить, пока никто не видит?

Прислонившись к сырой стене где-то у гаража, я смакую сигарету. От табака я уже успела отвыкнуть. У меня даже кружится голова, когда я вдыхаю очередную порцию никотина. Интересно, заметил ли кто-нибудь, кроме Джо, что я вышла? Просто невозможно поверить, как мало они все изменились. Ларри и Пол по-прежнему подхватывают друг за другом неоконченные фразы и одеваются так, будто один — зеркальное отражение другого. Фрэнк по-прежнему дважды стучит по стеклу барометра-ракеты всякий раз, когда проходит мимо. Он даже сидит в том же светлом кожаном кресле, что и всегда, и на спинке кресла все то же темное пятно от брильянтина. Никому, кроме него, не разрешается здесь сидеть. Порой мне кажется, что он ничего больше в жизни по-настоящему не любил. Ну разве что еще маму и церковь.

— Тебе плохо, Одри?

— Нет, со мной все в порядке. — Неожиданное появление Фрэнка в проеме кухонной двери меня даже испугало. — Со мной все хорошо, не беспокойся.

— Я и не знал, что ты еще куришь. — Фрэнк закрывает дверь и застегивает пуговицы на своей спортивной куртке.

— Я обычно не курю, Фрэнк. Купила сигареты по пути сюда, опасаясь, что все будет…

— Непросто?

— Да. Напряженно, это уж точно.

Фрэнк потирает затылок.

— Наверное, ты все еще скучаешь по ней.

— Ну да. Как и все мы.

Фрэнк желает поговорить со мной. Скрипя влажным гравием, мы направляемся к беседке у пруда и усаживаемся на пластиковые стулья.

— Что случилось? — спрашиваю я. Уж не болен ли он? — Надеюсь, ничего такого?

Некоторое время он молчит, а потом выдает:

— Одри, мне тяжело касаться этого, но я должен тебе сказать…

Я только крепче сжимаю сигарету. Что-то не похоже на Фрэнка — исповедоваться и каяться не в его стиле.

— Я рад, что ты приехала сегодня. — Фрэнк стряхивает пушинку с брюк. — Столько времени прошло.

Я молча пускаю дым.

— Я никогда не говорил тебе этого раньше, — произносит Фрэнк негромко, — но иногда мне кажется… кажется, что в юные годы мы тебе чего-то недодали.

В горле у меня набухает комок. Остается только зареветь.

— Все было нормально, — говорю я. — Вы сделали все, что могли. И мне, и вам это нелегко далось.

— Ну да. — Фрэнк явно не в своей тарелке. — Я рад, что у тебя все как будто уложилось. Джо, похоже, хороший парень.

— Хороший, — подтверждаю я, — просто замечательный.

Фрэнк отхлебывает виски.

— Он сказал мне, что ты теперь репетиторством занимаешься?

— Да, даю частные уроки. Уже несколько лет. Кроме того, я бухгалтер. Работаю на Джо и нескольких местных предпринимателей.

— Он говорил, что в этом году ты собираешься сдать экзамены и официально получить квалификацию преподавателя.

— Я подумываю об этом. — Я верчу браслет на руке. — Но я еще не решила. Понятия не имею, что там конкретно надо сдавать по математике, и не знаю, стоит ли себя…

— Связывать?

— Да. Пожалуй, это верное определение.

Какое-то время Фрэнк обдумывает мои слова.

— Ты очень похожа на своего отца, — произносит он, бренча кубиками льда в своем стакане. — Прямо два сапога пара.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, плотнее закутываясь в свой кардиган.

— Я имею в виду, — Фрэнк выпячивает грудь, будто голубь, и осушает свой стакан, — что вы вечно ищете, где лучше. Скитальцы, романтики, вот вы кто.

Я не нахожу смысла в его словах. Остается только ощущение, что меня критикуют.

— Не знаю, о чем ты, — раздельно произношу я, — и не вижу ничего романтического в болезненном азарте. Потом, он же бросил всех и вся. И все потерял.

— Ты о своей маме?

— Да. — Глаза у меня опущены. — И обо всех нас.

Фрэнк сидит неподвижно и о чем-то думает. Он смущен и явно хочет оказаться подальше отсюда. Внезапно Фрэнк прокашливается, достает из кармана мятый конверт и протягивает мне:

— Возьми. Я должен был передать его давным-давно. Надеюсь, я не упаду в твоих глазах окончательно.

— Что это такое?

— Твой отец оставил для тебя. После того как мы запретили ему появляться на похоронах.

Последние слова он просто выдавливает из себя, будто что-то гадкое и неприятное.

Дыхание у меня перехватывает в буквальном смысле этого слова.

— Вы запретили ему приезжать? — сиплю я, как только вновь обретаю дар речи.

— Да. Так пожелала бы твоя мама. Чтобы ничто не выводило тебя из равновесия. Чтобы ты сама разобралась во всем. Безо всякого внешнего вмешательства.

— Не могу понять. Я-то думала, вы даже не знаете, где он.

— Он как-то связывался с нами. Незадолго до смерти твоей мамы. Видимо, хотел с ней повидаться.

— И вы ему не позволили?

— К тому времени она уже была слишком слаба. — Фрэнк глядит на свой пустой стакан. — Это свидание ее бы только расстроило.

— Это неправда. — Внезапно я все понимаю. — Она хотела его видеть. Я точно знаю.

Фрэнк прижимает к губам носовой платок и принимается отковыривать от стола прочно въевшийся клок мха. Наконец мох отодран.

— Да, — говорит Фрэнк, — все это время я часто думал об этом. Иногда мне казалось, что мы поступили неправильно.

Моя сигарета догорела почти до конца, от нее остался крохотный пылающий окурок, и я не понимаю, почему он не жжет мне пальцы.

— Почему ты только сейчас говоришь мне об этом? — Я отчаянно пытаюсь прочесть ответ у него на лице.

— Я ждал, пока у тебя в жизни все уложится, — быстро отвечает он. — Марджи и я считали, что лучше обождать.

Вот так: вся моя жизнь летит кувырком и все возвращается к истокам.

Мы оба стараемся собраться с мыслями. Избегая смотреть друг другу в глаза, мы концентрируемся на наших стаканах. Фрэнк поправляет стрелку на брюках и встает. Ему кажется, что я собираюсь сказать еще что-то, и он медлит. Но я молчу, и Фрэнк слегка похлопывает меня по плечу и удаляется. Я слышу, как хрустит гравий под его ногами; стараясь успокоиться, он делает большие, размеренные шаги и, перед тем как войти в дом, останавливается. Я чувствую взгляд Фрэнка, но не реагирую. Я жду, пока он скроется в доме, и лишь тогда, затаив дыхание, вскрываю грязный конверт.

В конверт не вложено ни письма, ни даже открытки, только маленькая блестящая книжечка со спичками — новенькая и красивая. Под крышкой синими чернилами аккуратно написано:

Не унывай, мой маленький гений!

Однажды ты поймешь, что все это было к лучшему.

Вечно любящий тебя папа.

6

Уже два часа ночи, но, несмотря на полторы бутылки вина, выпитые по возвращении домой, я никак не могу заснуть. Джо лежит рядом со мной — и вздрагивает, и улыбается во сне, — а я разглядываю трещины на потолке и вслушиваюсь в тиканье будильника. Время от времени Джо переворачивается с боку на бок. Глаза у него при этом открываются.