Холодная война

Слушая совершеннейший немецкий Алексеевой, Рейчал показалось странным, что та назвала ее «тигрицей». Но не только это, а еще и интонации, с которыми все это было произнесено. По правде говоря, они показались ей даже… уважительными.

-Так точно, товарищ майор.

-Очень хорошо.

«Зачем все это?» - подумала Рейчал, подобно стенографисту, чуть ранее думавшем об этом же.

Словно прочитав ее мысли, Алексеева ответила:

-Я думаю, мы пока лишим вас сна. Вы знаете, что следует делать.

- Да, Товарищ майор.

Алексеева сделала шаг к двери. Перед тем, как выйти она обратилась к Спрингеру:

- Вы можете сесть, но предупреждаю вас: только попробуйте заснуть.

-Как можно, Товарищ майор, - попытался уверить ее Спрингер.

Слегка кивнув, она вышла. Спрингер подошел к Рейчал, и заставил встать, взяв ее под руки.

- Не завидую я тебе, американка, - прошептал он скорее для себя, чем для Рейчал. Выводя ее, он зевнул и потянулся. «Еще пара дней», - подумал он. - «Еще пара дней и эта ведьма-тёща укатит к себе».

Валентина рассеянно вставила ключ в замок и, провернув его, открыла заскрипевшую дверь своей квартиры. Как офицер КГБ ее ранга она, безусловно, могла рассчитывать на лучшее жилье, чем три этих маленьких комнатки, но излишние удобства не были для нее важны. Она была одинока, и эта квартира идеально подходила ей.

В действительности у майора никогда не было того, что можно назвать серьезными отношениями. Фактически за всю свою жизнь, кроме отдельных эпизодов, когда ей докучали своим вниманием назойливые, особенно охочие до женской красоты мужчины, она не очень интересовалась всем этим. А с тех пор, как еще в Ленинграде полковник КГБ вынудил ее вступить с ним в любовную связь, она со своей стороны всегда пыталась выглядеть настолько не привлекательной насколько возможно. К счастью для нее он утомился ею через месяц и быстренько перешел на другие нивы.

Мысленно она рассматривала мужчин как конкурентов, которых следует оставить позади себя - пусть глотают пыль. И она вовсе не собиралась вести себя словно глупая школьница и превращаться в слащавую клушу только потому, что один из них положил на нее глаз и лапал своими потными руками. Поэтому ее сексуальную жизнь никак нельзя было назвать романтичной. Она была больше похожа на то, о чем она иногда говорила: " Вошел, вышел и иди на здоровье! "

Но сегодня, коснувшись Рэйчел – оказавшись в непосредственной близости от нее - что-то шевельнулось у Валентины внутри. Что-то, чего она никогда не чувствовала прежде. Трепетное волнение и легкое возбуждение охватили ее теплой волной. Ей понравились ее ощущения. Помнится, ей даже стало интересно, на что будет похож поцелуй Рэйчел Кларк.

Валентина, - упрекнула она себя, - а ты злая. Но как могло что-то настолько приятное быть плохим? – спрашивала она себя. И сердце подсказывало ей, что не могло.

Начиная с той минуты, когда она покинула управление, образ девушки постоянно стоял у нее перед глазами, преследуя своей навязчивостью. Дура! - упрекала она себя. – Почему ты не разглядела этого прежде? Естественно она с самого начала спрашивала себя, не было ли слишком хорошо знакомое лицо девушки просто странным совпадением или быть может подспудно, она хотела этого? Но к тому времени, когда она вошла в свою небольшую квартиру, Валентина пришла к заключению, что было слишком много других чувств, которые в ней всколыхнула Кларк, ни одно из которых не было приятно, оставшись для нее где-то в прошлом, в том, что она теперь всегда называла своей "прежней жизнью".

Но действительно ли такие совпадения были возможны? Если так, то почему? Конечно, она была взволнована таким удивительным поворотом событий, но в то же самое время это обстоятельство слегка пугало ее. Для нее это граничило с чем-то сверхъестественным, вызывавшим чувство неловкости. В реальном мире вряд ли случалось что-то подобное. Или случалось? Она давно прекратила верить в то, что нельзя объяснить, или, по крайней мере, думала, что не верила.

С самого начала, как только она попала в ряды КГБ, в нее неумолимо вколачивали, что отвлеченные мысли не только бесполезны для государства, но и опасны. Наверно поэтому, в их стране было не так много ненадежных граждан: писателей, поэтов, художников и т.п.? Эти жалкие мечтатели вечно скулили о таких понятиях как красота, правда ... и свобода. Для Валентины Алексеевой единственной правдой была власть. Она или была у вас или вы подчинялись кому-либо еще. Эту тяжелую правду она познала задолго до своего вступления в 1947 году в ряды КГБ. Когда нацистские танки ворвались в ее деревню летом '41, они быстро и безжалостно провели этот урок у нее на дому.

Ее мать. Ее мать верила в красоту, справедливость ... и Бога. Любительница музыки и поэзии, она старалась, привить те же самые чувства и своей самой младшей дочери. И, несмотря на тяжелую жизнь в годы тоталитарного режима она всегда полагала, что жизнь прекрасна, и люди в основном хорошие. Помимо этого она считала, что любовь была самым большим подарком Бога человеческому роду. Ее вера не покинула ее до самого последнего мгновения, пока немцы не убили ее.

Тщательно заперев за собой дверь, Валентина зашла в небольшую спаленку и направилась к старому комоду. В нем было три ящика. Опустившись на колени, она вытянула самый нижний. Из-под единственного приличного свитера, аккуратно сложенного в самом дальнем правом углу, она вытащила тонкую небольшую книжицу, не намного больше, чем ее собственная рука. Когда-то книгу неудачно свернули, и теперь, прямо посередине зеленой обложки, пролегала глубокая складка. От времени углы книги сильно пообтрепались и из них во все стороны торчали волокна. Это был сборник стихотворений, написанных различными дореволюционными поэтами. Вообще говоря, стихи в нем в своем большинстве были легковесны и посредственны. Валентина честно признавалась, что никогда не любила их. Однако не они делали эту изодранную небольшую книгу настолько бесценной для нее.

В 1940 году ее мать подарила ей этот сборник на день рождения, когда ей исполнилось двенадцать. Чтобы купить небольшую книжку, она должна была в течение многих месяцев, постоянно откладывать небольшую сумму из скудных денег, которые получала от продажи собственных яиц и сыра. Слегка дрожащими руками, Валентина открыла книгу. На переднем форзаце остались слова, которые были очень давно написаны ее матерью:

Моей маленькой, дорогой Синеглазке на её 12-летие. Моя девочка, может быть твое сердце навсегда, останется таким же светлым как эти стихи и возможно тогда Бог оставит его в твоей груди навечно.

С любовью, Мама

"О, мама! " - тихо всхлипнула она. Прошло очень много времени, с тех пор как Валентина разрешала себе вспоминать о той нежной женщине, которая так часто пела ей колыбельные, когда она была ребенком. - "Я так скучаю без тебя и папы", - печально прошептала она. Прочитав надпись впервые за пятнадцать лет, Валентина почувствовала, как накатила на нее давнишняя, хорошо знакомая грусть. Слезы навернулись на глаза, и она крепко зажмурилась, пытаясь сдержаться и не расплакаться.

"Моя девочка".

Они все покинули ее. Все. Ее мать и отец, ее брат, две старших сестры - все ушли от нее навсегда, сметенные с лица земли опаляющими ветрами войны тем апокалипсическим летом 1941 года. Для Валентины, это было также последнее лето, когда такие понятия, как доверие, доброта и безоговорочная любовь были кое-чем другим, чем пустые слова. Теперь все, что осталось у нее от ее прежней жизни это потрепанный маленький сборник плохих стихов. Хотя книга была и навсегда останется ее самым бережно хранимым сокровищем, она не касалась ее еще с войны. Исключением были лишь случаи, когда она переезжала, и приходилось каждый раз паковать и ее вместе с вещами или класть в новое место на очередной срок. Воспоминания, которые неизбежно вызывала книга, всегда были слишком болезненны для нее.