В глубине стекла

Такая вынужденная диета, вкупе с ежедневным подводным плаваньем, позволяла сохранять подтянутую стройность, что при бронзовом загаре совершенно неотразимо действовало на приехавших отдохнуть женщин. Впрочем, слово «отдохнуть» каждая из них понимала по-своему. Если не брать в расчёт тех, которые приезжали со своими мужьями или любовниками, то одни, действительно, ехали с детьми понежиться на солнышке, поплескаться в море, другие ехали с подругой, чтобы отвлечься от домашних забот, позагорать, поездить на экскурсии, а третьи ехали откровенно «оторваться», прихватив солидные запасы спиртного и презервативов. Но даже самая благоразумная мамаша, находящаяся под зорким наблюдением собственного дитяти, окунувшись в эту курортную атмосферу праздника и развлечений, испытывая от жаркого солнца чувство восточной страстной истомы, записывалась к Олегу на подводное плавание и вполне откровенно, «случайно», начинала прижиматься и расспрашивать, где тут можно повеселиться, после того как ребёнок уснёт. А уж те, которые ехали «оторваться по полной», вроде сегодняшней Верки, те вообще… Вначале всё это Олегу льстило, потом надоело, потом стало бесить до такой степени, что он начал срываться и грубить, так, что к нему даже перестали записываться и резко упала выручка. Теперь он относился ко всему этому с равнодушным спокойствием, не отказывая никому в вежливых знаках внимания, снисходительно позволяя иногда себя соблазнить. Женщины шли как бы мимо него длинной чредой, особо не задевая, не оставляя воспоминаний, а он оставался таким же одиноким, как напомнившая о себе сейчас ветром Аравийская пустыня.

Раздражало только, что женщины, добившись того, чего им собственно и хотелось, начинали представлять дело таким образом, будто это он — коварный соблазнитель, а они — слабые заблудшие овечки, поддавшиеся минутной слабости. Да ещё порою предъявляли на него какие-то свои права. Впрочем, он старался относиться к этому философски, тем более что отдыхать сюда приезжали ненадолго, на одну-две недели, не больше, и дамы довольно быстро оставляли его в покое. Даже одна неделя с перелётом стоила недёшево. Бедные сюда не приезжали, хотя и богатые тоже — у тех свои курорты. А тут так, курорт для среднего класса.

«Интересно, — подумал он вдруг, — а откуда у Ольги деньги на эту поездку? Зарплата в школе — слёзы одни, отец у неё умер, мать — пенсионерка, да ещё больная. Неужели «спонсор» объявился? Наверняка, откуда же ещё? Все они одинаковые, — продолжал он думать с непонятным озлоблением, — лживые, эгоистичные, прячущие за красивыми словами свою беспринципность, готовность в угоду собственным интересам предать другого или продать себя».

«Все мы, бабы — стервы», — вспомнилась ему строчка припева из популярной одно время песенки.

«Вот уж точно, — продолжал он думать с тем же непонятным озлоблением. — Все они стервы. И Вика эта, тоже мне референт-переводчик, языковая практика у неё слабая, «входящие», «исходящие»… Какой же переводчик этим занимается? Это секретарши работа. Секретутка! Ясно, каким местом она на поездку заработала…

А Верка эта, шалава? Бабе ведь лет под сорок, а всё туда же. Сама его неделю назад зазвала к себе в номер: «У меня есть чёрные сухарики, сервелатик, водочка наша, новосибирская, очень приличная…», только что в штаны к нему не лезла. И сюда, к нему, сама напросилась («Мне так хочется посмотреть, как ты живёшь!»). А что тут смотреть? Стандартный номер, просто, наверное, подружка сама с мужиком в их номере в это время кувыркалась, ну её и выставила. И Ольга…» — нет, думать так же про Ольгу почему-то не получалось.

Ольга. Сейчас, стоя на балконе, под шелест пальм, он вдруг отчётливо вспомнил тот день, когда увидел её в первый раз.

Тогда был август.

Летний отпуск, который сначала казался невероятно длинным, закончился как-то неожиданно, вдруг. Ещё вчера он мог проваляться в постели до обеда, а сегодня уже в половине десятого входил в школу, здороваясь направо и налево, раздавая дежурные комплименты в ответ на аналогичные в свой адрес: «Вы прекрасно выглядите!», «Вы так загорели!» Заглянул в канцелярию, отметиться у начальства, но там, кроме секретарши, никого не было. Зашел в кабинет завуча, Анны Абрамовны: «Здравствуйте — здравствуйте! Как вы прекрасно выглядите! (Старая ты сволочь, никакая зараза тебя не берёт!) Жаль, что отпуск так быстро кончается! (Век бы тебя не видеть!) Куда вы ездили? Ах, в Карловы Вары! Ну да, конечно, печень нужно лечить! (Откуда же у тебя деньги на такие поездки, при нашей-то зарплате?) Нет, не женился. Нет, и не собираюсь. (Тебе-то какое дело?) Да, да, пора браться за работу! Конечно, буду готовить кабинет к Первому сентября. (А то я без тебя не знаю, чем заняться.)

Сначала пошел не к себе, а к Володьке, в спортзал. Но там было заперто. Жаль, вот с кем поболтал бы с удовольствием. Заглянул в кабинет химии, полюбезничал, похихикал с Инной Егоровной и, наконец, дошел до своего кабинета английского языка, который показался в углу, в конце коридора. Проходя мимо кабинета математики, простоявшего весь прошлый год без хозяина, заметил, что дверь приоткрыта и внутри кто-то возится. Но заглядывать не стал. Мало ли, ещё запрягут помогать.

В его небольшом, на восемь парт, кабинете всё было точно так же, как он оставил в июне, после выпускного, уходя в отпуск. Только толстый слой серой пыли покрыл мебель, сложенные стопками учебники, стенды с выцветшими картинками, подоконники. Олег, щёлкнув шпингалетами, раскрыл пошире окошко, смахнул пыль с учительского стола и сел прямо на пыльный стул. (Чёрт с ним, всё равно джинсы грязные.)

Брать тряпку и затевать уборку не хотелось. Нет, он не был грязнулей, всегда, на работе и дома, старался поддерживать чистоту и порядок, конечно, не идеальные, но хотя бы в рамках приличия. Сказывалась тут и привычка к армейской дисциплине и то, что он вот уже второй год жил один, без родителей.

Браться за уборку не хотелось от какого-то чувства безысходности. «Ну что, — думал он, — вот и прошло лето, а я так ничего и не решил». В июне, уходя в отпуск, он всерьёз задумался над вопросом, а стоит ли ему сюда возвращаться.

Первый год работы в школе позволил Олегу сделать два открытия, взаимоисключающая сущность которых заставляла его метаться в нерешительности, всё откладывая и откладывая принятие решения.

Первое, что он понял, педагогика — это его призвание, которое могло бы стать его судьбою. А второе — из школы нужно уходить, так как он всё равно в ней работать не сможет.

Как уж оно так странно получилось, он и сам сказать не мог, но выходило именно так — и остаться хотелось, и, понимал, что бежать нужно. В июне он честно пообещал себе за лето всё обдумать и решить, но так ничего и не решил, а, по правде говоря, и решать не пытался, подсознательно всё время отпихиваясь от этой проблемы. «Вот отдохну сначала, — думал он, — а там видно будет». Но времени так и не нашлось. Уже в первых числах июля он укатил в Севастополь к друзьям детства, а там Андрюха Шевченко уговорил его присоединиться к подводным раскопкам древнегреческой галеры, затонувшей бог знает когда в одной из крымских бухточек. По подводному плаванию, которым он увлекался в детстве и юности, пока жил в Севастополе, Олег давно стосковался, и, честно говоря, особо уговаривать его не пришлось, хотя он и поломался для приличия, утверждая, что за прошедшие годы разучился и всё забыл. Навыки восстановились быстро, и он снова мог наслаждаться непередаваемым ощущением погружения в подводный мир. Увлёкся он этим настолько, что очнулся лишь к середине августа, когда до конца отпуска осталось чуть больше недели. Успел добраться до Москвы, перестирать выбеленные солнцем и пропитанные морской солью вещи, прибрать квартиру, и настало время либо выходить на работу, либо писать заявление об уходе по собственному желанию. Когда он шёл утром в школу, он ещё сомневался, а теперь, усевшись за свой учительский стол, вдруг успокоился.

В его маленьком кабинете, кроме пыли, было и ещё нечто, что и понять трудно, и не заметить нельзя — в нём продолжала тихонько дышать частица его души и частицы душ его учеников. Вот эти стопки учебников он разложил в июне, чтобы первого сентября раздать их своему 7 «В»; вот эту стопку, поновее, он выдаст Сашке Гречихиной, она девка аккуратная, у неё они лучше сохранятся, а эту стопку, с разлохмаченными переплётами — Димке Епишеву, тот всё равно учебники открывает только для того, чтобы разрисовать портреты людей, имевших несчастье оказаться достойными помещения в школьные учебники. Стенды бы тоже нужно обновить. Вот этот, «Great Britain», он делал вместе с 9 «А», название, высунув от усердия язык, раскрашивала Танька Малышева. Интересно, какая она теперь стала? Вон тот, «Пиши правильно», оформлял ему прошлогодний выпускник Димка Морозов, отрабатывал пятёрку в аттестат. У него по отметкам выходило где-то между четвёркой и пятёркой, можно было, конечно, и так поставить, парнишка он был хороший, но лучше, если отработает, дороже оценит. К тому же хорошо, если от выпускников не только разрисованные парты остаются, но и что-нибудь толковое. Олег смотрел на запылённый кабинет и ощущал, как всё здесь наполнено смыслом, теплом детских душ, звоном их голосов.