Любовники

— Девяносто миллионов, — благоговейно выдохнул Арчи.

— Девяносто миллионов, — повторил Байрон. — Черт побери, девяносто миллионов!

— Это невероятная удача, мальчики! О таком можно только мечтать! Девяносто миллионов — как с куста! Такое даже моей матери не снилось!

— Господи, Виктория, как я рад, что Харрис Ривз говорил именно с тобой, — сказал Арчи. — На твоем месте со мной бы случился сердечный приступ — если такое бывает на радостях.

— У меня создалось впечатление, что он не очень-то доволен своим вице-президентом по рекламе, — проговорила Виктория словно сама с собой, — и решил взять бразды в свои руки. Можете себе представить, каково пришлось этому вице-президенту, когда Ривз мне позвонил. Он создал «Бич-Кэжуалс» лет тридцать назад на голом месте и, конечно, имеет право предъявлять претензии к своим рекламным агентам.

— Ты сама позвонишь Коллинзам и расторгнешь контракт, — спросил Арчи, — или это лучше сделать Джиджи? Ее в Сан-Франциско хорошо знают, может, у нее это лучше получится?

— Арчи, расторгнуть контракт с одним агентством в пользу другого, который сулит десятикратную прибыль, — это прерогатива руководства, — холодно сказала Виктория.

Неужели они с Байроном думают, что она уступит кому-нибудь удовольствие уведомить «Индиго Сиз» о том, что фирма стала слишком мала для сотрудничества с Викторией Фрост? Ох, и денек будет у Джиджи, когда она, переполняемая гордостью за себя и дорогой туристический проект, лелеемый ее любовником, явится на работу и узнает новости!

Виктория налила еще по бокалу шампанского и произнесла тост:

— За «Фрост, Рурк и Бернхейм» — агентство, которое знает толк в реальном деле!

Все подняли бокалы, чокнулись и выпили до дна.

— Открывай следующую бутылку, Арчи, — потребовала Виктория. — Отпразднуем новый контракт как следует!

15

Войдя в высокие ворота и сделав первые шаги по просторному, вымощенному булыжником двору своего парижского дома на улице Вано, Билли почувствовала, что правильно выбрала то единственное место, которое способно дать ей некоторое облегчение. Этот дом, в котором ей так и не довелось пожить, она купила четыре года назад, повинуясь внезапному капризу, в чем готова была признаться. В тот момент она была не способна устоять перед любым искушением, лишь бы как-нибудь отвлечься от недавнего развода с Вито Орсини. Едва увидев, она, не торгуясь, купила этот дом по баснословной цене — восемь миллионов долларов, сознательно идя на этот шаг безумного расточительства, ибо с первого взгляда поняла, что он просто создан для нее.

— Мадам будет довольна состоянием дома, — после приветствия сказала Мари-Жанна, жена привратника Пьера Дюжардена. — Я каждое утро говорила Пьеру: «Что, если мадам Айкхорн появится сегодня, без предупреждения?» И поверьте, мадам, мы взяли себе за правило каждый вечер, ложась спать, удостовериться, что все в доме в полном порядке.

— Благодарю вас, мадам Мари-Жанна. Я знала, что оставляю дом в надежных руках.

— Давно мы вас не видели, мадам.

— Это уж точно, — согласилась Билли, — но жизнь у меня довольно сложная.

— Конечно, конечно, мадам, — ответила жена привратника.

Хотя она находила странным, что прекрасный дом в самом престижном аристократическом районе Парижа пустует, а конюшни забиты до отказа антикварными ценностями, которые даже не распакованы из ящиков. Однако мадам Айкхорн платила им с Пьером очень хорошо и регулярно, а сама их сторожка, куда хозяйка провела центральное отопление и где была оборудована новая кухня, являлась предметом зависти многих. Тем не менее она была рада снова видеть мадам Айкхорн, это говорило о том, что она не продала дом каким-то чужакам, а приехала пожить здесь.

— Как долго мадам намерена пробыть в Париже? — спросила она.

— Пока не знаю, — ответила Билли. — Мадам Мари-Жанна, если не возражаете, я пройду в дом одна.

— Ну конечно, мадам.

Когда за ней закрылись двойные двери и она очутилась в круглом холле, Билли сразу же ощутила специфическую атмосферу дома, которая когда-то сразу покорила ее. Дом, с его идеальными пропорциями, производил впечатление в равной степени изысканной роскоши и уюта, неся на себе печать времени. Утренние лучи солнца, проходя сквозь стеклянные двери веранды, заливали натертые паркетные полы и мраморные камины. По стенам были развешаны старинные зеркала в резных рамах, переносившие посетителя в неспешные и славные времена; полы при каждом шаге по-прежнему издавали легкий приветственный звук, обещающий мир и покой.

Билли, пребывая в своеобразном трансе, обошла все двадцать комнат, как бы заново открывая их для себя и находя в том некоторое утешение. Наконец она добралась до зимнего сада, который был пристроен позади дома по ее указанию; сквозь застекленные стены оранжереи открывался вид на сад из вечнозеленых растений, поверх стен которого виднелся огромный парк резиденции премьер-министра Франции под названием «Отель Матиньон». Она опустилась на широкий подоконник и погрузилась в раздумья.

Последний раз она была здесь в 1981 году накануне Рождества, и тогда все ее мысли были о скором вселении в новый дом и праздниках, которые ей предстояло провести вдвоем с Сэмом Джеймисоном, скульптором из Сан-Франциско, для которого она была скромной школьной учительницей из Сиэтла по имени Ханни.

На протяжении почти целого года она успешно обманывала его, преследуя единственную цель — чтобы Сэм не знал, кто она на самом деле, и относился к ней не так, как другие мужчины, для которых она была богатой чудачкой, объектом всевозможных сплетен и домыслов.

Тогда она думала, что так воспринимают ее все мужчины за исключением Спайдера Эллиота, того самого, который вчера позволил себе в такой унизительной форме пройтись по поводу финансовой бездарности Билли в отношении ее денег — как он с иронией выразился, «потом и кровью заработанных денег». Он-то отлично знает, что последний раз она работала за зарплату двадцать два года назад, причем тогда это была ставка младшего секретаря.

«Господи, ну почему они все одинаковые?» — с тоской подумала Билли. И Сэм, и Спайдер с готовностью примешали в свои отношения с ней факт существования ее денег. Спайдеру, правда, удавалось на протяжении нескольких лет держать это при себе, выдвигая на первый план то обстоятельство, что для него она бьша, как он выразился в одном письме, «податливой глиной, из которой можно вылепить любую форму». Сэм один только раз увидел ее в Парижской опере и узнал, кто она такая, и этого оказалось достаточно, чтобы он отказался от нее, и даже ее полное боли письмо с объяснениями, которое она послала ему на следующий день, не возымело на него никакого действия. Сэм был убежден, что неожиданным успехом своей выставки был обязан ей — дескать, она уговорила своих друзей купить его работы. Он не дал ей ни одного шанса, ни разу не усомнился в своей правоте. Но у него хотя бы было оправдание: она в течение нескольких месяцев обманывала его.

И кто лучше — Сэм, который отверг женщину из-за того, что она несметно богата, или Спайдер, который этим богатством воспользовался? Нет, не так: не «кто лучше», а «кто хуже»!

«Да гори они оба в аду!» — подумала Билли, выходя излома и окликая привратника.

— Мсье Пьер, я решила сегодня же заночевать здесь. Пожалуйста, подберите из тех вещей, что сложены на конюшне, подходящий шкафчик, один-два стола, зеркало, несколько ваз, подсвечников и пару кресел и расставьте их в одной из маленьких спален, той, что рядом с ванной.

— Но, мадам, — возразил привратник, — среди тех антикварных вещей нет кровати.

— Значит, ее доставят через несколько часов, — заявила Билли. — И благодарю вас, мсье Пьер, дом в прекрасном состоянии.

— Спасибо, мадам, вы тоже прекрасно выглядите. Я так рад вашему возвращению!

— До встречи, мсье Пьер, — попрощалась Билли и заспешила к стоящей у ворот машине, где ее дожидался шофер.

— До свидания, мадам, — отозвался Пьер. Мадам выглядела отнюдь не прекрасно. Мадам выглядела опустошенной и несчастной, насколько это применимо к красивой женщине.