Мой лучший любовник

Из странного суеверия Люсиль себя убедила, что, если разоденется для этой встречи, в итоге ничего не получится. Чтобы задобрить провидение, она надела вылинявший серый свитер и пару старых черных бутсов. Впрочем, по сравнению с Джерри Кесслером в его потертой клетчатой рубашке и забрызганных грязью ботинках она выглядела просто шикарно.

– Садитесь, располагайтесь поудобнее. – Он махнул в сторону огромного бутылочно–зеленого замшевого дивана.

– Все в порядке, спасибо. – Люсиль не могла заставить себя сесть, ее нервы были на пределе. Она считала новые песни Джеза чудесными, но теперь было важно мнение Джерри.

До этого момента Джез казался абсолютно спокойным, а теперь он засунул дрожащие руки в задние карманы джинсов и проговорил:

– Я тоже лучше постою.

Джерри включил запись, и зазвучали первые аккорды «Чуда».

В следующий момент из колонок полился похожий на растаявший шоколад голос Люсиль.

Ты должен меня понять.

Я не хочу тебя терять.

Смысл моей жизни в твоей любви…

Она знала, что теперь уже не может определить, хороша ли песня. Но, по крайней мере, на этот раз запись не была испорчена, и ее голос не звучал так, как будто ее заперли в шкафу.

В шесть часов личный шофер Джерри Кесслера отвез их на Паддингтонский вокзал.

– Не думаю, что мне нужен поезд, – заявила Люсиль. – Если я взмахну руками, я, наверное, смогу полететь домой.

Даже железнодорожный вокзал, заполненный людьми, мрачный, пахнущий машинным маслом и пылью, не мог испортить ей настроение. Джерри понравились – очень понравились! – новые песни. И очаровал ее голос. Джерри отложил собрание и отвез их на ланч в «Сан–Лоренцо». Затем, вернувшись в офис, он вызвал Диксона Райта, директора отдела записей, чтобы тот послушал песни. На следующее утро были быстро заказаны оркестр, студия звукозаписи и высококлассная команда. Обсуждались головокружительные гонорары.

– Ты вернулся, – объявил Джерри, хлопая Джеза по спине, как фермер, ласкающий бычка–медалиста.

– Пришло время Люсиль, – поправил его Джез, желая оставаться в тени.

Обратный поезд в Бристоль ушел точно по расписанию, что явилось для них полной неожиданностью.

– Проклятье! – вздохнул Джез. – Разве машинисты не понимают, что мы рассчитываем на опоздание?

– Можем съесть бургер или еще что–нибудь. – Справа от них был киоск, на который указывала Люсиль. Она была слишком взволнована, чтобы есть в «Сан–Лоренцо», но теперь умирала с голоду.

– Бургер. – Джез посмотрел на нее, в его желудке возникло странное ощущение. Если честно, уже не в первый раз. И дело было совсем не в том, что он мечтал о бургере.

– Еще есть киоск, где продают круассаны. Если хочешь пошиковать. – Люсиль ему улыбнулась.

Ему нравилось, как она над ним подтрунивает. Точно как Сюзи.

– Это безумие. – Джез смотрел на часы. – Когда приедем домой, будет уже девять вечера. А завтра утром мы снова должны быть в Лондоне. Почему бы нам не переночевать в гостинице?

– Э…

– И ты не будешь есть чизбургер и картофель–фри, только не сегодня. – Джез покачал головой. – Извини, я не могу тебе позволить. Мы остановимся в «Савойе», нормально пообедаем, потом хорошо выспимся… а завтра утром к десяти часам будем в студии, готовые к записи.

– Э…

– Это самое разумное решение. И мне не нужно сегодня вечером возвращаться в Бристоль, – сообщил Джез. – А тебе?

– Нет, – наконец выдавила из себя Люсиль.

У нее возникло ощущение, что сказанное означает гораздо больше, чем могло показаться. Это было глупо. Бредовые мысли. Джез предложил переночевать в Лондоне из практических соображений. Он был прав, так разумнее всего.

– Как ты считаешь?

– Хорошо. – Потом она добавила: – Но не в «Савойе».

– О боже, ты так его ненавидишь?

Джез ее дразнил.

– Дело не в этом.

– Не волнуйся о деньгах. Я плачу.

– И не в этом. – Люсиль дернула поношенный край старого серого свитера. – Я не уверена, что меня пустят.

Где–то вдалеке часы пробили полночь. Люсиль стояла в женском туалете «Гриль Савой» и рассматривала свое отражение в зеркале.

Ее волосы были собраны в «хвост ананаса». Золотое открытое платье переливалось, как вода на солнце, когда она нагнулась вперед, чтобы подкрасить губы. Она заморгала, проверяя, не осыпались ли и не смазались ли золотые тени.

Они были на месте, ура.

Впрочем, это были самые дорогие тени, которые она когда–нибудь покупала. Если они стоили двадцать два фунта пятьдесят пенсов – ой! – они должны были оставаться на веках.

Что касается платья… ну, во всем был виноват Джез. Он вытащил ее из такси на Бромптон–роуд – здорово, что в четверг все открыто допоздна, – и завел в дверь маленького магазина элитных платьев, где наблюдалась пугающая тенденция – там вывешивали товар без ценников.

– Если честно, меня бы устроил «Топ–Шоп». – Ее протесты явно заставили продавщицу вздрогнуть. Хорошо, что с ней был Джез, иначе за такие слова ее бы оттуда выставили.

Впрочем, если бы не Джез, она бы ни за что не попала в такой магазин. Она бы пошла в «Топ–Шоп».

– Хватит пререкаться, – приказал ей Джез, когда она не давала ему купить для нее пару туфель. – Ты не можешь ходить в кроссовках и в таком платье.

Что со мной происходит? – спрашивала себя Люсиль, глядя на свое отражение в зеркале. Почему у меня такое чувство, будто я собираюсь прыгнуть с самолета с парашютом и с завязанными глазами?

Между прочим, уже полночь, мы закончили ужинать и направляемся наверх, в наши номера, чтобы хорошенько выспаться. Тогда почему я стою здесь, в женском туалете, и подкрашиваю губы?

И еще душусь?

Не говоря уже о туши?

О боже. Люсиль покачала головой, гладя на свое бесстыжее отражение.

Как будто она не знала.

Джез ждал ее у лифтов. До этого в магазине «Харви Николс» он купил – всего за пять минут – черный костюм от Версаче, оранжевую рубашку и фиолетовый галстук. Как ни странно, все гармонировало. Джез всегда оставался Джезом, и у него все получалось. В основном потому, что ему было все равно, получается или нет.

За последние две с половиной недели Люсиль приобрела бесценный опыт. Она сидела с Джезом в студии, они работали в тесном контакте – и с большой интенсивностью, – поэтому естественно, что она хорошо его узнала. Музыка была его страстью, а его энтузиазм страшно заразителен. Джез понял, что может писать песни без своих соавторов, мистера «Бушмиллса» и мистера «Дж. Уокера», и его было теперь не остановить. Он походил на шестилетнего мальчишку, который научился кататься на своем велосипеде без колес–стабилизаторов. Люсиль наблюдала, как он творит, и у нее по позвоночнику бегали мурашки.

И я ему помогла, правда помогла. Он сказал, что без меня у него ничего бы не получилось.

День был сказочный, и еще более сказочный вечер. За столом Джез и Люсиль все время болтали, спорили и смеялись. Теперь, когда они поднимались вместе в лифте, их разговор внезапно иссяк.

На третьем этаже они шли по длинному коридору с толстым ковром, и путь казался бесконечным.

Джез заказал два соседних номера.

Не приглашай меня на кофе, мысленно умоляла его Люсиль. Не надо. И не говори, что вечер был замечательным, потому что я и так знаю.

Джез ничего такого не сказал. Он вообще ничего не говорил, просто стоял и смотрел на Люсиль. С таким молчаливым упорством, что казалось, она вот–вот потеряет сознание.

Наконец он протянул руку, дотронулся до ее правой руки, поднял кисть к своим губам и воздушно – как будто порхнула бабочка – поцеловал ее пальцы.

Джез сделал это один раз, и второй, потом отпустил руку, кивнул, прощаясь до утра, и повернулся к двери своей комнаты.

Он отпер ее, вошел, не оглядываясь, и закрыл за собой.

И менее чем через секунду снова открыл.

– Так нельзя, – сказал Джез со вздохом. – Я не могу так уйти.

Люсиль затаила дыхание, сердце билось в груди, как рвущаяся на волю из клетки обезьяна. Когда Джез придвинулся ближе, ей показалось, что все происходит как в замедленной съемке. Он был прямо перед ней, но их тела не соприкасались, их отделяло не больше дюйма; наклонив голову. Джез поцеловал ее, медленно и неизъяснимо нежно.