Суть дела

В какой-то момент Вэлери приходит к убеждению, что он совсем ее забыл, и едва не срывается и не шлет ему сообщение, безобидное коротенькое поздравление с Новым годом, хотя бы для того, чтобы испортить ему вечер и напомнить о его поступке.

Но передумывает: она слишком горда и на самом деле не хочет желать ему счастливого нового года. Она хочет, чтобы он страдал не меньше, чем она. Но она стыдится этого и размышляет, можно ли действительно любить того, кому желаешь несчастья. Ответа нет, да это и не важно, ничего невозможно изменить. Она ничего не может сделать для того, чтобы изменить ситуацию, думает Вэлери, садясь за кухонный стол вместе с Чарли и предлагая написать намерения для наступающего года.

— А что это значит? — спрашивает Чарли, когда Вэлери подвигает к нему листок желтой линованной бумаги из блокнота.

— Это как цель... Обещание самому себе, — отвечает она.

— Как обещание заниматься на пианино? — уточняет Чарли; со времени несчастного случая ему не слишком много пришлось упражняться.

— Конечно. Или поддерживать в своей комнате чистоту и порядок. Или обзавестись новыми друзьями. Или по-настоящему усердно заниматься терапией.

Чарли кивает, берет карандаш и спрашивает у Вэлери, как пишется слово «терапия». Она помогает ему произнести это слово, а потом пишет на своем листке: «Есть меньше мучного, больше фруктов и овощей».

Следующие полчаса они продолжают в том же духе: обдумывают, уточняют правописание, обсуждают, пока каждый не набирает по пять намерений — все практичные, предсказуемые и абсолютно выполнимые. Однако, прикрепляя списки к холодильнику, Вэлери понимает: данное упражнение хоть и продуктивно, но в общем-то притворно, и есть только одно намерение, важное сейчас для них обоих, — пережить историю с Ником.

С этой целью Вэлери делает вечер насколько возможно веселым и праздничным, до бесконечности играя в простенькую карточную игру, устроив просмотр «Звездных войн» и разрешив Чарли впервые в жизни не ложиться спать до полуночи. Как только на Таймс-сквер падают воздушные шары, они пьют из хрустальных бокалов игристый сидр и бросают пригоршнями конфетти, изготовленные с помощью дырокола из цветной бумаги. Тем не менее все это время Вэлери понимает неискреннюю, неестественную радость своих усилий, и, что еще хуже, она улавливает то же и в Чарли, особенно когда укладывает его спать в ту ночь. С чересчур серьезным выражением лица он слишком крепко обнимает Вэлери за шею, и его слова звучат формально, когда он говорит, как здорово повеселился, и благодарит ее.

— О, родной мой, — произносит Вэлери, думая, что она, должно быть, единственная мать в мире, огорчившаяся, когда сын не забыл сказать «спасибо». — Я так люблю проводить с тобой время. Больше всего на свете.

— Я тоже, — говорит Чарли.

Вэлери укрывает его до подбородка и целует в обе щеки и в лоб. Затем желает ему спокойной ночи и идет в свою постель, в последний раз проверив телефон, прежде чем уснуть и проснуться в новом году.

Она всегда ненавидела январь по причинам, известный всем: постпраздничный спад, короткие темные дни и отвратительная бостонская погода, к которой Вэлери, никогда не жившая в других местах, не может привыкнуть. Она ненавидит северо-восточные шторма, серую снеговую кашу, в которой ноги вязнут по щиколотку, бесконечный холод, настолько болезненно-резкий и пронизывающий даже при небольшом минусе, что дни с нулевой температурой кажутся, как ни странно, передышкой, попыткой раздразнить весну, пока не приходит дождь и не падает температура, в очередной раз накрепко все замораживая.

Но в этом году январь особенно невыносим. И с течением дней Вэлери начинает волноваться, что уже никогда не выберется из своей депрессии. Глубокое разочарование в Нике и почти непрестанная тревога за Чарли сгущаются в ее сердце, превращаясь в банальную старую озлобленность — состояние, которого Вэлери всегда остерегалась, даже в самые худшие периоды жизни.

Как-то днем ближе к концу месяца на работу ей звонит мать Саммер. Вэлери испытывает всплеск отрицательных эмоций, вспоминая слова ее дочери на игровой площадке, и собирает волю в комок, опасаясь услышать о новом инциденте.

Но голос Беверли звучит тепло и беззаботно, без малейшего намека на неприятности.

— Привет, Вэлери! Вы можете говорить? — спрашивает она.

Вэлери смотрит на стопку документов на своем столе и с сосущим ощущением под ложечкой отвечает:

— Да. Все нормально... Так приятно вырваться из увлекательного мира страхового возмещения.

— Звучит лишь чуточку лучше увлекательного мира бухгалтерии, — жизнерадостно смеется Беверли, тем самым напоминая Вэлери, что эта женщина вопреки всему ей нравится. — Как у вас дела? Хорошо провели праздники? — продолжает она.

— Да, — лжет Вэлери, — праздники прошли удачно. А у вас как?

— О... все было отлично, но в полном хаосе. В этом году приехали дети моего мужа — все четверо — и его бывшие родственники... это длинная, совершенно запутанная история, которой я вас утомлять не стану... Поэтому, сказать вам правду, я почти с радостью вышла на работу. А ведь она мне не нравится.

Она снова смеется, и Вэлери с облегчением решает, что если сегодня в школе и случилась какая-то неприятность, то не слишком ужасная.

— Так вы слышали новость? — спрашивает Беверли, явно веселясь.

— Новость? — переспрашивает Вэлери, воздерживаясь от замечания, что в школьное общество она не входит, вообще ни в какое, коль на то пошло.

— О последней любовной связи?

— Нет — отвечает Вэлери, невольно вспоминая Ника, всегда вспоминая Ника.

— Саммер и Чарли — ее герои, — объявляет Беверли.

— Саммер и Чарли? — эхом откликается Вэлери, уверенная, что мать девочки что-то напутала, а может, разыгрывает какую-то дурную шутку.

— Да. По-видимому, все очень серьезно... Фактически нам, вероятно, следует уже начать прорабатывать все детали свадьбы и торжественного обеда. Думаю, афишировать это не стоит... Что скажете?

Несколько обескураженная, Вэлери улыбается и говорит:

— Я всегда за то, чтобы не афишировать... Хотя, должна признаться, у меня небогатый опыт по части свадебных планов.

В обычных обстоятельствах она этого не сказала бы, она всегда держит при себе личные сведения такого рода и поэтому чувствует неловкость, но Беверли, рассмеявшись, успокаивает:

— Не волнуйтесь. Я это делала три раза. Поэтому у нас с вами почти нормальный средний результат.

Впервые за этот год Вэлери искренне смеется.

— Было бы неплохо получить нормальный результат.

— Было бы очень неплохо получить нормальный результат. Хотя у меня в голове не укладывается... — признается с веселым смирением Беверли. — Ну, как бы там ни было. Да. Чарли и Саммер... Я по-настоящему довольна... Последний ее дружок был не очень-то мне по душе. В любом случае от его матери я была не в восторге, что, в сущности, и имеет значение, не так ли?

Вэлери спрашивает, кто был последним другом Саммер, и чувствует прилив недостойного удовольствия, когда слышит имя Грейсона. Но она тем не менее воздерживается от унизительного замечания в адрес Роми и вместо этого спрашивает:

— Они... поссорились?

— Мне не известны все подробности. Знаю только, что они... она объявила о разрыве отношений перед самым Рождеством. Думаю, он не угодил ей подарком... или, во всяком случае, не смог составить конкуренцию бисерному браслету, подаренному ей Чарли.

Вэлери сидит с открытым ртом, вспоминая браслет, который Чарли плел на занятиях по трудотерапии. Она думала, что этот браслет предназначался ей, но он так и не появился под елкой.

— Правда? Он мне не сказал, — не может оправиться от шока, от приятного шока, Вэлери.

— Да. Пурпурный с желтым... любимые цвета Саммер... Вне всякого сомнения, вы хорошо его научили.

Вэлери улыбается, ценя такой отклик на жест Чарли. ценя любую, самую малую похвалу в свой адрес, особенно в отношении воспитания сына.