О любви (сборник)

— Вот видишь, — удовлетворенно пробормотал Петров, — ты тоже соскучилась. Правда, соскучилась?

Зина закрыла ему рот ладошкой — не говори.

Под пальцами бархатились чужие усы и борода.

Она стонала и извивалась. Все ее горести и обиды нашли выход, улетали из ее тела вместе с прерывистым частым дыханием. В финале Зина так закричала, что теперь Петрову пришлось закрывать ей рот поцелуем.

Утром ее разбудили ласки мужа. Будто проспала полгода, не было печалей и разлуки. Сейчас она повернется на спину, почувствует его тяжесть.

Борода защекотала ее обнаженную грудь. Губы Петрова, обрамление чужое. Вспомнились ночные фантазии. Другой! И пусть! Зина неожиданно крепко обняла Петрова, потребовала прекращения нежных прелюдий. Едва не сказала грубо вслух: «Ну, давай же. Другой! Сильно и мощно, как ты умеешь, как делал прошлой ночью». Она стиснула зубы, замотала головой. Другой оправдал ее надежды.

Они лежали обнявшись, понимая, что это последние секунды молчания перед разговором, который должен смыть все печали и примирить их.

— Что это? — Зина резко села на кровати и показала на колено мужа.

Слегка распухшее, красноватое, оно было пересечено шрамами и рубцами.

— Зинка, я пять месяцев провалялся в больнице. Мне сделали две операции. Там теперь железка вместо сустава.

Петров говорил, по-детски улыбаясь, рассчитывая на жалость и участие, как ребенок, которому было очень больно, и теперь он хочет увидеть понимание, сочувствие и восхищение его силой воли.

Зина смотрела на него не с восхищением, а с ужасом. Петров решил, что она испугалась задним числом.

— Сейчас уже не болит, — заверил он.

Зина только на секунду почувствовала сострадание, а потом ее захлестнул ужас совсем не того рода, который предполагал Петров.

Ее муж несколько месяцев провел в больнице. И не счел нужным сообщить ей! Будто она неродная! Будто дрянь последняя! Кто был с ним рядом? Кто ухаживал?

Зина задохнулась от негодования. Смотрела на него с неприкрытой ненавистью.

— Что с тобой? — опешил Петров.

— Я приготовлю завтрак. — Зина надела халат и вышла из спальни.

На кухне Петрова, к большому его изумлению, встретила та же примороженно отстраненная Зина, что и сутки назад.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

— Извини, я тороплюсь на работу.

— Подождет твоя работа! — в сердцах рявкнул Петров.

— Нет, до свидания. — Равнодушная ухмылка.

И не подумала дежурно поцеловать его на прощание.

Зине во многих книгах встречалось утверждение, будто секс и любовь существуют отдельно. Секс — физиологическая потребность, любовь — высокое состояние души. Они могут не смешиваться, как вода и масло. Но при высокой температуре создают гремучую смесь. Поскольку Зинина любовь прежде не опускалась ниже точки кипения, она считала разговоры о воде и масле совершеннейшей ерундой.

Да, любовь существует без секса, например в детском саду. Секс без любви — абсурд. Ведь и не получится ничего!

Теперь Зина познала секс «по-книжному», любовные утехи без последующих полетов духа. Причем Зина сама задавала тон: совокупляемся, но не откровенничаем. Единение тел с Другим происходило замечательно. К слиянию сердец она была не готова. Зина не рассказывала мужу о проблемах на работе, пресекала его попытки поделиться пережитым. «Спим в одной постели, что тебе еще нужно? Обстановка в доме потеплела, дети успокоились. Оставь меня в покое».

Петров не понимал жену. Он бился в стеклянный колокол, под который она забралась, и не мог его разбить. Колокол оказался из пуленепробиваемого стекла. В его руках была жена, любимая женщина, и одновременно ее не было. Она заявляла:

— Не хочу ничего слышать о том, как ты провел время.

А на невинное предложение: «Хочешь, я бороду сбрею?» — вдруг покрывалась краской, тушевалась и сконфуженно бормотала:

— Зачем же? Тебе идет. Как хочешь.

И снова пряталась в раковину.

Петров не боялся врагов, он был готов сражаться с кем угодно и каким угодно оружием. Но перед близкими — родителями, детьми, женой — он был бессилен. Можно было сражаться за них, но не против них. За Зину, но не против нее самой. В этой борьбе он сразу поднимал руки и сдавался на милость победителя. Готов ли он довольствоваться крохами с барского стола? Зинино холодное равнодушие — напускное или истинное? Ее молчаливый отпор — игра или глубокая печаль? Вопросы без ответов.

Зина утешала себя мыслью, что так живут тысячи супружеских пар. Не враги, но и не друзья, спят под общим одеялом, едят за одним столом, воспитывают детей. Конечно, это суррогат прежней семьи. Она пьет чай с заменителем сахара, а живет с заменителем мужа.

Он обращается с ней как с больной — предупредителен и покладист. Наверное, таким образом просит прощения за измену. Петрова, которого она любила, нет и быть не может. Но тот Другой, поселившийся в нем, упорно протаптывал дорогу к Зининому сердцу. И она чувствовала, как сокращается этот путь.

До Нового года оставалась неделя, а Зина еще не купила подарки. По служебным делам уехала в библиотеку, быстро там управилась и пошла по магазинам. У одного из прилавков столкнулась с офис-менеджером «Имиджа плюс». Оба сделали вид, что не заметили друг друга. На следующий день на Зину обрушился начальственный гнев.

— Кто ты такая?! — кричал Витек Большой в ее закутке. Окружающие жадно прислушивались. — Что ты себе позволяешь?! Шмакодявка! Тебя Христа ради здесь держат и зарплату платят. Надеешься ее отработать, раздвинув ноги? Бездарь! Тупица! Тебя сюда взяли, чтобы ты по магазинам шлялась? Еще раз такое случится — вылетишь, как дерьмо из задницы!

Она не вскочила, не ответила на оскорбления, не убежала в слезах. Виной тому тренировка унижением: изо дня в день сотни мелких ударов по самолюбию. Человеческое достоинство трудно растоптать в одночасье, но, разъедая его постепенно, можно добиться выдающихся результатов.

Зина с трудом, плохо соображая, делая одну ошибку за другой, дождалась конца рабочего дня.

Приехала домой, сняла шубу, прошла в гостиную, опустилась на диван и уставилась в одну точку. Дети теребили ее, она не отвечала, сидела истуканом.

— Почему не идете ужинать? — заглянул Петров. — Сегодня я приготовил спагетти по-неаполитански.

Зина не пошевелилась. Муж внимательно посмотрел на нее и отослал детей на кухню.

— Что случилось? — сел он напротив.

— У меня неприятности на работе, — с усилием выдавила Зина.

— Серьезные?

— Дальше некуда. — Она судорожно всхлипнула. — Дальше некуда.

Хлынули слезы. Она плакала в голос, шумно и безудержно, как по покойнику. И только твердила: «Дальше некуда. Некуда дальше». Петров принес ей воды, заставил отпить из стакана. Ее зубы так колотили по стеклу, что он испугался — откусит и поранит губы. Сходил за валерьянкой, плеснул в остатки воды полпузырька лекарства. Зина поперхнулась концентратом, Петров воспользовался паузой и заявил:

— Порыдала и хватит. Рассказывай.

Он вел себя с ней не как любящий мужчина, не утешал и не обнимал. Будто она была его товарищем. Потаповым, например. И это подействовало на Зину лучше всяких нежностей.

Она стала рассказывать. Поначалу сбивчиво, перескакивая с одного на другое, возвращаясь и талдыча одно и то же. Но потом успокоилась и связно поведала историю своей трудовой деятельности и нравов, бытующих в рекламном агентстве.

— Как ты вообще оказалась в «Имидже плюс»? Почему именно к ним пошла? — спросил Петров, когда она выговорилась.

— Меня Лена Ровенская устроила.

— Лена? — удивился он. — Как раз она хорошо их знает, много лет назад вела всю рекламу у нас в «Классе». Оставим это пока. Есть одна неувязка в твоих словах. Почему Витьки так резко сменили гнев на милость?

Зина обходила в своем рассказе скользкую тему, но тут подумала: «А почему я должна Павла щадить? Ему можно амуры крутить, а мне нельзя?»