Каникулы Рейчел

– Я себя ненавижу, – всхлипывал он, закрыв лицо руками. – Я себя ненавижу.

Винсент тоже был в расстроенных чувствах, потому что утром Джозефина устроила разбор его детства. А у Сталина глаза были на мокром месте, потому что он получил письмо от Риты, которая писала, чтобы после Клойстерса он домой не возвращался. Она подала на развод.

Столовая, в которой скопилось столько плачущих людей, напоминала детские ясли.

– У нее кто-то появился, – стенал Сталин. – Кто-то другой, кто будет…

– Ломать ей ребра, – закончила за него Анджела, и маленькие губки бантиком на ее толстом лице осуждающе сжались.

О боже, Анджела тоже стала жертвой СНЧК – синдрома нового человека в Клойстерсе. Ничего, пусть только дойдет очередь до нее самой – и тогда ее Значимый Другой расскажет группе, как она сломала руку собственной матери, когда та потянулась за остатками мороженого «Венетта», или что-нибудь в этом роде. Это отобьет у нее охоту казаться святее папы римского. Мне было жаль ее.

В пятницу, как обычно, на доске объявлений вывесили новые задания. Мы принялись пожирать глазами этот листок, как только Фредерик прикрепил его красной кнопкой. Все жадно читали, как будто это был список погибших и пропавших без вести.

Узнав, что я в команде Винсента и это значит опять завтраки, я очень, очень расстроилась. Я и до этого была расстроена, но теперь я по-настоящему расстроилась. Я так сильно расстроилась, что мне даже не хотелось качать права и выяснять отношения, мне захотелось лечь в постель, уснуть и не проснуться.

Крис подошел ко мне с пачкой бумажных носовых платков.

– Расскажи мне что-нибудь, – сквозь слезы улыбнулась я. – Отвлеки меня.

– Этого нельзя делать, – ответил он. – Ты должна сама справиться со своей болью…

Я угрожающе подняла свою чашку чая.

– Полегче! – улыбнулся он. – Я же пошутил. Так что случилось?

– Я в команде Винсента, – это было только одно из моих несчастий. – А я боюсь его. Он такой агрессивный.

– Разве? – Крис посмотрел на Винсента, который все еще хлюпал носом в дальнем углу. – А так и не скажешь.

– Нет, он такой, – с некоторым сомнением сказала я. – В первый день, как я сюда попала…

– Это было две недели назад, – напомнил Крис. – Даже неделя – достаточно долгий срок в психотерапии.

– О-о! – недоверчиво протянула я. – Так ты думаешь, что он успел измениться… Тогда, во всяком случае, вид у него был весьма угрожающий, – я сочла своим долгом напомнить об этом Крису.

– Люди здесь меняются, – примирительно заметил Крис. – На то и Клойстерс.

Это вызвало у меня раздражение.

– Расскажи мне, как ты докатился до этого дурдома.

Меня всегда интересовала история Криса, и я очень жалела о том, что он не в нашей группе. Мне хотелось узнать о нем побольше. Но до этого мне и в голову не пришло бы задать ему столь наглый вопрос.

Я с удивлением увидела, что по лицу Криса пробежала тень страдания, как ветерок по пшеничному полю. Он, оказывается, тоже уязвим. А я уже так привыкла к его самообладанию.

– Я здесь не в первый раз, – сказал он, подвигая свой стул поближе к моему.

– Я не знала, – сказала я. Признаться, эта новость меня шокировала. Значит, его наркомания зашла очень далеко.

– Да, я уже был здесь четыре года назад. Тогда я ничего не слушал и ничего не понял. Но на этот раз я все делаю как надо, и собираюсь в корне изменить свою жизнь.

– Твои дела были очень плохи? – с замиранием сердца спросила я.

Он мне слишком нравился, чтобы равнодушно слушать истории о том, как он валялся в собственной блевотине с иглой в вене.

– Смотря что понимать под словом «плохи», – ответил Крис, криво усмехнувшись. – Не то чтобы «туши свет…», не то чтобы я совсем опустился, но полноценной и полезной эту жизнь нельзя было назвать.

– А какие наркотики ты принимал?

– В основном, курил травку.

Я ждала продолжения: крэк, ангельский порошок, героин. Но продолжения не последовало.

– Только травку? – с облегчением выдохнула я.

– Поверь, этого хватало, – усмехнулся он.

Я вообще-то считала, что если ты не колешься, то не можешь называться наркоманом. С трепетом я задала следующий вопрос:

– А как ты устраивался с деньгами?

Я ждала и боялась ответа: «торговал наркотиками» или «был сутенером».

– Я работал, – удивленно ответил он.

– Но… – я замялась. – Нет, что-то ты не тянешь на наркомана.

И тогда он раскрыл рот и разразился длинной тирадой:

– Почти все ночи я проводил где-то в другом мире. После этого большую часть дня потом ни на что не годился. Я был озабочен лишь тем, где можно разжиться травкой на следующую затяжку. Мне не хотелось ходить в кино, есть, общаться, потому что все это отнимало у меня время, которое я мог бы провести под кайфом.

Он замолчал, потом легко спросил:

– Тебе все еще недостаточно?

– Вообще-то нет, – смущенно ответила я.

– Ладно, – он глубоко вздохнул и продолжил, – я был должен всем, но друзей у меня не было. Я не только поступал плохо. Мысли у меня тоже были так себе. Ничего хорошего в голову не приходило. Я всегда скользил только по поверхности вещей, а это ведь не то, правда?

Я осторожно кивнула.

– Я общался не с теми людьми и не так. Я не заботился ни о ком, кроме себя, да и о себе-то не слишком.

Мне ужасно захотелось узнать, как именно «не так» он общался с людьми.

– На всякую неприятность, которую мне подсовывала жизнь, у меня был один ответ – наркотики. Когда я поступил сюда, мне сказали, что у меня эмоциональное развитие – на уровне двенадцатилетнего ребенка.

– Как они это определяют? – проворчала я. Как вообще можно измерить уровень эмоционального развития?

– Потому что именно с двенадцати лет я употребляю наркотики. Ты растешь и взрослеешь, только учась противостоять всему этому дерьму, которое на тебя обрушивает жизнь. А я всю жизнь уходил от проблем. Вот и остановился на двенадцати годах.

– Ничего плохого не вижу в том, чтобы оставаться двенадцатилетним, – я неловко хихикнула, давая ему понять, что это я так шучу.

Но ему было не смешно.

– Это значит – отсутствие всякого чувства ответственности. Я с легкостью подводил людей, подставлял их…

Что-то он мне не нравился. Какой-то он слишком упертый и занудный.

– Я непрерывно лгал, изворачивался, чтобы на меня не рассердились.

Вот это уж совсем отвратило меня от него. Слабак!

– А ты когда начала принимать наркотики? – вдруг спросил он меня.

Я?

– Мне было лет пятнадцать, – ответила я, запинаясь. – Но я-то только так, баловалась. Я никогда не делала ничего такого, о чем ты говорил: ну, курить в одиночку, занимать деньги, совершать безответственные поступки…

– Серьезно? – спросил он с улыбкой в пол-лица.

– Что смешного? – рассердилась я.

– Да нет, ничего.

Я решила сменить тему.

– А что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда? – спросила я.

– Кто знает! Найду работу, буду держать себя в узде. Да мало ли! – он подмигнул мне. – Может, приеду в Нью-Йорк. И пока я буду в городе, пошли этого Люка подальше.

У меня зарябило в глазах от блистательных фантазий. Вот я приезжаю в Нью-Йорк с Крисом под ручку, мы входим в кафе, мы влюблены друг в друга до истерики, у Криса эмоции уже не на уровне двенадцатилетнего мальчика. Мы – красивая влюбленная пара. Разумеется, мы никому не скажем, где познакомились.

И все новые волшебные картины проносились в моем сознании: Люк, которого чуть не выворачивает наизнанку от горя: Люк, умоляющий меня вернуться к нему; Люк, слетающий с катушек от ревности и пытающийся побить Криса… Эта картинка мне особенно нравилась – Люк, который пытается ударить Криса.