Тропою тайн

— Скайлер! — Он присел перед ней на вытертый ковер и обхватил ее бледную хрупкую шею.

Она рывком вскинула голову и уставилась на него в упор; ее дрожащие губы открылись. Не проронив ни звука, широко открыв глаза, Скайлер приблизила к нему лицо. Он прикоснулся к ее губам и почувствовал, как она ахнула. Эмоции, которые Тони так долго сдерживал в себе, вырвались наружу. Упав на колени, он прижался к Скайлер, а она метнулась к нему, целуя его, покусывая его нижнюю губу, словно изнемогая от жажды раствориться в нем.

Тони сознавал, что должен остановиться. Неподходящее время, не те причины. Но вместе с тем он твердо знал, что остановиться не сможет. Объятый жаром, Тони лихорадочно целовал Скайлер. Поднеся к губам ее руку, он медленно провел языком по ладони. Она вздрогнула, по ее телу пробежал трепет.

Тони распахнул ее рубашку и задохнулся, коснувшись обнаженной кожи, выпирающих ребер, нежной груди, вздрагивающей под его пальцами. Застонав, Скайлер раздвинула колени, и он ощутил ее влагу даже сквозь джинсы.

Прижавшись к нему, Скайлер раскачивалась в каком-то неистовом ритме.

Тони осторожно опустил Скайлер на спину, и отблеск огня заплясал на ее бледной груди. Он залюбовался налитыми полушариями с тонкими голубыми венами: это была грудь не девушки, а недавно родившей женщины.

Скайлер извивалась, стягивая джинсы, и Тони обезумел от возбуждения. Быстро освободившись от джинсов и свитера, он опустился на нее.

— Только не в меня… — прошептала она. Как будто Тони мог забыть об этом после всего, что случилось, когда они впервые занимались любовью!

— Не волнуйся. — Касаясь губами виска Скайлер, он ласкал ладонью ее влажный живот. Понимая, что может взорваться от легчайшего прикосновения, он изо всех сил сдерживался.

Скайлер подалась навстречу ему, и Тони почувствовал, что девичья упругость сменилась женственной мягкостью. Он просунул ладонь между ее ногами, подхватил влажный холмик, и оба задвигались в унисон. Происходящее казалось и странным, и совершенно естественным. Они соединялись, прерывисто дышали, и стоны срывались с их губ. Теряя власть над собой, Тони вскрикнул и вонзился в нее.

И когда горячая влага была уже готова пролиться, он отстранился и выплеснул ее на живот Скайлер.

— Скайлер, Скайлер!

Содрогнувшись, она обвила Тони руками и ногами, зарылась лицом в его шею и снова заплакала.

— Я хочу вернуть ее, — жарко зашептала Скайлер. — Тони, если я не верну ее, то умру. Я сделаю все, чего бы это ни стоило. Я совершила ужасную ошибку. Пожалуйста, помоги мне вернуть ее!

Тони вспомнил Элли, то, как она улыбнулась, когда он вложил ей в руку образок святого Михаила. Это была улыбка тигрицы, которой не нужен старый талисман, чтобы уберечь свое дитя от беды.

Господи, представляет ли Скайлер, что ее ждет?

«Успокойся! — сказал он себе. — Сейчас она не в состоянии думать».

Но что-то убеждало Тони в том, что у Скайлер это не минутный порыв. Она может пожалеть о сегодняшней ночи, о том, что впустила его, но решения насчет ребенка не изменит.

Тони словно обожгло изнутри; его охватили ужас и надежда.

Он думал, что худшее уже позади, но, видимо, самые тяжкие испытания только начинались.

Глава 13

Всю серую, пасмурную неделю дождь то прекращался, то припускал снова. Спектр погодных явлений был небогатым — от измороси до ливня. Первые признаки улучшения появились лишь к концу дня в пятницу. В половине пятого, проводив до двери пациента Адама Берхарда, одного из членов ее группы больных СПИДом, Элли вдруг заметила, как тихо стало вокруг. Мерный, как тиканье часов, стук дождя в стекла наконец утих. Элиза не издавала ни звука: она сладко спала в кроватке в детской, равнодушная к капризам погоды и ко всему остальному, кроме рук, которые обнимали ее, когда она плакала, и теплой груди, к которой прижималась, потягивая детское питание из бутылочки. Милая Элиза умела превратить в праздник даже унылый, дождливый день.

Элли поставила чайник, когда вдруг осознала, что счастлива. Стоя в крохотной кухоньке, Элли смотрела в окно на сад, огороженный обвитыми плющом стенами, где слабый луч солнца пробил прореху в облаках и осветил мокрые нарциссы. Прислонившись к стене, увешанной медными сковородками и рекламными плакатами давно разорившихся компаний, Элли улыбнулась. Она так давно не испытывала даже подобия счастья, что совсем забыла, как это бывает. Казалось, все прошедшие годы Элли придерживалась непривычного ритма, подстраивалась к стуку незримого камертона, чтобы теперь музыка лилась без усилий.

«Если бы только Пол порадовался вместе со мной! Если бы он вернулся домой и снова жил здесь, а не заезжал раза два в неделю…»

Впервые показав Полу Элизу, Элли надеялась, что он посмотрит на девочку с такой же нежностью, как Тони. Но Пол окружил себя непроницаемой стеной, и Элли сомневалась, что он когда-нибудь захочет разрушить преграду. Во вторник вечером она наблюдала за Полом, когда он взял Элизу на руки, осматривая сыпь, встревожившую Элли. Ее поразил резкий контраст между мягкостью его рук и отрешенным, почти хмурым выражением лица.

Безудержное счастье, испытанное Элли минуту назад, внезапно угасло, как луч солнца, снова затянутого облаками. Теперь, когда ее время соразмерялось с Элизой, Элли особенно остро воспринимала каждый миг. Увидев, что Пол собирается уходить, Элли ощутила желание схватить его за лацканы и крикнуть: «Ты упускаешь то, что больше никогда не повторится!»

Она скучала по нему. Они прожили врозь целый год, и не проходило ни дня, чтобы Элли не хотелось видеть его.

Телефон зазвонил, когда она опускала пакетик с чаем в кружку с кипятком.

Элли метнулась к телефону, боясь, что звонки разбудят Элизу и она не успеет выпить чаю. Уже подбегая к телефону, Элли предположила, что звонит Пол.

«Господи, хоть бы это был он! Пусть скажет, что все обдумал, что я нужна ему, что между нами не может быть никаких препятствий — даже ребенка, которого мы пока не вправе называть своим…»

Но, подняв трубку, Элли услышала глубокий вздох, а потом шепот — тревожный, как мольба о помощи:

— Элли… это я, Скайлер.

Элли вздрогнула.

— Скайлер, что случилось?

Воцарилось молчание, прерываемое только прерывистым дыханием Скайлер.

Элли опустилась на высокий табурет. Сердце ее неистово колотилось, но она заставила себя говорить спокойно.

— Скайлер, ты больна? Тебе нужен врач?

— Нет, дело не в этом. Я… просто я… мне плохо. Я не могу проглотить ни крошки. Я целыми днями сплю, но не чувствую себя отдохнувшей. Я не знала, как это бывает, понятия не имела…

Первой панической мыслью Элли было: «Этого не может быть! Тем более опять!» Затем она вспомнила, как чувствовала себя сразу после родов, как резко менялось ее настроение, а приступы слез сменялись эйфорией. Сейчас со Скайлер творится то же самое. Только ей приходится еще тяжелее — она страдает без видимой причины.

«Если я возьму верный тон, она успокоится», — решила Элли.

— Я знаю, каково тебе сейчас, — мягко начала она. — Когда мою дочь… отняли у меня, мне не хотелось жить.

— Элизу у меня никто не отнимал. Я сама отдала ее.

— Но не без причины.

— И все-таки я ошиблась.

Услышав неколебимую уверенность в голосе Скайлер, Элли покрылась холодным потом.

Только многолетняя привычка сдерживать эмоции помешала Элли закричать в телефон: «Уже слишком поздно, слышишь? Слишком поздно! Теперь она моя. Только моя!» Она туго обмотала телефонный шнур вокруг пальца.

— Я понимаю тебя и не стану утверждать, что все это скоро пройдет… но со временем тебе будет легче. Скайлер, тебе надо с кем-нибудь поговорить. У меня есть одна подруга, она…

— Мне не нужен психоаналитик! Элли, я знаю, ты любишь девочку. И ты, наверное, возненавидишь меня за это, но… я напрасно отдала ее. Я хочу ее вернуть.

— Боюсь, уже слишком поздно, — отозвалась Элли бесстрастным тоном. — Ты сама так решила. Я не уговаривала тебя. Это ты обратилась ко мне. Я ни о чем не просила, ни во что не вмешивалась, ничего не скрывала. А теперь она моя. Элиза — мое дитя.