Тропою тайн

Будь он проклят, если не сумеет догнать «ягуар»! В порыве раздражения Тони с силой потянул за правый повод и резко наклонился в ту же сторону, заставляя Скотти выскочить через бордюрный камень на тротуар. Гнедой срезал угол, пролетев между изумленным торговцем горячими крендельками и женщиной, в страхе спрятавшейся за газетный киоск. Тони выпрямился и заметил впереди, на расстоянии полуквартала, уже знакомый серебристый блеск. «Ягуар» притормозил, огибая припаркованный у тротуара грузовик, и Тони наконец разглядел его номерной знак, где значилось: «Босс номер 1».

«Вот как? Это мы еще посмотрим».

Должно быть, водитель заметил полицейского в зеркало заднего вида, потому что совершил глупейший поступок, на какой только способен человек, заработавший на такую роскошную машину, — резко свернул в подземный гараж, вероятно, надеясь затеряться среди других машин. Но в этой части города серебристые «ягуары» с оригинальными номерами встречались нечасто.

Тони придержал коня, переходя на рысь, и направился по бетонному спуску в подземный гараж. Скотти тяжело дышал; Тони наклонился и похлопал его по взмокшей шее. Спешиваясь, он улыбался. Судя по перепуганному лицу мужчины, который робко выбирался из «ягуара», остановленного перед будкой охранника, он был не из тех, кто легко приобретает друзей. Тони пригляделся: водителем оказался мужчина средних лет, с виду типичный менеджер в костюме в тонкую полоску. Его тщательно уложенная, стильная стрижка идеально сочеталась с «ягуаром».

— У вас проблема, приятель, — сурово бросил Тони. — И не одна. Во-первых, — он загнул указательный палец, — вы повернули там, где поворот запрещен. Во-вторых, — Тони загнул следующий палец, — проехали на красный свет. В-третьих, — загнулся еще один палец, — попытались улизнуть от служителя закона. — Обмотав поводья вокруг шеи Скотти, Тони шагнул ближе. — Вам еще повезло: быть гадом — это не преступление, — добавил он. — Но послушайте, что я вам скажу, мистер: если бы по вашей вине мой конь лишился хоть одного волоска, я надел бы на вас наручники прежде, чем вы успели бы опомниться.

— А вам известно, с кем вы разговариваете? — возмутился мужчина. — Вы не имеете права так обращаться со мной! Это… злоупотребление властью.

Тони ухмыльнулся так, что его собеседник невольно попятился. Краем глаза Тони видел, как сторож-латиноамериканец топчется у стеклянной будки, словно пытаясь решить, надо ли бежать под прикрытие или пока рано. Как по команде, Скотти громко заржал и гулко ударил копытом по бетонному полу.

— Вы еще не знаете, как полицейские злоупотребляют властью, и вряд ли захотите знать, — отозвался Тони — спокойно, но так многозначительно, что нарушитель вытаращил глаза и закрыл рот. Тони вытащил блокнот и быстро составил протокол.

Несколько минут спустя, подъезжая к Восьмой авеню в поисках Грабински, Тони понял, что недавний инцидент не дает ему покоя. Скотти несся, как чистокровный рысак. А сам он, сержант Салваторе, исполнил свой долг и даже ухитрился при этом выпустить пар. Так почему он до сих пор чувствует себя паршиво? И почему вид «ягуара» вызвал у него большее раздражение, чем если бы на его месте оказалась побитая «тойота» с эмблемой кампуса или фургон из корейского ресторана?

«Ты взбеленился потому, что «ягуар» — символ того, что стоит между тобой и Скайлер. И дело не только в деньгах, а в том, что дают деньги. Изысканные рестораны, покупки в магазинах на Мэдисон-авеню, путешествия по Европе… и машины, которые стоят вдвое больше, чем ты зарабатываешь за год».

Что-то еще грызло Тони, вызывая тупую боль в сердце. Ребенок! Его маленькая дочь. С тех пор как ему показали ее через смотровое окно в больнице, он больше не видел малышку. Тони сообщили, что его дочь родилась здоровой, весила восемь фунтов и три унции, а рост ее — восемнадцать дюймов.

С тех пор прошел месяц; наверное, девочка уже живет у Элли и крепнет с каждым днем. Тони не знал, на кого она похожи больше — на него или на Скайлер. Да, у нее темные волосы, но, может, малышка унаследовала глаза Скайлер?

Тони неотступно преследовал вопрос: «Сколько еще я смогу делать вид, будто меня это не касается? Притворяться, что она не принадлежит мне, а я не принадлежу ей?»

К тому времени как Тони закончил дежурство и принял душ, у него пульсировало в висках, а тупая боль в горле заставляла гадать, не подхватил ли он грипп. Даже после того, как он досуха вытерся и надел джинсы и свитер, его настроение не улучшилось, и на приветствие Джойс Хаббард, встреченной им на лестнице, Тони лишь невнятно пробормотал:

— Угу.

Толстозадому Лу Кроули, который стоял у ворот конюшни, жуя чесночный бублик, щедро смазанный сливочным сыром, не было ровным счетом никакого дела до туч, сгустившихся над головой Тони.

— Эй, сержант, — окликнул он Тони, — слышал, что стряслось в отряде Ф? Две женщины подрались. Фуллеру, который случайно оказался там, пришлось их разнимать. Хотел бы я посмотреть, как наш заместитель справился с двумя разъяренными кошками!

Это известие переполнило чашу терпения Тони. Шагнув к Кроули, он схватил его за мятую, усыпанную крошками рубаху и с отвращением поморщился, увидев остатки сыра на выпученных губах.

— Слушай, ты, жирная тварь, — процедил Тони, — еще одно такое замечание — и ты вылетишь отсюда навсегда. Я сам позабочусь о том, чтобы тебя выставили с позором.

Кроули разинул рот, лихорадочный румянец залил его одутловатые щеки.

— О Господи, что это на тебя нашло? Что такого я сказал?

— Думай что говоришь, только и всего. Тебе понравилось бы, если бы кто-нибудь сказал такое о твоей сестре? Или о Джойс? — Тони подступил ближе и снова поморщился от чесночной вони изо рта Кроули. — И еще одно: если еще раз услышу, что ты отпросился по болезни, лишь бы не торчать на улице в холод, то найду способ выгнать тебя из отряда. Навсегда.

Уходя от застывшего с разинутым ртом Кроули, Тони ощутил раскаяние. Да, Кроули заслуживал не только выговора, но и трепки, и если теперь он перестанет сачковать — прекрасно. Но Тони знал, что Кроули — не единственный репей у него под седлом.

Тони не покидало чувство, что его обманули. У него есть новорожденная дочь, ему хочется кричать об этом с каждой крыши. Но вместо этого его, как неудачливого запасного игрока, отправили на скамью. Но черта с два! Тони не собирался уходить, ни разу не оглянувшись. А если когда-нибудь дочь спросит, кто ее родной отец? Каким бы героем ни представила его Элли, малышка вряд ли поверит ей. Она вырастет, уверенная в том, что ему нет до нее никакого дела, поэтому он и удрал, даже не оставив номер телефона.

Тони запомнил адрес Элли, когда вместе со Скайлер подписывал документы об удочерении. А еще он знал: Элли на время оставила работу, чтобы быть с ребенком. Вероятно, ее не обрадует, если он явится к ней без предупреждения… но это не испугает его. Тони давно понял: Элли из тех женщин, которые привыкли платить долги. А она в долгу перед ним.

Через пятнадцать минут Тони остановился в неположенном месте у тротуара в полуквартале от дома Элли. К ветровому стеклу «эксплорера» он прикрепил квадратик картона, написав на нем имя, личный номер и звание, чтобы его не оштрафовали.

Взлетев по ступеням крыльца и толкнув плечом тяжелую парадную дверь, Тони нажал кнопку, под которой висела табличка «Найтингейл», и затаил дыхание. Ему никто не ответил. Проклятие! Подождав минуту, он позвонил снова. И когда Тони уже собирался уходить, в динамике послышался женский голос.

— Это я, Тони Салваторе. Можно зайти?

Элли молчала секунд пятнадцать, и Тони подумал: «Она жутко нервничает, гадая, зачем я явился. Ведь оформление документов завершится только через пять месяцев, и Элли известно, что я или Скайлер можем изменить решение в любую минуту».

Но едва он вошел в квартиру Элли, его охватило ощущение спокойствия. Тони не сомневался, что любой ребенок — не только его дочь — был бы счастлив здесь. Он обвел взглядом кипы книг и журналов, индейские ковры, расстеленные на полу, уютные диваны и кресла, удобные для маленьких ножек. Настольные и напольные лампы заливали гостиную мягким светом. Гора золы в камине свидетельствовала о том, что он служит не только украшением.