Такое вот кино (СИ)

— Что ты делаешь? — воскликнула сестра у меня за спиной, когда я предприняла попытку сдвинуть в сторонку антикварное бабушкино трюмо на гнутых ножках. Я выпрямилась, сдула с лица волосы и обернулась на заспанную сестру.

— Вещи собираю.

Дашка хмыкнула.

— Меня это, конечно, радует. Но может, ты вызовешь грузчиков?

— Вызову, — согласилась я. — Я просто хотела попробовать, не развалится ли оно. Ему почти сто лет.

— Купи новое, зачем тебе это старьё?

— С ума сошла? Это семейная ценность!

— Кроме тебя об этом уже никто не помнит.

— Даша, иногда у меня такое ощущение, чтобы тебя воспитали цыгане. Никакого уважения к предкам.

Сестра лишь рукой на меня махнула и с глаз моих скрылась. А я, когда решила выйти из комнаты, для начала осторожненько выглянула, чтобы не наткнуться на незнакомого парня в трусах, как у нас… кхм, в семье с некоторых пор заведено. Никого не было, и я прошмыгнула на кухню. Кстати, дверь в комнату сестры снова была закрыта. Надо же, какие мы таинственные.

— Даш, ты не будешь против, если я и эту картину заберу? Мне её вручали в институте.

— Забирай, что хочешь! Я могу жить и в голых стенах!

Я недовольно поджала губы.

— Я просто спросила.

За стенкой мне послышался мужской голос, я замерла и прислушалась. Ни слова не разобрала, досадно. Но говор показался мне странным и отчего-то знакомым.

— Я, вообще, не понимаю, зачем тебе картины? — Дашка появилась передо мной уже в халате. — Ты же едешь на Кубу.

— И что?

— Просто езжай на Кубу, Таня! Что у тебя в голове? Какие-то комоды, картины.

Я отвернулась от неё и негромко проговорила:

— Да, я не стрекоза, как ты.

— Стрекоза?

— Лето красное пропела и так далее.

— О, ну конечно! Я безнадёжна.

— Девочки, не надо ссориться. Это плохо.

Я медленно повернулась, отреагировав и на мужской голос, и на знакомый акцент. И в удивлении и возмущении воззрилась на полуодетого француза. Крис был всклокочен после сна, я впервые видела его небритым да ещё в расстёгнутой рубашке. Он остановился у Дашки за плечом, и взглянул расстроено. На меня! А я руками развела, на сестру посмотрела. Дашка тут же ощетинилась.

— Что ты на меня так смотришь? Это, вообще, не твоё дело!

— Как… Когда? Господи, я вас даже не знакомила!

— Специально и не знакомила, — пробормотала Дашка в сторонку, а Крис прошёл в гостиную и мне улыбнулся. Как он всегда улыбался, приятно, искренне и открыто.

— Таня, я так рад тебя видеть.

Я невольно заподозрила подвох.

— С чего это?

Крис слегка нахмурился.

— Я не всегда понимаю ваших выражений. Но я рад тебя видеть. Я знаю, что ты с Алексом помирилась.

— Вообще, Крис, это он со мной помирился. Это важно. Но меня в данный момент интересует другое: когда ты… помирился с моей сестрой. Когда успел?

Он виновато развёл руками.

— Таня, я не спал. Я не ел. Я проснулся на следующее утро и решил, что мне показалось… видение, ангел!..

Дашка стояла за его спиной и довольно улыбалась, при этом не скрывая лёгкого ехидства. Правда, Крис её видеть не мог, и, наверное, искренне верил, что она млеет от счастья.

— Ясно, — проворчала я. — На тебя снизошло помешательство.

— Таня, я её люблю.

— Уже?

— Тань, ты замолчишь или нет? — зашипела на меня сестра. — Он меня любит. Тебе какое дело?!

— Девочки, не спорьте. Я люблю вас обеих.

Я ткнула в Криса пальцем и заверила:

— Больше никогда так не говори. Она не простит. — Я от француза отвернулась и полезла на диван, намереваясь снять со стены картину. Как выяснилось, у Дашки объявилась замена домашнему комфорту, переживёт без моего пейзажа. А пока лазила по диванам, решила: — Делайте, что хотите. Любите, женитесь, покупайте новые картины, мне всё равно, а я… — Я спрыгнула на пол, — я на Кубу еду.

— Куба — это хорошо. — Крис поддержал меня, когда я покачнулась, картину у меня забрал. — Алекс молодец, он тебя балует.

— Да, себе на беду, — поддакнула Дашка.

Я послала ей язвительную улыбочку. А перед тем, как уйти, воспользовавшись тем, что Крис был занят моим трюмо, следил за тем, чтобы грузчики отнесли его в машину очень осторожно, ни в коем случаем не стукнули по пути, я притянула к себе сестру и спросила:

— Ты серьёзно?

Дашка наморщила нос.

— Тань, но он ведь классный.

— Классный, — согласилась я. — И богатый, и симпатичный, но жуткий ловелас.

Дашка хмыкнула, упёрла руку в бок.

— Ничего, я отлично знаю, как с такими справляться.

— Но он же уедет, — понизив голос, сказала я. — Совсем скоро.

— И что? Я никогда не была во Франции.

— Боже мой, — вырвалось у меня. — Родители с ума сойдут.

— Ничего, у них ты есть. Ты останешься здесь, нарожаешь им внуков. Ты ведь собираешься?

Особой иронии в тоне сестры не было, возможно, только лёгкая насмешка, но смотрела Дашка серьёзно и не вредничала, как обычно.

— Дело сейчас не во мне. Ты собираешься с ним уехать. А он звал?

— Он позовёт, — уверенно сказала она. — У меня всё под контролем.

— Тебе надо влюбиться, — сказала я, и на самом деле почувствовала лёгкое сожаление. А сестре пожелала: — Влюбись в Криса. Он и, правда, хороший. Просто возьми и влюбись.

— Ага, просто возьми и влюбись, — повторила за мной Дашка безрадостно. Но тут же улыбнулась и пихнула меня в бок. — Иди, давай, тебе надо вещи паковать. Тебя Куба ждёт.

Я улыбнулась ей.

— Меня Сашка ждёт. А ещё родители, мы ужинаем у них. Приезжай. С Крисом. Или страшно?

Дашка показала мне язык и захлопнула за мной дверь.

— Поверить не могу, поверить не могу. — Я повторила это раз пятьдесят, но поверить всё равно не могла. — Как у неё получилось, когда?

— Это же Дашка. — Емельянов подтянул ремень на брюках, посмотрел на меня. — Тебе надо расслабиться. Оставь эту проблему сестре.

— Она ничего не сказала родителям. Собирается во Францию, а родителям не сказала. Как я буду смотреть им в глаза?

Мы всё ещё стояли у машины, у ворот родительского дома, и я никак не осмеливалась зайти. Сашка томился, дёргал ногой и смотрел на небо.

— Таня, пойдём, я есть хочу.

— Ты можешь думать о чём-то другом, кроме еды?

— Могу, — согласился он. — О Кубе, о тебе, о твоей груди… Кстати, отличное платье.

Я всё-таки рассмеялась.

— Ты невозможен.

— Да. Когда я голодный, я такой.

Я подошла к нему, осторожно обняла, на поцелуй ответила.

— Ты и сытый такой.

— Да? — Он искренне заинтересовался. — Что ж тебе так не повезло?

— Придётся выяснить, — вздохнула я и тут же улыбнулась. — За что я тебя люблю.

— А за что я тебя люблю?

— Ответ на этот вопрос я знаю.

Сашка меня обнял, ладонь прошлась по моим ягодицам, чуть хлопнула.

— Давай, похвали себя.

Он как раз собирался меня поцеловать, когда с крыльца послышался зычный голос отца.

— Вы там долго стоять будете? Мать уже гуся пересушила.

Мы с Сашкой отскочили друг от друга, я смутилась, он рассмеялся, но направились к дому, взявшись за руки.

— Привет, папа.

— Павел Борисович.

— Ты кольцо принёс?

— Да.

— Тогда входи.

— Кольцо спрячем в гуся? Кому достанется?

— Я смотрю, ты шутник.

— Есть немного, — сознался Сашка.

— Перестаньте оба! — взмолилась я. Вошла в родительский дом, потянула за собой Емельянова, улыбнулась родителям и в этот момент поняла, что счастлива.

Эпилог

Несколько лет спустя

Он даже не знал, ждал ли этой встречи, боялся ли её, планировал ли. Нет, не планировал. Как-то спонтанно получилось. Столько лет прожить с мыслями о том, что не имеет права вмешиваться, что должен жить своей жизнью, а потом вдруг взять телефон, набрать номер и сказать:

— Здравствуй.

Решился, наверное, именно потому, что действие было спонтанным, не успел как следует обдумать и себя запугать предстоящим. Таня уже не раз заводила осторожный разговор о том, что, возможно, следует предпринять попытку. Не сблизиться, не познакомиться, как бы ему этого не хотелось, а просто дать о себе знать. А там уж будет ясно, что получится. Если, вообще, получится. Ведь не смотря на то, что он сам называет себя «биологическим фактором», это не снимает с него ответственности. И вот он здесь. В кафе на одной из оживлённых московских улочек, за соседними столиками люди, которые обедают, разговаривают, и, конечно, не догадываются, что рядом с ними может решаться чья-то судьба. За такой же тарелкой с салатом, чашкой чая, под негромкий гул чужих голосов. А человек сидит за столиком, пока ещё в одиночестве, в задумчивости, и ждёт минуты, которая всё решит.