Наваждение

— А ну, боец, покажи бицепсы! Ай, ай, помилуй Господи, Божий одуванчик! А ну, дуну на тебя! — И действительно, дунула, раздувая щеки как трубач. — Смотри-ка, устояла! Удивительно.

Эти ее постоянные «а ну» немного смешили Катю, и она с удовольствием подчинялась распоряжениям гостьи, хотя и не понимала, с какой целью ей устраивают эту инспекцию.

— А ну, признавайся, не боишься меня? — Женщина-командир сверкнула золотыми очками. — Советую не бояться, я не кусаюсь. Поедешь со мной?

— Поеду, — с готовностью отозвалась Катя. — А куда?

— То есть как это — куда? Ты ж, говорят, в монастырь просилась? Вот туда и поедем.

Отец Александр объяснил:

— Евдокия Петровна — игуменья Борисоглебского женского монастыря, что под Звенигородом.

Катя благодарно посмотрела на него: все-таки понял, значит, и не забыл. Она бы кинулась к нему на шею, если б не сомневалась, прилично ли так вести себя со служителем церкви.

— Поеду! Конечно, поеду! Спасибо!

— Распрыгалась, как кузнечик, — усмехнулась Евдокия. — А чем, ты думаешь, в монастыре занимаются?

— Молятся. — Катя замялась. — Я молитв пока не знаю, но я выучу, честное слово.

— Это само собой. А как насчет работы? Ты у нас не белоручка ли? А ну, говори, что ты умеешь делать.

— Я… даже не знаю, я на рынке работала, потом в лаборатории, потом еще в разных местах… Лучше вы скажите, что надо, я это и буду. Знаете, Евдокия Петровна, я в общем-то ничего особенного не умею… но я все могу! Могу огород вскопать…

— С огородом погодим, — оборвала мать Евдокия. — В землекопы ты пока не годишься. Вот поздоровеешь у нас на свежем воздухе да на парном молочке прямо из-под коровки, тогда поглядим. На рынке, говоришь, работала? В церковном киоске торговать сможешь? Свечками, образочками?

— Еще бы!

Отец Александр вмешался:

— А вот и неправда, дочь моя. Для этого у тебя пока знаний не хватит. Ты же Василия Великого от Николая Чудотворца не отличишь.

Катя покраснела так, что даже лысинка ее приняла розовый оттенок:

— Зато я отличу Божью Матерь Казанскую от Владимирской, а Одигитрию от Утоли Моя Печали!

— Ладно, ладно, — утихомирил ее батюшка, после Катиной исповеди знавший о ее грехопадении в так называемом Богородичном Центре. — Евдокия Петровна, я у Екатерины скрипку видел. Так, может…

— Ага! — многозначительно протянула игуменья. — Это уже теплее! Мы музыкальные, значит?

Катя виновато сказала:

— Ее унесло ураганом.

— Так у нас, в православных храмах, на скрипках ведь и не играют. Наша музыка только вокальная. Петь-то можешь, что ли?

— Могла.

— Что это за прошедшее время, как у старушки? А ну, давай! Что-нибудь такое-растакое! Чтоб душа развернулась, а потом опять свернулась!

И Катя, прикрыв глаза, запела «Ave, Maria!» Шуберта. Как когда-то, на площади родного города Рыбинска.

«Аве, Мария! Тогда я прощалась с Демоном на два армейских года. Теперь я прощалась с ним навсегда.

Аве… Ты видишь, Пресвятая Дева, я отрезала окончательно от себя эту горькую любовь.

Славься же, славься! Теперь я навечно отказывалась от всех демонов, искушающих человека. Ведь я собираюсь постричься в монахини и полностью посвятить себя Христу, сыну Твоему.

Аве, Мария!»

Когда она закончила петь, глаза у Евдокии Петровны под золотыми очочками блестели от слез.

Тем не менее игуменья сказала строго, стараясь не показать, что расчувствовалась и что душа ее от Катиного пения разворачивалась и сворачивалась, как она и просила:

— Господи, помилуй, это пение красивое, но католическое. А отныне будешь наше осваивать, родное, православное. Крюки видела когда-нибудь?

— Рыболовные?

— Эх! — Игуменья, осенив себя крестным знамением, еле удержалась от того, чтоб не ругнуться. — А о знаменах слышала, надеюсь?

— О флагах?

— О Господи! Какие флаги? Какие рыболовные снасти? Крюковое нотное письмо и знаменный распев!

— Не слышала никогда. Извините.

— Тебе знаешь какая икона нужна? Божья Матерь Прибавление ума!

Катя сникла. Она чувствовала себя абитуриенткой, провалившейся на вступительных экзаменах. Ей казалось, что Евдокия Петровна, задав дополнительные вопросы, поставила ей «неуд» и забраковала.

Но та подала ей маленький саквояжик:

— А ну, держи это и иди переоденься. Нечего меня своими мужскими портками в дороге позорить.

— Мне… не во что.

— Вот бестолковая, прости Господи! А это что, в руках у тебя?

В саквояжике оказался набор из семи хлопчатобумажных трусиков «неделька», два платья, с коротким рукавом и с длинным, и шерстяная кофточка. А еще — тонкий голубой вискозный платок с цветочками, для посещения церкви: не вечно же покрывать голову мужским носовым?

Похоже, игуменья получила от отца Александра, а скорее, от матушки подробную и точную информацию о Катиной комплекции, потому вся одежда пришлась ей по размеру, будто шили на заказ. Был учтен даже такой деликатный нюанс, как отсутствие бюстгальтера — для Катиной полудетской груди этот предмет туалета был лишним.

Оба платья были неброской расцветки, но все-таки отнюдь не монашеские. На более легком были даже нашиты кокетливые «крылышки». Это Катю слегка разочаровало: она уже рассчитывала навек скрыть себя под длинным, наглухо закрытым черным одеянием.

После урагана в Москве похолодало, и Катя выбрала платье потеплее. Погляделась в зеркало громоздкого матушкиного славянского шкафа и увидела там уже не арестантку и не хиппи, а, скорее, сельскую девочку-школьницу лет четырнадцати, опрятную и аккуратную, только по-подростковому слишком худенькую и угловатую.

Но ничего в ней не было сейчас и взрослого женского, ничего сексуального. Однако именно это ощущение целомудрия и придавало ей какую-то особую, своеобразную привлекательность.

В общем, эта новая Катя себе, пожалуй, понравилась.

А есть такой неписаный закон: если женщина — независимо от возраста и внешности — себе нравится, значит, в се биографии непременно произойдет что-то хорошее.

И совсем уж непреложна эта истина для тех, кто родился под созвездием Рыб. Ведь они наделены даром предчувствия.

Глава 8

ЦАРИЦЫН ЛАРЕЦ

Собственно говоря, хорошее в Катиной жизни уже случилось. Добрые, светлые люди бескорыстно взялись о ней заботиться. Быть может, наконец сработал в ее пользу тот самый механизм воздаяния…

Отец Александр схитрил, взял на себя такой грех. Попросил Евдокию, давнего своего друга, как можно более облегчить послушание будущей монахини. Он пересказал игуменье, чутью которой очень доверял, всю Катину жизнь — ведь сбивчивый рассказ на больничной койке не подпадал под понятие тайны исповеди. И они вместе решили:

— Грешница? Еще какая! Но ведь и страдала много, и любила! А чтобы искупить грехи, ей еще силенок нужно набраться. Только пусть не догадывается, что ей делают поблажки. Это, впрочем, несложно: девушка доверчива, как дитя малое. А Христос говорил: будьте как дети — и войдете в Царствие небесное…

И когда послушница Екатерина прибыла в Борисоглебский женский монастырь, в первую очередь ей в обязанность строго вменили… гулять.

— Звенигород — один из древнейших центров православной культуры, — назидательно сказала мать Евдокия. — Так изволь, Катенька, изучить тут все, что только возможно. И не вздумай увиливать! Халтуры я не потерплю.

— Что вы! — испуганно воскликнула Катя.

— Не «что вы», а Господи, помилуй, — сухо поправила игуменья. Она умела не только смеяться, но и, если нужно, скрыть улыбку.

И Катя начала свою жизнь в монастыре с обязательных поездок в город на экскурсии.

— …Вот, пожалуйста, Федор Сергеевич. — И передо мной на стол ставят кованый сундучок.

Красивый, конечно. Древность, экзотика. Только за кого они меня принимают? За старушку процентщицу какую-то, чтобы в сундучках рыться?