Вилла "Грусть"

Никто из гостей не заходил так далеко, разве две-три парочки промелькнули мимо нас, прячась в густых зарослях под покровом ночи. Остальные держались поближе к дому или сидели на веранде. Мы присоединились к ним. Но где же Мейнт? Может быть, внутри, в гостиной? К нам подошел Мадейя. Он сказал с немецко-английским акцентом, что охотно остался бы здесь еще на пару недель, но ему необходимо съездить в Рим. Он снова снимет эту виллу в сентябре, "когда монтаж фильма будет закончен". Он обнял Ивонну за талию, и я не мог понять, фривольность это или фамильярность.

- Она прекрасная актриса. - Мадейя смотрит мне в глаза, и я вижу, как взгляд его заволакивается туманом. - Вас зовут Хмара, не так ли? - Туман вдруг рассеивается, глаза вспыхивают голубым холодным огнем. - Хмара... в самом деле Хмара, да?

Я чуть слышно отвечаю "да". Жесткий огонек потух, взгляд снова затуманился, расплылся. Он, безусловно, обладает способностью наводить свои глаза на резкость, как бинокль. Когда он хочет отстраниться, его взгляд становится туманным и все вокруг кажется смутным, бесформенным. Я хорошо знаю этот прием, потому что сам частенько так делаю.

- Когда-то я знавал одного Хмару в Берлине, - говорит он мне. - Правда, Ильзе?

Его жена полулежит в шезлонге на другом конце веранды, болтая с двумя молодыми людьми. Она оборачивается с улыбкой.

- Правда, Ильзе? Я когда-то знавал одного Хмару в Берлине?

Она смотрела на него все с той же улыбкой. Потом отвернулась и продолжила свой разговор. Мадейя пожал плечами и обеими руками взялся за трость.

- Правда-правда... тот Хмара жил на Кайзер-аллее... Вы мне не верите, да?

Он встал, потрепал Ивонну по щеке, отошел к балюстраде и застыл, огромный, грузный, глядя на залитый луной парк.

Мы сидели рядом, на пуфах, и она опять положила голову мне на плечо. Молодая черноволосая женщина с таким большим вырезом на платье, что видны были ее груди (готовые при каждом резком движении выскочить из декольте), протянула нам два бокала с чем-то розоватым. Женщина захлебывалась от смеха, целовала Ивонну и упрашивала нас по-итальянски попробовать коктейль, который она приготовила "специально для нас". Ее звали, если мне не изменяет память, Дэзи Марчи. Ивонна объяснила мне, что она сыграла в фильме главную роль и тоже станет знаменитостью. Ее знают в Риме. Женщина уже отошла от нас и, смеясь еще громче, встряхивая длинными волосами, направлялась к стройному мужчине лет пятидесяти с узким лицом, стоявшему в проеме стеклянной двери с бокалом в руке. Это был голландец Гарри Дрессель, один из актеров, снимавшихся в фильме. Остальные сидели в плетеных креслах или стояли, облокотившись о балюстраду. Какие-то женщины обступили жену Мадейи, по-прежнему улыбавшуюся с отсутствующим видом. Из гостиной доносился приглушенный гул голосов и монотонная, тягучая музыка, только на этот раз бас повторял:

Abat-jour

Che sofonde la luce blu...

[Абажур, что льет голубой свет (итал.)]

Мадейя прогуливался взад-вперед по лужайке с маленьким лысым человечком, едва достававшим ему до плеча, так что, разговаривая с ним, Мадейе все время приходилось наклоняться. Так они прохаживались перед верандой: Мадейя, ссутулившийся и отяжелевший, а собеседник, вытянувшийся, чуть ли не поднявшийся на цыпочки. Человечек гудел как шмель и только одну фразу произносил по-человечески: "Va bene Rolf... [Ладно, Рольф (итал.)] Va bene Rolf... Va bene Rolf... Va bene Rolf".

Пес Ивонны лежал на краю веранды в позе сфинкса и следил за ними, поводя головой из стороны в сторону.

Где же мы были? В самом центре Верхней Савойи. Но сколько бы я ни успокаивал себя, повторяя: "В самом центре Верхней Савойи", - мне все равно вспоминаются Карибские острова или африканская колония. Где еще может быть этот мягкий, всепоглощающий свет, эта ночная синева, когда все фосфоресцирует: и глаза, и кожа, и шелковые платья и костюмы? Здесь от каждого человека исходило таинственное излучение, электрический разряд, и каждое движение могло вызвать замыкание. Некоторые имена до сих пор хранятся в моей памяти, жаль, что я сейчас уже не вспомню их все, не то по-прежнему повторял бы их перед сном, неважно, кому они принадлежат, мне нравится их звучание; они напоминают о разноплеменных сборищах небольших свободных портов или заморских картелей: Гай Орлов, Перси Липитт, Освальд Валенти, Ильзе Корбер, Ролан Витт фон Нидда, Женевьева Буше, Геза Пельмон, Франсуа Брюнхард... Что с ними сталось? Зачем их воскрешать, разве мне есть что сказать им при встрече? Даже тогда, почти тринадцать лет тому назад, они мне показались безнадежными прожигателями жизни. Я наблюдал за ними, вслушивался в их разговоры, когда тени от китайского фонарика скользили по их лицам и по обнаженным плечам женщин. Каждому я придумывал прошлое, объединяющее его с остальными, мне хотелось бы узнать от них все подробности: когда, например, Перси Липитт познакомился с Гаем Орловым? И знакомы ли они оба с Освальдом Валенти? Кто представил Мадейе Женевьеву Буше и Франсуа Брюнхарда? Благодаря кому из шестерых Ролан Витт фон Нидда вошел в их круг? (А я не помню!) Как могут разрешиться все эти бесчисленные загадки, сколько лет плетется эта паутина - десять, двадцать?

Было поздно, и мы разыскивали Мейнта. Его не было ни в саду, ни на веранде, ни в гостиной. Машины тоже не было. Мадейя, стоявший на крыльце в обнимку со светловолосой коротко остриженной девицей, заявил, что Мейнт только что уехал с Фрицци Тренкером и уж точно больше не вернется. Он захохотал, и его смех меня очень озадачил.

- Мой старческий посох, - пояснил он, опершись на плечо девушки. - Вы поняли, что я хочу сказать, Хмара?

Внезапно он развернулся и пошел от нас прочь по коридору, все сильней наваливаясь на плечо девушки, похожий на ослепшего боксера.

Тут все переменилось. В гостиной погасили лампы, и розовый свет ночника на камине не мог рассеять сгустившейся тьмы. Вместо итальянского певца послышался срывающийся женский голос, переходящий не то в предсмертный хрип, не то в стон наслаждения, так что слов песни нельзя было разобрать. Но вдруг он зазвучал отчетливо, с нежными переливами.

...Жена Мадейи возлежала на диване, и один из юношей, беседовавших с ней на веранде, склонившись, медленно расстегивал ей блузку. Она уставилась в потолок, полуоткрыв рот. Несколько пар танцует, слишком уж тесно прижавшись друг к другу, и движения их, пожалуй, излишне откровенны. Проходя мимо, я замечаю странного Гарри Дресселя, крепко сжимающего бедра Дэзи Марчи. У двери на веранду несколько зрителей любуются представлением: одна из женщин танцует. Снимает платье, комбинацию, лифчик. Мы с Ивонной от нечего делать присоединяемся к смотрящим. Ролан Витт фон Нидда с искаженным лицом пожирает ее глазами: теперь она танцует в одних чулках. Став на колени, он пытается перекусить подвязки, но она все время уворачивается. Наконец она сбрасывает и эту часть туалета и кружится около Витта фон Нидда, совсем голая, касается его, а он - нос кверху, грудь колесом, лицо бесстрастно - замер карикатурой на тореадора. Силуэт его нелепой фигуры виден на стене, а гигантская тень женщины пляшет на потолке. И весь дом превратился в театр теней, они нагоняют друг друга, снуют вверх и вниз по лестницам, слышны смех и приглушенные стоны.