Диагноз: Любовь

— Мы не можем вводить лекарства в вашу артерию, — объяснила я. — Для того чтобы лекарства попадали в вашу кровь, нам нужно ввести еще одну иглу в вену.

— Вы мне обещали, — напомнила Клара, — только один укол.

— Я имела в виду иглу артериального катетера. Я не знала, что вам потребуется еще и венозный.

— Вы обещали.

— Я ничего вам не обещала! — вспылила я.

Ванда подалась вперед и положила руку на плечо Клары. Голос ее стал медовым, и у меня возникло чувство, что она не столько успокаивает Клару, сколько пытается успокоить меня.

— Клара, милая, вы же знаете, что каждый раз, когда я ставлю вам капельницу в руку или сгиб локтя, ваши вены рвутся. Позвольте доктору Кэмпбелл поставить вам центральный катетер, он прослужит гораздо, гораздо дольше.

— Клара, мы не можем вводить вам антибиотики или обезболивающее без капельницы, — добавила я.

— Вы меня просто уговариваете. — Клара была недовольна.

— Я не уговариваю вас, я пытаюсь вам помочь! — закричала я, заглушая шум аппарата и шорох матраса. Звуки, из-за которых создавалось впечатление, будто мы находимся в заводском цеху…

Губы Клары на этот раз двигались медленнее, и я отчетливо прочитала по ним: «Не вини меня за то, что я болею».

— Милая, никто вас ни в чем не винит, — сказала Ванда, поглаживая ее по плечу.

Это была ложь. Клара была права. Я действительно обвиняла ее. В том, что она посмела чувствовать.

Вот так я и поняла, что мне пора уезжать из Питтсбурга.

— Все в порядке, доктор Кэмпбелл? — прозвучал дружелюбный вопрос со стороны дверей. Это был Мэттью Холемби.

Я опустила рукава халата и предупредила Клару, что скоро вернусь, поскольку наш разговор еще не закончен.

— Может, я смогу чем-то помочь? — спросил Мэттью, когда я вышла из палаты и мы направились в сторону стола дежурных медсестер.

— Кларе Шторм нужно ставить капельницу, — ответила я, пробегая пальцами по прядкам волос, выбившимся из моего хвоста. — А у нее постоянно рвутся вены.

— Не проблема, — он произнес это тоном настоящего английского джентльмена. — Хочешь, я это сделаю?

— Я и сама могу это сделать, вот только она не разрешает. — У меня сорвался голос. Боже, еще немного, и я расплачусь от расстройства. Ну почему все сильные эмоции — раздражение, удовольствие, страх, вина — моментально доводят меня до слез?

Мэттью остановился и положил руку мне на плечо.

— Может, доверишь это дело мне? Вдруг я смогу ее уговорить?

Я пожала плечами, мол, пожалуйста, пусть пытается, я не против. Благодаря английскому акценту Мэттью может уговорить кого угодно. И нашим медсестрам, даже Ширли, этот парень сразу понравился именно благодаря акценту. Кроме всего прочего, пластиковый мешок с телом пациента из 305-й только что привезли из морга, а я не могу пребывать в двух местах одновременно.

— Куда посылочку сгружать? — спросил санитар таким тоном, словно доставлял мебель из Поттери Барн.

— Вон туда, дальше по коридору. — Я указала на дверь 305-й палаты. — На кровать, пожалуйста. И вытащите его из мешка. — Оглянувшись на Ширли, я добавила: — Можно накрыть его одеялом? — Ширли в ответ уставилась на меня, и я пояснила: — Он совсем холодный.

— Ага, холодный, надо же какая неожиданность, — пробормотала она, проходя мимо.

Сквозь стекло двери 302-й палаты я видела, как Мэттью подошел к кровати Клары, а та кивнула головой, вместо того чтобы шевелить губами. Он убедил ее так же быстро, как договорился со мной.

Последний месяц мы с Мэттью вместе «проводили время». Когда бабушка Ева поинтересовалась, можно ли наше «проводим время» понимать как серьезные отношения, я ответила, что не уверена. Я сказала, что мы действительно вместе проводим время, хоть бабушке и не нравится, как это звучит.

— Но ты же девушка, а он парень, — раздраженно заявила мне бабушка. — Каким это образом вы вместе можете проводить время?

Я просто перечислила то, что она хотела от меня услышать: совместные обеды и ужины, походы в кино и все такое прочее. Но не упомянула, что чаще всего мы настолько устаем, что не возникает даже мысли куда-то пойти и сил хватает лишь на то, чтобы сидеть на диване и разговаривать. Или молчать.

— То есть у вас все-таки серьезные отношения, — вынесла вердикт бабушка Ева.

— Нет, — упрямясь, ответила я. — По крайней мере, не так официально.

— Что ж, тогда ты готовишься к брачному союзу, — подытожила Ева, и это прозвучало столь же романтично, как новость о вступлении в профсоюз. Пусть так, все равно это «вступление в профсоюз» воспринималось мною лучше, чем «серьезные отношения». Я решила больше не спорить с ней.

— Порядок, — сказал Мэттью, возвращаясь из палаты Клары. — Ванда, принеси четвертый набор и все, что необходимо для капельницы. Холли, можешь отправляться домой.

— Правда? — обрадованно спросила я.

— Придешь сегодня? — спросил он, понизив голос, что одновременно и нравилось мне, и немного напрягало. Похоже, Мэттью уже готов на большее, чем просто «проводить время», и он был бы рад уговорить меня… Но моя жизнь — это работа, а моя работа достаточно нервная и напряженная, исключающая разнообразные драмы, без которых не обходятся серьезные отношения между мужчиной и женщиной. Я оглянулась, проверяя, не слышал ли кто последних слов Мэттью, но Ширли все еще укладывала на кровать пациента из 305-й палаты, а Ванда готовилась к третьему уколу несчастной Кларе.

— Вечером мне нужно будет зайти в прачечную, — ответила я, и это была чистая правда. Вся моя квартира, заваленная грязной одеждой, уже стала похожей на склад пожертвований для Армии спасения.

— Почему бы тебе не воспользоваться стиральной машиной в моем подвале? За это и платить не придется, — предложил Мэттью.

Он снимает старый домик в Хайленд-парке, а я живу в хорошей квартире на Шейдисайд, что стоит мне на три доллара дороже. Честно говоря, я не хочу к нему ехать по одной глупой причине, которую даже озвучивать стыдно: я боюсь его подвала — сырого, темного, с клочками паутины на сушилке.

— Если ты возьмешь мой ключ, то сможешь поехать прямиком туда и покончить со своей стиркой, — добавил Мэттью.

— Я не смогу покончить со стиркой, поскольку моя одежда у меня дома. — Я вежливо оттолкнула его руку с протянутым мне ключом. Ширли наверняка подсматривает за нами из 305-й палаты, а больше мне и не нужно: медсестры уже получили новую тему для разговоров. Я представляю, как из ничего рождаются сплетни, — например, если мы не отвечаем на телефонный звонок с первого раза. «Трахаются в ординаторской», — сразу решают они. Официально заявляю: я не занимаюсь сексом ни в ординаторской, ни в какой другой комнате. В колледже я решила хранить девственность до свадьбы, в медицинской школе я берегла себя для подходящего момента, а с тех пор как началась практика, мне приходится беречь себя только для сна.

— Можем заказать пиццу… или что-то из китайской кухни, — продолжил он.

Горячая еда, независимо от национальной кухни, вдруг кажется мне прекрасным предложением.

— Хорошо, — чуть помедлив, ответила я.

— Великолепно, — произнес Мэттью и улыбнулся. Его зубы точно не знали пластинок или каких-нибудь других достижений стоматологического выравнивания. Они выглядят необычно, словно клавиши пианино во время исполнения какой-то композиции.

Я сказала ему, чтобы он позвонил, когда доберется домой, а если я сразу не отвечу, то, значит, отмокаю в ванне.

На дорогу с работы до моего дома уходит около сорока минут: Баум-бульвар заполнен машинами так же плотно, как мой мозг — размышлениями. «Не вини меня за то, что я болею», — сказала или попыталась сказать Клара. Эти слова заставили меня промокать слезы, наворачивающиеся на глаза. Кем нужно быть, чтобы обвинять пациента в том, что он посмел заболеть? Когда не стало мамы, я ловила себя на том, что, если мне жалуются на боль в груди, я не размышляю, инфаркт миокарда это или эмболия сосудов, а думаю: «Ну почему? Почему именно сейчас ты лезешь ко мне со своими проблемами?»