Дигди? Никогда!

После этих слов двенадцатилетняя Флора отчетливо вспомнила, сколько бессмысленных капризов и требований приходилось выполнять ее матери, выслушивая тупые, бестактные, бездумные и бездушные высказывания эгоистичной, избалованной, малообразованной бабушки, не прочитавшей за свою жизнь ни единой книги, придерживающейся принципа " Они напишут!», вечно возлежавшей на диване перед телевизором в бесконечном просмотре глупейших " мыльных опер» и сериалов. Все это приходилось терпеть ее маме — человеку широко образованному, тонко чувствующему.

Флора с болью осознала, что именно с ее помощью бабушка нанесла самый ужасный, самый беспощадный и жестокий удар. В голове Флоры проносились отдельные, наиболее едкие фразы бабушкиного рассказа, доведенного до какого-то абсурда и нелепости, полностью несоответствующего тому, о чем с непереносимой болью и невероятной грустью мать говорила отцу. Именно тогда Флора возненавидела бабушку и дедушку Маккензи.

Что в сердце матери произошел надлом, Флора почувствовала сразу. Та грустила, плакала, вздрагивала от малейшего стука, хотя тщательно старалась все это скрыть от дочери и мужа, лишь иногда, все реже и реже становясь той веселой и беспечной Лаурой, которую они так любили. Мама была права. Бабушка уничтожила ее, испепелила ее душу. Флора видела, что Лаура боролась с собой, очевидно, понимая, что огорчает дочь и мужа. Возможно, их любовь и забота отогрели бы ее сердце и душу со временем. Но спустя два года, путешествуя на яхте, родители попали в жесточайший шторм и погибли в бушующем океане.

И теперь, спустя многие годы, отношение Флоры к родителям отца осталось неизменным.

По отзывам хорошо знавших ее маму людей, по рассказам бабушки и дедушки Сальвини, родителей мамы, Флора узнала, какой милой непосредственной хохотушкой и выдумщицей была их Лаура, сколько замечательных молодых людей добивались ее руки, сколько достойных семей мечтали назвать ее своей дочерью.

— А она выбрала этого своего сдержанного невозмутимого шотландца… — вздыхала бабушка Сальвини. — Хотя Ричард нам нравился. Он был хорошим человеком. И до безумия любил нашу Лауру. Только вот из-за его самостоятельного выбора жены наша дочь пришлась не ко двору Маккензи. Сначала они отвадили всех ее друзей, потом лишили возможности даже короткого общения по телефону с ними. И скоро наша девочка осталась совсем одна. Если бы не любовь Ричарда и ты, Флора, Лаура не выдержала бы то, что ей пришлось пережить. И чем мы прогневили Бога, что он лишил нас дочери и сделал сиротой единственную внучку? Неужели дьявольская разрушительная сила Маккензи превзошла силу Господа? Да нет… Их он тоже наказал, забрав единственного сына. И как у подобной женщины мог вырасти такой замечательный сын?

— Бабушка, папа же почти все детство и всю молодость жил отдельно, — напомнила ей Флора.

— Да мы же обе — матери! — не успокаивалась бабушка. — Как она не понимала, что, выражая неприязнь Лауре, делала ее несчастной. А значит, несчастными становились ее сын и внучка. Ее родная плоть и кровь! Ведь из-за переживаний Лауры, ее отчаяния и, порой, раздражения вы лишались беззаботных, веселых, радостных минут, которые она могла, но в силу обстоятельств не давала вам!

Как и сама Флора, бабушка и дедушка Сальвини неприязненно относились к семье Маккензи, не поддерживая с теми никаких отношений. Они очень любили внучку. Когда она, по желанию родителей, какое-то время жила и воспитывалась в одном из итальянских монастырей, временно переехали в Италию и поселились неподалеку, чтобы внучке не было одиноко в чужой стране. Они очень волновались, когда Флора часть каникул проводила в Шотландии, сначала с отцом и матерью, а потом, согласно их завещанию, одна. Они сожалели, что не могли сопровождать ее. С трудом пережив смерть дочери, бабушка оказалась прикованной к инвалидной коляске, разбитая параличом.

Появившийся как и всегда именно в тот момент, когда ей бывало особенно грустно и тяжело, Ронни сразу отвлек Флору от неприятных и печальных воспоминаний.

Рональд был ее верным другом на протяжении нескольких последних лет. Встретились и познакомились они при весьма необычных и смешных обстоятельствах.

В тот год неожиданный сильный мороз покрыл тротуары сплошной тонкой ледяной коркой. Дул сквозной пронизывающий ветер, который и подтолкнул Флору в спину, и она, скользя, обессилев от борьбы со шквалом, в полной безнадежности затормозить или зацепиться хоть за что-нибудь, на полном ходу врезалась в молодого человека, скользящего впереди. Флора сбила его с ног, и они свалились на тротуар, причем Флора придавила своим телом молодого человека и, как потом выяснилось, сломала ему руку. Флоре пришлось буквально на четвереньках добираться до ближайшего таксофона, вызывать скорую помощь, сопровождать молодого человека в больницу, дожидаться, пока ему накладывали гипс, и везти его домой. Так они познакомились. Но, как шутил Рональд, именно благодаря травме, страдая, он начал писать пьесы.

— Слава Богу, Фло, что ты сломала мне левую, а не правую руку! — смеялся Рональд.

— Да уж! — откликалась Флора. — В этом случае мне угрожала участь Герострата — возмущенная память потомков. Ведь мир лишился бы гениального драматурга!

— Зато теперь благодарная память потомков тебе обеспечена на века, — дополнил Рональд.

— Еще бы! Благодаря твоим интервью, я становлюсь не менее, чем ты, известной личностью. Причем, дав себе труд всего лишь в нужном месте в нужное время, свалившись, как снег на голову, покалечить будущего лауреата! — хохотала Флора. — Всего-то! Мое имя будет теперь вписано в историю крупными золотыми буквами. Ох, Ронни!.. Ну что у тебя за страсть такая — в каждом интервью говорить о моем личном вкладе, да еще столь драматичном, в твое славное творчество?!!

Рональд хохотал вместе с ней.

— Заметь, дра-ма-ти-чес-ком! А я кто? Драматург. И как знать, стал бы я им, не обрушься ты на меня со всей своей несокрушимой шотландской решительностью и итальянской горячностью! Я и все прогрессивное человечество навеки благодарны тебе, Фло! — с ироничной торжественностью заключил Рональд.

Они успели обменяться всего лишь несколькими фразами, когда раздался телефонный звонок. Флора сняла трубку. Рональд заметил, каким ярким румянцем заполыхали ее щеки. Но отвечала она собеседнику холодными короткими фразами. Рональд внимательно наблюдал за Флорой, о чем-то напряженно размышляя. После своего слишком резкого и категоричного отказа, Флора неожиданно медленно и осторожно положила трубку, пристально глядя на нее.

— Это звонил Кренстон? — спокойно, как о само собой разумеющемся, спросил Рональд.

— Да. Предложил встретиться. Я отказалась.

Ответ был коротким. В голосе Флоры звучали сомнение и неопределенность.

— Я не давала ему номер своего телефона… — почему-то, как бы оправдываясь перед кем-то, добавила она.

— Это не проблема, Фло, — мягко произнес Рональд. — Узнать номер твоего телефона.

— Да… не проблема… — согласилась Флора, все с тем же задумчивым видом глядя в одну точку. — Проблема совсем в другом…

Они помолчали. Затем Рональд уточнил:

— Из-за Нэнси?

Флора согласно кивнула и вздохнула.

— Я сразу догадался, что этот Кренстон " положил на тебя глаз», — объявил Рональд. — Еще в тот вечер, явившись за тобой к Кастлам. Когда мы завезли тебя и ехали к моему дому, он все время пытался хоть что-нибудь разузнать о тебе. И я понял, что Кренстон заинтересовался тобой, Фло, не на шутку.

— Кстати, Ронни… — улыбнулась Флора. — Ты тогда так и не сообщил мне ту новость, с которой приехал к Кастлам.

Рональд рассмеялся.

— Да не было у меня никаких срочных сообщений. Я приехал на вечеринку к Нэнси, согласно твоему распоряжению на автоответчике, а когда вошел, сразу почувствовал, что что-то не так. Ну и сымпровизировал маленькую пьесу. Ведь я — драматург. Так-то, Фло! — и без перехода вдруг спросил: — Он понравился тебе, Фло?