Лето в большом городе (ЛП)

— Парень с местом. — Саманта говорит задумчиво.

— Бобби. Ты знаешь его? — спрашиваю я, думая, что она должна. Она знает всех.

Мы в Розовой Чайной Кружке, это очень известный ресторан в Вэст Вилледж. Этот розовый нормальный, с элегантными стульями из кованого железа и древними скатертями с напечатанными махровыми розами. Они открыты двадцать четыре часа, но они подают только завтрак, так что если со временем все отлично, вы можете увидеть Джоуи Рамона кушающего блины в пять часов вечера.

Саманта ушла с работы раньше, думаю, она все еще больна после операции. Но ей не должно быть слишком плохо, ведь она смогла выйти из квартиры.

— Он низкий?— Спрашивает она.

— Он должен был стоять носочках, когда попытался поцеловать меня.— Память о покушении Бобби вызывает у меня новый приступ раздражения, и я наливаю слишком много сахара в свою чашку.

— Бобби Невил.— Она кивает. — Каждый знает его. Он пользуется дурной славой.

— Из-за того, что прыгает на молодых девушек?

Саманта скривилась.

— Из-за этого у него не было бы никакой славы вообще. — Она поднимает чашку и пробует свой кофе. — Он попытался напасть на Давида Микеланджело.

— На скульптуру? — О, Боже. Просто моя удача. — Он преступник?

— Скорее арт-революционер. Он пытался сделать заявление об искусстве.

— Что это значит? Искусство отстой?

— Кто отстой? — спросила Миранда, прибыв за стол со своим рюкзаком и черной сумкой торгового Saks через плечо. Она хватает горсть салфеток из дозатора и вытирает лоб. — На улице около девяносто градусов. ― Она машет официантке и просит бокал льда.

— Мы говорим о сексе снова?— Она смотрит на Саманту осуждающе. — Я надеюсь, что я не прошла весь путь сюда для другого разговора об упражнениях Кегеля. Я пробовала, кстати. Они заставили меня чувствовать себя, как обезьяна.

— Обезьяны делают упражнения Кегеля? — Я спросила, удивившись.

Саманта качает головой.

— Вы двое безнадежные.

Я вздыхаю. Я бы отошла от мышления о Бобби, полагая, что могу справиться с его закулисным поведением, но чем больше я думаю об этом, тем в большую ярость прихожу. Неужели неясно, что когда я надеялась на чтение пьесы, я думала, что это базируется на моих собственных заслугах, а не на случайном возбуждении какого-то лысого старика?

— Бобби пытался запрыгнуть на меня, — информирую я Миранду.

— Это мелочь? — Она не впечатлена. — Я думала, что он гей.

— Он один из тех парней, которых никто не хочет видеть в своей команде. Гей он, или же гетеросексуал, — говорит Саманта.

— Что, правда так? — спрашивает Миранда.

— Это называется - человек запутался в собственной ориентации.

— Ладно, девочки, — говорю я, — Это серьезно.

— Был профессор в моей школе, — говорит Миранда. — Все знали, что если вы переспите с ним, он поставит вам 5.

Я уставилась на нее.

— Не помогает.

— Ну, хватит, Кэрри. В этом нет ничего нового. Каждый бар, в котором я работала, имел негласное правило, что если вы занимаетесь сексом с менеджером, вы получите лучшие смены, — говорит Саманта. — И в каждом офисе, в котором я работала, было то же самое. Всегда найдется какой-то парень, который к тебе клеиться. И большинство из них состоят в браке.

Я стону.

— А ты?

— Спала с ними? А как ты думаешь, Воробушек? — спрашивает она резко. — Мне не нужно заниматься сексом с каким-то парнем, чтобы вырваться вперед. С другой стороны, мне не стыдно за свои поступки. Стыд — это бессмысленная эмоция.

Лицо Миранды искривляется в выражение, которое означает, что она собирается сказать что— то неуместное.

— Если это правда, почему ты не рассказала Чарли о эндометриозе? Если тебе не стыдно, почему ты не можешь быть честной?

Губы Саманты свернулись в покровительственную улыбку.

— Мои отношения с Чарли не твое дело.

— Тогда почему ты говоришь об этом все время?— Миранда спрашивает, отказываясь пойти на попятную.

Я положила голову на руки, удивляясь, почему мы все такие взвинченные. У меня должно быть жар. Мой мозг свертывается.

— Таким образом, должна моя пьеса читаться у Бобби или нет?— Я спрашиваю.

— Конечно, — говорит Саманта. — Ты не можешь позволить усомниться в своем таланте из-за глупого поведения Бобби. Тогда он выиграл.

У Миранды не было другого выхода, кроме как согласиться.

— Почему ты должна позволить этой приземистой жабе определять, кто ты и что ты можешь делать?

Я знаю, что они правы, но на мгновение, я чувствую себя побежденной. По жизни это нескончаемая борьба, чтобы что-то сделать. Почему не может все просто быть легко?

— Ты прочитала мою пьесу?— спрашиваю Миранду. Она краснеет. И голосом, который слишком высок, говорит.

— Я хотела. Но я была так занята. Я обещаю, что буду читать ее сегодня вечером, хорошо?

— Не будешь, — говорю я жестко. — Мне нужна она обратно. Первым делом завтра я должна ее отдать Бобби.

— Не будь такой вспыльчивой.

— Я не вспыльчива.

— Она прямо здесь, — говорит она, открывает свой рюкзак и роется в нем.

Она смотрит внутрь в замешательстве, потом поднимает сумку и выгружает содержимое на стол. — Она, должно быть, перемешалась с моими листовками.

— Ты взяла мою пьесу в Сакс? — Я спрашиваю, не веря, пока Миранда судорожно перебирает свои бумаги.

— Я собиралась прочитать ее, когда выпадет время. Вот она, — говорит она с облегчением, держа в руках несколько страниц.

Я быстро перелистываю их.

— А где остальные? Это только первая треть.

— Должна быть здесь,— она бормочет, пока я присоединилась к ней в просматривании каждой бумажки. — О, мой Бог.— Она откинулась на спинку стула. — Кэрри, мне очень жаль. Этот парень кинул их мне в лицо вчера. Схватил кучу листовок и побежал. Остальная часть твоей пьесы, должно быть, перепутались с ними.

Я остановила дыхание. У меня возникло одно из тех страшных предчувствий, что моя жизнь вот-вот развалится.

— У тебя должна быть еще одна копия, — говорит Саманта успокаивающе.

— У моего профессора есть одна.

— Ну, тогда,— Миранда щебечет, как будто все в порядке.

Я хватаю мою сумку.

— Я должна идти,— я пищу, перед тем, как мой рот абсолютно пересохнет.

Черт. Дерьмо! Я могу думать только через ругательство.

Если у меня нет пьесы, у меня нет чтения, у меня ничего нет. Нет чтения, нет жизни.

Но, конечно, у Виктора есть копия. Я специально вспоминаю тот день, когда я дала ее ему. Да и что это за учитель, который выбрасывает работы своих учеников?

Я бегу через деревню, маневрирую сквозь движение и чуть не сбиваю несколько прохожих на моем пути к Новой школе. Я прибегаю взмыленная, мчусь по лестнице через ступеньку, и бросаюсь в дверь Виктора.

Она закрыта.

Я кручусь в исступлении, бегу вниз по лестнице, и запускаю весь путь обратно к дому Саманты. Она лежит на кровати с кучей журналов.

— Кэрри? Ты можешь поверить в то, что сказала мне Миранда? Про Чарли? Я думаю, что это было очень неуместно.

— Да, — я говорю, в то время исследуя кухню на предмет белых страниц.

— Ты нашла свою пьесу?

— Нет!— Я кричу, листая телефонную книгу.

Я погладить мое сердце, пытаясь его успокоить. Есть: Виктор Грин. С адресом в конюшнях.

— Кэрри?— Саманта спрашивает, когда я возвращаюсь с кухни. — Не могла бы ты принести мне что-нибудь поесть? Может быть, китайскую еду? Или пиццу. С пепперони. И не слишком много сыра. Убедись, что скажешь им без экстра порции сыра.

Ох!!!

Я тащу себя обратно в Мьюз, каждый мускул в моем теле, кричит с болью от напряжения. Я иду вверх и вниз по мощеной улочке дважды, прежде чем нахожу квартиру Виктора, скрываются за решеткой и плющом. Я барабаню в дверь несколько раз, и когда я не могу разбудить его, хлопаюсь вниз на крыльцо.

Где он, черт возьми? Виктор всегда где-то рядом. У него нет жизни, кроме школы и его случайного романа с одним из учеников. Ублюдок. Я встаю и ударяю в дверь, а когда до сих пор нет ответа, заглядываю в окно.