О нём (ЛП)

Ответа не последовало.

Я стараюсь не обращать внимания на уже знакомую тянущую боль в груди, но к ужину аппетит не появляется. Мама с папой обеспокоенно переглядываются, когда на вопрос, разговаривал ли я сегодня с Себастьяном, отвечаю им невнятным мычанием. Даже Хейли предлагает помыть посуду вместо меня.

На следующий день я отправляю ему наш давний аварийный позывной — эмодзи с горой, — но в ответ по-прежнему тишина.

За обедом звоню. Сразу же попадаю на голосовую почту.

И в этот момент фон моих отправленных сообщений становится зеленым, как будто его iMessage отключился.

***

Сегодня ничего.

По-прежнему ничего.

С тех пор как Себастьян приезжал ко мне, прошло четыре дня, и только тогда я наконец получаю от него письмо по электронной почте.

«Таннер,

мне очень жаль, что я ввел тебя в заблуждение насчет своих чувств и идентичности. Надеюсь, отсутствие объяснений не причинило тебе слишком много боли.

Желаю тебе всего самого замечательного и успеха в будущей учебе в UCLA.

С наилучшими пожеланиями,

Себастьян Бразер».

Когда заканчиваю читать, не знаю, что и думать. Я перечитываю письмо раз десять, потому что во время первых девяти не могу поверить, что правильно понял написанное.

Потом открываю папку, где хранятся письма от Себастьяна. Передо мной совсем другие фразы, не похожие на формальные и отстраненные из последнего письма.

«Это странно, что я хочу проводить с тобой каждую секунду?

Иногда мне трудно не таращиться на тебя в классе. Все время кажется, что мои взгляды заметят и всё поймут.

Я все еще ощущаю твой поцелуй на своей шее».

Так что нет, Себастьян не ввел меня в заблуждение насчет своих чувств.

***

На письмо о моем зачислении в UCLA я отправляю в администрацию университета ответное, дрожащей рукой подписав соглашение, что поступление будет зависеть от моих оценок за этот семестр. Переехать я должен седьмого августа. Первый ознакомительный учебный день — двадцать четвертого августа. Отправляю сообщение Себастьяну, где рассказываю об этом, но он не отвечает.

Сегодня я понял, что за прошедшие шесть дней написал ему двадцать смс с эмодзи. Безумие, да? Но сколько было других, со словами, которые я написал и удалил, так и не отправив?.. Рядом со мной Одди, мама и папа, всегда готовые выслушать, если мне это понадобится. С Мэнни мы как-то раз пообедали и провели время в комфортном молчании. Даже Хейли со мной чрезвычайно мила.

Но поговорить я хочу лишь с ним.

***

Завтра день сдачи моей книги, а я понятия не имею, что делать. Во второй главе появляется Себастьян. Фудзита сказал, что мне нужно сдать как минимум сотню страниц, чтобы он мог поставить оценку, но ему прекрасно известно — у меня написано гораздо больше. Даже если я сдам ему эту сотню, то там как раз Себастьян говорит мне, что ему всегда нравились парни. И Фудзита прочитает про наш поцелуй.

Самое смешное, что какие бы изменения в сюжете я ни сделал, они не будут иметь значения для тех, кто наблюдал за мной в классе дольше двух минут. Я могу переместить сюжет в альтернативную вселенную на какую-нибудь планету Скайтрон-1, назвать его Стивом, а себя Баки [Стив Роджерс и Баки Барнс, персонажи вселенной Marvel — прим. перев.], выдать каждому по суперспособности, но все равно будет очевидно, о ком эта книга. Как не мог контролировать выражение своего лица, когда Себастьян находился со мной в одном помещении, так теперь не в состоянии спрятать чувства, которые описаны на каждой странице, какими бы деталями я ни нагрузил книгу.

Если по этому предмету получу низший балл — что мне и светит, когда сдам Фудзите только двадцать страниц, — то год я все равно закрою, правда с гораздо худшими результатами, и заодно потеряю свой оценочный рейтинг. Но UCLA все равно меня примет. Наверное.

Понимая, что концовка книги совершенно идиотская и слабая, я даже не пытаюсь сочинить нечто стоящее, и потому это все, что у меня есть.

Каким идиотом я был, когда начал писать книгу про то, как писать книгу, и решил, будто у нее будет хэппи-энд? Изначально я планировал относительно сюжета оставаться в следующих рамках: счастливая концовка, ничем не обремененная жизнь. Но, видимо, лучше выучить этот урок сейчас, нежели потом, когда буду жить вдали от родного дома и среди людей, не настолько добрых и принимающих.

Я был счастливым засранцем, не знавшим, как устроен мир.

***

Я стою возле кабинета Фудзиты. У него сейчас посетитель — Джули, которая плачет и, наверное, расстроена из-за сдачи своей книги, а я чувствую онемение. Нет, не совсем так. Я чувствую облегчение, потому что оба моих страха — что отношения с Себастьяном снова закончатся и что нужно сдавать книгу — улетучились, и беспокоиться мне по этим двум поводам уже не нужно.

Когда подходит моя очередь, я вхожу в кабинет. Фудзита бросает взгляд на ноутбук в моих руках.

— Ты не распечатал книгу?

— Нет.

Теперь он выглядит озадаченным.

— Мне нечего сдать.

Есть что-то почти эпичное в том, когда учитель при тебе говорит: «Это что еще за херня?».

— Правда нечего, — я переминаюсь с ноги на ногу, ощущая дискомфорт от его пристального взгляда. — Кое-что я написал, но сдать рукопись не могу. Даже сто страниц.

— Почему?

Я не могу объяснить ему и это. Отвожу взгляд и смотрю на царящий на его столе беспорядок.

— И что ты ожидаешь от меня?

— Что вы поставите мне двойку.

— Сядь, — говорит Фудзита. — И подумай минут пять. Ты спятил?

Видимо, да, спятил. А какое еще тут может быть объяснение?

Я сажусь, ставлю на колени ноутбук и начинаю писать.

Из-под пальцев льются слова,

слова,

слова

и слова…

Себастьян

Уже которую ночь подряд Себастьян не может заснуть. Он лежит и смотрит в потолок, чувствуя при этом, как тело словно прожигает насквозь. Это ощущение, похожее на черный клубящийся дым, начинается ровно под грудной костью, а потом распространяется по всему организму, оплавляя ткани тела, как горящая спичка целлофан.

В первую ночь он решил, что это расстройство желудка.

Во вторую понял, что это не оно.

Третью ночь Себастьян ждал с ужасом, а на четвертую отправился спать пораньше, рассчитывая, что недомогание начнется с легкого толчка, который трансформируется в бурлящую обжигающую волну, горечью разливающуюся в животе. Как ни странно, на этот раз ощущение накатывает, едва голова Себастьяна соприкасается с подушкой. Раньше его отход ко сну вызывал в памяти образы Таннера: его улыбку и смех, изгиб ушной раковины и худые плечи, как тот прищуривался, прежде чем его шутки становились насмешливыми, и как виновато округлял глаза. Теперь же, когда Себастьян кладет голову на подушку, он вспоминает, что Таннер больше не его. А после не чувствует ничего, кроме боли.

Ему не хочется быть мелодраматичным, но боль лучше, чем чувство вины. Она лучше, чем страх и сожаление. Лучше, чем одиночество.

По утрам боль исчезает, а ароматы завтрака настраивают на череду однообразных ежедневных действий. Встать. Помолиться. Позавтракать. Почитать. Помолиться. Отправиться на пробежку. Сходить в душ. Сесть за стол и поработать над книгой. Помолиться. Пообедать. Еще какое-то время поработать над книгой. Помолиться. Поужинать. Почитать. Встретить боль. Заснуть.

Окончательные оценки должны быть выставлены через пару дней, и Фудзита дает Себастьяну три книги на прочтение и написание рецензий. Этот семестр оказался урожайным: все ученики курса сдали книги объемом больше чем шестьдесят тысяч слов. И, естественно, одолеть более миллиона страниц за пять дней — слишком много для одного учителя.