Лючия, Лючия

– Сожми мою руку, пап. Это я, Экс. Я дома. Я вернулся. Вернулся.

Наверное, папа сжал Эксодусу руку, потому что тот вскрикивает:

– Вот так, папа. Сжимай мою руку. Хорошо.

Мама проводит рукой по густым кудрявым папиным волосам. Потом достает из кармана носовой платок. Папины глаза закрыты, а по его щекам катятся слезы. Мама нежно вытирает их и говорит:

– Он умер. – Его лицо навсегда останется в ее памяти. – Ушел мой голубчик.

Когда из похоронного бюро приходят, чтобы забрать папу, то братья настаивают, чтобы мама, Розмари и я оставались в гостиной до тех пор, пока его не увезут на катафалке. Дядя Энцо идет вместе с братьями. Кажется, будто он всегда был частью нашей жизни.

– Мама, когда ты звонила дяде Энцо? – спрашиваю я.

– Я не звонила.

– Это сделала я, – тихо говорит Розмари. – Я не могла допустить, чтобы папа ушел, не попрощавшись со своим единственным братом. Надеюсь, я правильно поступила.

Мама обнимает Розмари:

– Да, ты все верно сделала.

После папиных похорон прошло уже несколько недель. Они удивительным образом сплотили нашу семью как никогда прежде, а еще мы поняли, что значил Антонио Сартори для жителей Гринвича. Много-много лет папа возвращался домой и рассказывал смешные случаи, которые происходили с покупателями; иногда он рассказывал и грустные истории о голодающих семьях или высказывал свои остроумные соображения о том, что такое работать по старинке в современном мире.

Единственное исключение, которое он сделал в своей лавке, – это разрешил использовать лед для хранения рыбы.

Мне всегда казалось, что я унаследовала мамин характер, но когда папы не стало, я поняла, насколько я похожа на него. Он во всем стремился к совершенству. «Для вас это – куча апельсинов, но для меня это скульптура», – говорил он, выкладывая апельсины в идеальную пирамиду. Он с тщанием расставлял коробки с пастой и с искусством живописца раскладывал зелень. Произведением искусства было и то, как он выкладывал на полке салями, распределяя ее по длине и толщине, так чтобы покупатели быстро могли подобрать тот сорт, который им нужен. Точно так же и я отношусь к своей работе. Постоянное стремление к совершенству – вот моя задача и право заказчиц. В конце концов, за это мне и платят. У папы был тот же подход.

Во время похорон нас попросили об одной довольно странной услуге. Когда мы позвонили Доменику и сообщили ему, что папа умер, он был в смятении, но потом попросил сфотографировать папу в гробу. Когда мама услышала это, она наотрез отказалась выполнять эту просьбу. Но я попросила ведущего процессии снять папу, а потом втайне от мамы отправила фотографию кузену Доменику.

Дядя Энцо возвращается в город, чтобы справиться, не требуется ли нам какая-то помощь. Мы устраиваем в его честь ужин. Розмари надеется, что однажды наши семьи смогут воссоединиться. Она на все готова ради этого. Мама рада видеть дядю Энцо, но ей не очень нравится мысль, что снова придется встретиться с тетей Катериной. Мы не собираемся вынуждать ее. Мама даст нам знать, когда будет готова к этой встрече, и тогда произойдет полное воссоединение.

Когда после ужина мы вымыли всю посуду, я зову дядю Энцо на кухню и говорю:

– Вы помните, что тетя Катерина прокляла меня еще до моего рождения?

– О, она совсем не хотела!

– Нет, я уверена, она сделала это нарочно! – настаиваю я.

Несомненно, он так же расстроен воспоминаниями о прошлой ссоре, как расстроилась мама, когда Роберто выдал мне эту тайну.

– Все же повторите мне в точности, что она сказала.

– Она сказала, что желает тебе быть красивой, но несчастной в любви.

– Что ж, дядя, можете передать ей, что проклятье прекрасно работает.

– Лючия, она просто вспылила. Таков уж ее характер. Поверь мне, я прожил с ней сорок лет. Она проклинает вся и всех: священников, тебя, меня, коров. Абсолютно всех.

– Ничего. Правда, все нормально, – обнимаю его я. – Если проклятье свершилось, значит, его больше нет, – смотрю я в дяде в глаза. – Больше нет. Правда?

– Si, si, finito, finito.

Глава 11

Антонио Джузеппе Сартори-младший родился 1 июня 1952 года. Мама прослезилась, когда услышала имя ребенка. Что может лучше облегчить страдания, чем появление в доме новорожденного. Это прекрасный, спокойный ребенок.

Прошел почти месяц с появления младенца. Делмарр приглашает меня на обед, чтобы отблагодарить за помощь в «сезон сумасшедших невест» в отделе заказов.

Он ведет меня в кафе, расположенное в магазине «Сакс» [62] на Пятой авеню. В конкурирующий магазин мы идем шутки ради, но по большому счету потому, что у них превосходная кухня.

– Да, малышка, для тебя этот год был чертовски плохим.

– Спасибо, что напомнил, – медленно качаю я головой. – Самым ужасным было потерять папу.

– Но провал с Тальботом был не менее ужасным. Я до сих пор чувствую себя виноватым. Как я сожалею, что представил тебя ему. Мне жаль, что я не сумел понять, что за человек он был на самом деле. Мне бы следовало получше к нему приглядеться, – грустно говорит Делмарр.

– Тебе не за что себя винить. Позволь, я растолкую тебе, почему это не твоя вина.

– Слушаю.

– После всего, что случилось… я все равно люблю его.

Делмарр – единственный человек в мире, которому я могу сказать такое. И словно камень свалился с моих плеч, когда я наконец выразила свои чувства вслух.

– Но почему, Лючия? Почему ты все равно любишь его? – ласково спрашивает Делмарр.

– Почему вообще можно любить того, кто причинил тебе боль? Скажу. Потому что всегда остается надежда. Папа не разговаривал со своим братом тридцать лет. Но когда он был на смертном одре, его брат пришел повидаться с ним, и они простили друг друга. Всю свою жизнь мы несли на наших плечах тяжкий груз, и в конце концов папа преподнес нам всем лучший подарок, который он когда-либо преподносил: прощение.

Он простил своего брата, а тот в свою очередь простил его. Неудивительно, что папа покинул этот мир подобно ангелу.

– Не думаю, что Тальботу суждено попасть на небо.

– Возможно, и не суждено.

– У меня к тебе предложение, – произносит Делмарр.

– Только учти, я порядочная девушка, – подтруниваю я.

– Какая жалость, малышка. Как бы то ни было, я устроился на новое место работы и хочу, чтобы ты работала вместе со мной.

– Неужели Клер Маккарделл взяла тебя!

Его предложение огромное облегчение для меня. Мне не придется оставлять все родное, если я смогу продолжить работать вместе с Делмарром.

– Нет, я больше не хочу заниматься ни эксклюзивными заказами, ни быть связанным с торговлей одеждой. Я еду в Голливуд и буду работать на Элен Роуз.

Я поражена:

– Та самая Элен Роуз, которая делала свадебное платье для Элизабет Тейлор, когда она выходила замуж за Ники Хилтона?

– Она самая.

– Делмарр, каким же образом тебе удалось устроиться к Элен Роуз?

– Ее заместительница приходила на показ. Ей рассказала о моих моделях Элен, которая слышала обо мне от Хильды Крамер – она ведь работает на радио и брала интервью у выдающегося художника по костюмам для фильмов.

– Хильда помогла тебе с работой! – Мне казалось, что все самое удивительное на сегодня я уже услышала, но никогда не знаешь, что впереди.

– О, она сказала Элен, что я потрясающий модельер.

– Так и есть, но главное, что это теперь известно нужным людям!

Как же я рада за Делмарра! Теперь он – часть Голливуда, где элегантность и шарм все еще имеют значение.

– Элен спросила, есть ли у меня на примете еще какие-нибудь одаренные работники, которых я хотел бы взять с собой, и я рассказал ей о тебе.

– Ты серьезно?

– Совершенно. Поедем со мной, Лючия. Ты сразу же войдешь в штат сотрудников и будешь получать высокую зарплату.