Лучшие друзья (СИ)

Скорее всего, сейчас было бы трудно представить картину, когда Трей и Рен сидят рядом друг с другом и задушевно обсуждают свои проблемы. С каждым разом эта пропасть недомолвок и отчуждений между ними становилась всё больше и больше, однако наряду с этим Юсуи не мог признать того, что он действительно сожалеет об этом. Он просто не мог, зная, что Тао на сто процентов неправильно его поймёт и сочтёт сентиментальным. Вот такие они – мальчишки.

– Трей, это не так, – попытался Йо тут же уверить своего друга в его ложных представлениях о том, насколько он близок с Реном.

– Да так-так, – отмахнулся от его пустых оправданий Трей.

– Прекрати, – толкнув северянина в бок, усмирил его ревность Умемия, – ведёшь себя, как ревнивая жена.

– Ой, больно надо... – ввязался Юсуи в перепалку с байкером, тем самым привлекая на себя внимание друзей, которые стали растаскивать их друг от друга.

Про самого Рена, речь о котором сейчас и шла, кажется все и вовсе забыли, хотя, возможно, это было и хорошо для самого шамана. Стоя погружённым в свои мысли, он внезапно вздрогнул, когда в его голове зазвучал слышимый только им голос.

«Не ври хотя бы самому себе», – этот бархатный, но в то же время весьма басистый голос принадлежал явно Кларуму, и у Тао, резко поднявшего на существо взгляд, появилось чёткое представление о том, как единорог распознаёт правду и ложь человека.

Ответ очевиден: он был телепатом. Едва Рен хотел обмануть самого себя, Кларум так благородно вторгся в его сознание, пользуясь тем, что на заднем плане шаманам есть, что обсудить и чем заняться, после чего почему-то не дал Тао ступить на дорогу лжи. Возможно, не так уж он и хотел его проигрыша, а, возможно, после этого испытания души вопрос разума был куда более интересным, и Кларуму просто хотелось посмотреть на мучения шамана подольше. Всё возможно, но не всё так просто...

– Рен, говори быстрее, – чувствуя, как голова взрывается от перепалки Рио и Трея, с мольбой произнёс Лайсерг, который в принципе не надеялся на статус лучшего друга для Тао. После всего, что между ними произошло, Дител вообще благодарил всевышних за то, что они могли хоть и с сомнением, но называть друг друга неплохими товарищами.

Все были разного мнения: кто-то хотел быть тем единственным и лучшим, кто-то особо не претендовал; однако никто из друзей не знал, что думает по этому поводу сам Рен, чьи губы наконец дрогнули и неохотно приоткрылись, произнося слова, выбивающие душу из всех присутствующих и потрясённых до глубин разума ребят.

– У меня нет лучшего друга.

====== 156. Мы сами вольны расставлять запятые: “Любить нельзя помиловать”. ======

Если б люди только могли знать, какие чувства и эмоции они испытают от своих действий в будущем. При таком раскладе, наверное, многого можно было бы избежать, чтобы спустя года не сожалеть так, как это делал довольно пугающий своей аурой и внешним обликом мужчина, совершенно не заботившийся с того рокового вечера о своём виде, ведь, по сути, ему больше не было нужды кому-то нравиться. Единственный человек, ради которого он мог бы за собой следить, теперь покоился в могиле, а душа этой прекрасной девушки так и ждала своего часа воскрешения.

Переносясь мыслями на семь лет назад, Вальдемар смутно припоминал себя более молодым и более наполненным жизнью, однако, несмотря на то, что всё его прошлое было, как в тумане, он отчётливо помнил тот момент, когда сорвался и допустил ту самую большую в своей жизни ошибку, что разрушила и его самого.

На улице города Штранде стоял морозный вечер декабря. Землю покрывал пушистый и скрипучий снег, который начал выпадать ещё в середине ноября, а сейчас лежал на земле огромными сугробами. Во дворе особняка Шварцев не было слышно ни смеха, ни голоса, так как мороз был действительно трескуч и заставил домочадцев древнего и многоуважаемого рода попрятаться в доме, где можно было найти согревающий камин, создающий тепло и уют, а также кружку горячего шоколада, так ярко дарующий душе чувство зимнего настроения.

Однако подобные мысли были слишком возвышенными для тех семи главных человек, которые, несмотря на низкие температуры, съехались из разных уголков планеты, чтобы обсудить планы на предстоящий новый год. Обсуждались видные политики, высказывалось недовольство теми, кто погряз в алчности и коррупции, но, увы, три или даже четыре часа заседания пролетели для главы ордена – Герберта Шварца – уж как-то слишком незаметно. Он не услышал ни слова из вышесказанного, лишь в конце заседания сказал, что всё обдумает, хотя толком ничего не слышал, однако сейчас для него это было неважно. Неважным было даже мнение окружающих, что уж там говорить о многовековом ордене его семейства.

Когда все члены ордена и приверженцы начали расходиться по гостевым комнатам, чтобы не ехать, на ночь глядя, в аэропорт, последним из расходившихся выходил ещё довольно молодой мужчина лет двадцати восьми, высокого роста и мрачного, с первого взгляда, вида. Он заметил, что за овальным столом, стоявшим по центру подвальной комнаты, которая являлась штабом ордена, так и остались сидеть двое: Герберт Шварц, а также его лучший друг и «правая рука» – Себастьян Вайтвуд.

Вальдемар не стал оставаться, зная, что, по сути, он не имеет права вмешиваться в их разговор, однако он всегда предпочитал знать, что происходит с лидером, преданность которому была безгранична. Именно поэтому Вольф лишь вышел за чугунную мощную дверь чёрного цвета и остановился, прислонившись спиной к стене и слыша абсолютно каждое слово собеседников.

– Что с тобой происходит, Герберт? – с относительной тревогой задал увесистый мужчина солидного вида вопрос, мучавший его на протяжении всего совета. Он не мог не заметить того, как Шварц совершенно отрешён от мира и не сводит взгляда с висевшего на противоположной стене гобелена с письменами, понятными только ему и объекту его постоянных мыслей. – Ты уже не первое заседание проводишь в абстракции. В ордене начинают поговаривать, что ты совершенно забросил дела.

– Возможно, они и правы, Себастьян, – не сводя взгляда с одной точки, туманно ответил мужчина, в глазах которого было видно разрушающее его изнутри мученье.

– Это всё из-за Генриха? – с пониманием, но в то же время с неуверенностью произнёс Вайтвуд, получая в ответ несколько молчаливых кивков головой и тяжёлый выдох, заставивший прикрыть глаза Шварца.

– Три года, Себастьян. Прошло уже три года с тех пор, как я рассказал ему правду об ордене, – Герберт откинул голову назад, касаясь затылком высокой и резной спинки стула, так похожего на трон. – Но не было ни дня, чтобы я не увидел презрения в его глазах, когда он смотрит на меня, – англичанин не перебивал своего друга, а лишь внимательно слушал и кивал головой, выражая понимание. – Я надеялся, что со временем он остынет и поймёт нас, но, увы, с каждым годом он ненавидит меня всё сильнее и сильнее.

– И что ты намереваешься делать с этим? – поставив локти на столешницу и положив подбородок на сцепленные в замочек руки, задумчиво спросил Вайтвуд, видя выход только в одном: к чему и вёлся весь этот разговор.

– Пойми: я не хочу потерять сына, – прозвучало это объяснение, словно слово «извини» из уст Шварца. – А для этого мне придётся распустить орден.

Последние слова колкой болью пронзили разум стоящего за дверью и всё слышавшего человека, до последнего вздоха верного идеалам ордена, которому служило не одно поколение его семьи. Взгляд Вальдемара расширился, хотя зрачки так противоречиво сузились, воздух в лёгких стал невероятно тяжёлым, а паника с лихвой охватила его сознание. Одна лишь мысль о роспуске ордена заставляла его сердце крошиться в пыль, думая о том, что же станет с миром без их тайного контроля.

– Я думаю, что это будет для всех правильным решением, – внезапно послышались ответные слова Вайтвуда, который не предпринял попытки отговорить Герберта, а лишь понял его и поддержал, делая ситуацию ещё более тяжёлой, – ведь я тоже хотел уйти из ордена.