Мужской взгляд

– Да как ты смеешь говорить мне, что может сделать меня счастливой?! Ты ничего не знаешь об этом. Мне нравится хирургия, – произнесла она слабым, дрожащим голосом.

Он не представлял, как исправить ситуацию, когда сам не вполне понимал, в чем не прав, что сделал не так. Они вместе создали проблему, а потом они с Тимом приняли меры, чтобы разрешить ее. Нет, она вела себя неразумно.

Тогда он попытался сконцентрироваться на очевидном.

– Тебе ненавистна хирургия. Я наблюдал за тобой, ежедневно работая рядом вот уже три месяца. Да, тебе нравится медицина, но не хирургия. Ты занялась ею, потому что твой отец делал это, ты же сама сказала мне. Возможно, педиатрия будет лучшим выходом для тебя.

– А вот это не твое дело и не имеет никакого отношения к тому, что мы обсуждаем. То, что ты знаешь о моем отце, не дает тебе права решать за меня.

– Не я принимал решение. – Впрочем, может, и не без его участия. – Но тут не было выбора. Ради наших карьер, твоей и моей, я должен был сделать это.

– Как ты мог так поступить? Разложить все по полочкам? Полностью отделить меня, зная, что это причинит мне боль? Ты предостерегал меня, но я не верила тебе. Ты оказался гораздо равнодушнее и холоднее, чем я могла себе представить.

И эта ледяная холодность и безразличие, которые, как она утверждала, он пускал в ход в качестве щита. Ее слова терзали его, однако в ответ он лишь пожал плечами. Нанести удар, ранить, прежде чем ранили тебя.

– Похоже, ты не считала меня слишком холодным вчера, когда была в моей постели.

Она погрозила ему пальцем, а в ее голосе зазвучала твердость, которой он не слышал прежде.

– Не делай этого, Хьюстон, не превращай это снова в секс. Я не потерплю такого.

Она была права. Но он не знал, что сказать. Джози была необходима ему, она стала частью его жизни, и он не хотел терять ее теперь, когда только что обрел. Но как он сможет убедить ее, что перевод пойдет ей на пользу?

– Как мужчина, а не хирург, я хочу, чтобы ты была счастлива. Как хирург и коллега я желаю защитить тебя. Неужели ты этого не видишь?

– Счастлива? Да что ты знаешь о моем счастье?

У него опустились руки, когда она еще раз оттолкнула его.

– Я знаю, что ты несчастлива. Каждый день я смотрю на тебя и задаюсь вопросом, почему ты не видишь, как я это делаю. У тебя есть выбор и все возможности заниматься именно тем, что соответствует твоей натуре, ты же набрасываешься на другое, что тебе вовсе не по душе. Но сейчас речь идет не о счастье, а о том, чтобы сохранить твою карьеру.

Сам он и представить себе не мог, как это возможно – иметь право выбора и все же делать то, что тебе совсем не по вкусу. Но раз уж Джози захотела стать хирургом, он в доску расшибется, чтобы она им стала. Он помахал здоровой рукой перед ней и слабо улыбнулся:

– У меня сейчас нет выхода. Я не могу заниматься тем, что мне нравится. А когда я вижу, как ты каждый день борешься, преодолеваешь себя, мне становится грустно.

Реакция не замедлила последовать. Гнев улетучился с ее лица. Джози какое-то мгновение жевала собственные губы, затем тяжело вздохнула:

– Ты хотел унизить меня, заставить страдать?

– Нет, конечно же. Совсем наоборот.

– Ты желал сохранить наши отношения надолго? – При этих словах у него все сжалось внутри. Именно этого он хотел, страстно желал, но, услышав, как она произнесла это, решительно и серьезно, причем будучи зла на него, он запаниковал. Он не был хорош для нее и не мог стать тем, кто был ей нужен. Получить кайф от общения с Джози и не строить планов, не загадывать дальше, не заботиться о будущем – вот чего он хотел.

– Я и так-то не слишком хорош в общении с людьми, а сейчас мне предстоит пережить самый трудный период в жизни. Ведь сейчас я почти калека.

Он поежился при этих словах. Но если ты не можешь ни вести машину, ни писать, другого слова для этого не найти.

Джози не проявила ни малейшего сочувствия. Она надулась, обиженно отбросив челку со лба.

– Да, конечно, у тебя плохо работает рука. Ну и что? Ты вообще ошибка природы. А я слишком толстая и неуверенная в себе. У всех у нас есть недостатки, Хьюстон.

Это была не его вина, но он мог остаться инвалидом со своей рукой.

– Это не одно и то же.

Джози теряла его. Он уже дрейфовал в другом направлении, отстраняясь от нее, отталкивая ее. А она не могла больше этого выносить. Ее сердце было разбито.

Существовала лишь одна причина, по которой она могла бы остаться.

– Скажи мне, Хьюстон, но только по-честному, ты любишь меня? – прошептала она в надежде, несмотря ни на что, получить желанный ответ.

Его лицо застыло, плечи напряглись, челюсти сжались. И хотя глаза его, казалось, готовы были сказать очень многое, в них светились ласка и тревога, его губы не шевельнулись. Она выждала долгий момент, давая ему возможность высказаться, затем, поникнув, повернулась, закусив губы, чтобы не разрыдаться.

С глубоким вздохом она направилась к двери.

– С понедельника я приступаю к работе в больнице в Сент-Джоне. Надеюсь, твоя рука заживет.

– Джози! Ты же не уйдешь вот так просто, верно ведь? – Да, она уйдет. Потому что она так и не получила его.

– Мы сможем все уладить, – настаивал он.

Ее рука чуть задержалась на ручке двери, но затем ее решимость возобладала. Нет. Она заслуживала большего. Она хотела заполучить все блюдо целиком, да еще и порцию острого соуса в придачу.

– Прощайте, доктор Хейз.

Глава 19

Хьюстон прилагал все усилия, чтобы не показать, как ему надоело слушать болтовню терапевта, но ему это не слишком удавалось.

Вот уже четыре недели тот проводил с ним сеансы терапии, и каждый сеанс он боролся с собой, чтобы не выказать раздражения. Прошло уже пять недель, как Джози ушла из его отделения, тянулась эта противная осень, а он продолжал отсчитывать секунду за секундой время, прошедшее после его собственной гнусной ошибки.

Он сам сделал непоправимую глупость и теперь не мог ничего предпринять, чтобы исправить ее.

Абсолютно ничего.

Он чувствовал себя так, словно шел по туго натянутому канату, готовый вот-вот сорваться и с оглушительным треском шлепнуться на землю. Он даже не мог для себя определить, когда это началось и все пошло наперекосяк. И вот он сидит, прикованный к этому стулу, вынужденный выслушивать Фрэнка, физиотерапевта, рассказывавшего ему про чудеса кухонного искусства, которые их семья уплела за последний уик-энд.

Хьюстон просидел все выходные дома, варясь в собственных мыслях, которые вертелись вокруг некой стриженой врачихи. Той самой врачихи, которая в последнее время изо всех сил избегала встречи с ним в больнице и которую он видел всего четыре раза за последние четыре недели. Причем каждый раз встречи проходили все труднее. А это означало, что она действительно не собиралась прощать его. И не намерена возвращаться.

Все было кончено.

– Значит, вы хорошо проводите осенний сезон, доктор Хейз? – поинтересовался Фрэнк, прибинтовывая пакетик со льдом к руке Хьюстона. – Господи, просто не верится, на носу уже День благодарения.

Это была самая отвратительная осень в его жизни, а День благодарения маячил перед ним, словно напоминание, что у каждого человека есть своя родная душа. Его матушка и Ларри. Кристиан и Кори. А у него не было никого. Может, оно и к лучшему?

Фрэнк начал массировать его большой и указательный пальцы, и Хьюстон старательно пытался игнорировать тот факт, что он почти не чувствовал их. Кроме как во время своих ежедневных сеансов терапии, в последние семь недель он практически не пользовался поврежденной правой рукой, полностью полагаясь на левую.

Он не мог шевельнуть ни большим, ни указательным пальцами. Они отказывались повиноваться. Он видел это, но пока еще не осознавал всей серьезности факта. Это было нечто, чему он еще не был готов противостоять.

Однако он не мог и полностью игнорировать это. Оно преследовало его повсюду. Он приспосабливался, научился водить машину в полторы руки и царапать дрожащие каракули левой рукой, но, черт возьми, он не сможет оперировать. Он принимал пациентов в своем кабинете, но все операции поручал другим хирургам.