Наше лето

И тут, в одно мгновение, мрачный преследователь исчез – его сменил милый, симпатичный, влюбленный мужчина.

– Господи, конечно, нет, Даниэлла, – серьезно заверил он. – Я вовсе не это имел в виду. Я всего лишь хочу, чтобы мы были вместе. Боюсь тебя потерять.

Я потянулась и взяла его за руку.

– Ты не потеряешь меня.

Лгунья. Все будет кончено, как только ты вернешь агентству ключи от дома.

Крис крепко сжал мои пальцы.

– Подумаешь о нас, пока меня не будет? Пожалуйста.

– Ну конечно. Конечно. Как насчет десерта?

Эту ночь Крис провел в моей постели. Мы занимались любовью. В первый раз. Страстно, отчаянно. Эротично.

Наутро, глядя из окна гостиной вслед шагающему по улице Крису – он уже успел сменить костюм на майку и джинсы, – я невольно спрашивала себя, не станет ли первый раз последним.

ДЖИНСИ

ДОЛГ

Говорят, такое случается хотя бы раз в жизни каждого американского гражданина. Почти тридцать лет мне удавалось избегать своих обязанностей перед обществом. Но наконец и меня призвали в суд.

Исполнять обязанности присяжной.

Я показала повестку Даниэлле и Клер, когда мы пили «Маргариту» на террасе нашего любимого бара с видом на океан.

– Присяжная? – сморщила нос Даниэлла. – Фу! Постарайся отделаться.

– Вряд ли я сумею, – встревожилась я – Босс наверняка меня отпустит. Он знает, что я успею переделать всю работу.

– Прекрасно. В таком случае иди, а если тебя вызовут в зал суда и судья с адвокатами станут задавать вопросы, нагло ври. Пусть решат, что ты не годишься в присяжные.

– Я не могу врать, – прошептала я, надеясь, что поблизости нет ни одного представителя закона. – Это правительство, Даниэлла. Властям лгать нельзя. Особенно в суде. По-моему, это называется лжесвидетельством.

– Надеюсь, тебе не придется сидеть на заседаниях? – спросила Клер тоже шепотом.

Я пожала плечами:

– Суд есть суд. По-моему, каждый, кто вошел в здание, уже оказался в суде.

Даниэлла подозвала официантку, и мы заказали еще по коктейлю и блюдо жареных кальмаров.

– Ну а я бы солгала, – провозгласила она. – Ни за что не стану сидеть в жюри. Ни за что! Наплела бы все, что угодно, лишь бы отослали с миром.

– Ради Бога! Неужели объявила бы себя расисткой или душевнобольной? – удивилась я.

– Именно. Плевать на то, что куча посторонних людей подумает обо мне! Послушай, все эти типы мне не начальство. И не желаю, чтобы кто-нибудь меня судил. И вообще не собираюсь сидеть с ними в одном зале.

– Все эти типы? – переспросила Клер. – Ты это о ком?

– Ну, так называемые простые люди. Из тех, с кем каждый день сталкиваешься на улице.

– На улице?

Даниэлла закатила глаза:

– Да где угодно. Ты когда-нибудь замечала, в чем ходит на работу простой человек? Спортивные штаны. Полиэстеровый костюм. Кроссовки «Рибок» с колготками. Я не надела бы это тряпье, даже… даже чтобы вынести мусор.

– Ты не выносишь мусор, – возразила Клер. – Платишь тому, кто это делает за тебя.

– Вот именно, видишь?

– Послушайте, – вмешалась я, – в чем-то я согласна с Даниэллой. Хотя бы в том, что большинство людей – полные кретины. И я это понимаю. Полностью сознаю. Но…

Даниэлла положила мне на плечо пальчики с красным маникюром.

– Но что? Не стесняйся, говори. Сама ведь знаешь, что я права. И тебя вовсе не тянет провести целый день в душном зале с толпой неизвестных болванов. Простые люди нам с тобой не компания, Джинси. И ничуть не стыдно это признать.

– Но так неправильно, – не сдавалась я. – Если я солгу, чтобы не попасть в число присяжных, не значит ли это, что я… не знаю что… ну, хотя бы попираю основы демократии или что-то в этом роде? Как тебе, например, такой принцип: все мужчины созданы равными. И женщины тоже. По крайней мере предполагается, что именно так и должно быть.

– Значит, ты считаешь, что вполне естественно иметь предубеждения против кретинов и вполне естественно называть людей кретинами…

– Не в глаза, – поправилась я.

Даниэлла пренебрежительно хмыкнула:

– Все равно. Но неприлично сказать: «Эй, я не собираюсь входить в этот зал, потому что он полон кретинов, и я не желаю проводить с ними время»?

– Да, пожалуй. Понимаю, это звучит глупо…

– Нельзя судить о книге по обложке, – неожиданно вмешалась Клер. – Нет, я серьезно. Так нельзя. Только потому, что кто-то выглядит… ну, не знаю…

– Глупым? – подсказала Даниэлла. – Необразованным? Неряшливым?..

– Да как угодно. Только потому, что кто-то выглядит странно, он не обязательно может оказаться странным. Или, скажем, глупым. Каждый человек имеет свою ценность. И каждый заслуживает уважения.

– Но не обязательно моего, – парировала Даниэлла, оглядываясь в поисках медлительной официантки. – Больше мне нечего сказать. Да где же эта девчонка?

– Тут я на стороне Даниэллы, – признала я. – Согласна уважать всех, кто уважает меня. Но если кто-то мне хамит, предпочитаю таких игнорировать. И нет такого закона, по которому я обязана любить всех.

– Зато есть закон, – запротестовала Клер, – по которому мы обязаны уважать право собственности и частную жизнь окружающих.

– Да, – сдалась я, – если придется столкнуться с кем-то лицом к лицу. Но я все же постараюсь держаться как можно дальше и от кретинов, и от их собственности.

– Джинси права, – вступилась Даниэлла. – А подобных кретинов выбирают в присяжные по сто раз на день. Мне просто не улыбается проводить с ними время.

Наконец появилась официантка, она извинилась за собственную нерасторопность. Интересно, много ли она успела подслушать?

Я очень надеялась, что девушка не успела услышать ничего. Я широко ей улыбнулась, словно пытаясь доказать, что я человек славный и никакой не помешанный на элитарности сноб. Но она вроде бы ничего не заметила.

После ухода официантки Клер, которую, казалось, вот-вот хватит удар, снова принялась за свое:

– Значит, ты откажешься выполнить долг, даже если твое пребывание в жюри присяжных поможет спасти жизнь невинного? Даже если ты вдруг окажешься единственным умным человеком в жюри? Единственным шансом для ни в чем не повинного бедняги на справедливый суд?

Перед тем как ответить, Даниэлла отхлебнула фруктового мартини.

– О, ради Бога! Судебная система не нуждается в крошке-малышке вроде меня.

– Ты ужасный сноб, Даниэлла, – рассердилась Клер. – И ты, Джинси, не лучше.

– Ты сама когда-нибудь заседала в жюри? – спросила я с деланной бравадой, но, по правде, ужасно застыдившись. Иисусе. Я только что проявила себя снобом!

– Никогда. Меня ни разу не вызывали. Но можешь быть уверена, – если вызовут, я пойду, скажу правду, исполню свой гражданский долг.

– Вечно ты ко всему придираешься! – воскликнула Даниэлла, отмахиваясь от невидимой мушки. – В этом и есть красота демократии! Каждому свое.

Остаток вечера я пила в молчании.

ДЖИНСИ

НИЗКИЕ ИСТИНЫ

Не знаю, почему я потрудилась надеть костюм. Большинство людей, собравшихся в помещении для присяжных, вырядились так, словно собирались чистить улицы.

Мужчины сидели сгорбившись, вытянув ноги, сложив руки на груди. Женщины чавкали жвачкой и подпиливали ногти. Кое-кто уже дремал. Остальные тупо уставились в пространство, прекрасно обходясь без книг и газет. Человек десять прямо напротив меня тянули холодный кофе, заедая его пончиками.

Неужели я единственная, кто принимал эту процедуру всерьез?

Мне вдруг захотелось заорать: «Эй, вы там! Проснуться! Сесть прямо! Выплюнуть жвачку!»

Потом я начала молиться:

– Господи, я знаю, прошло уже много времени с тех пор, как я говорила с тобой. Прости, мне очень жаль. Но это очень важно. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не дай, чтобы меня когда-нибудь арестовали! Поверь, я точно знаю, что буду невинна, но у меня просто не хватит духу предстать перед жюри из так называемых присяжных, которые выглядят так, как эти люди! Потому что ты сам видишь: они не способны к критическому мышлению! И ты можешь побиться об заклад, что с английским языком отношения у них весьма напряженные, невзирая на то, где они родились.